Российской имперской идее присущ сложный комплекс религиозно-идеологических представлений об эсхатологическом смысле и предназначении российской государственности, характере и целях великодержавного строительства. А.В. Логинов обоснованно полагает, что это "историческое задание" русского народа сложилось в период становления Московского царства, определив русскую идентичность.
Государственно-территориальная организация Российской империи складывалась веками. Уже Московское государство было сложной, иерархической, специализированной, территориально-центрированной системой.
Идеологической основой Российской империи по праву полагают уваровскую триаду "Православие, Самодержавие, Народность", которую А.Г. Дугин интерпретирует как верность национальному духу, религиозной истине и традиционному сакральному политическому устройству. При этом исследователь подчеркивает, что уже к концу XIX века эта формула была идеалистическим лозунгом, а не реальным содержанием политической жизни и социального устройства России.
Следует иметь в виду, что расцвет Русской империи в подлинном понимании этого явления хронологически не совпадает с периодом существования государства, так именовавшегося. Существует формальный критерий, позволяющий разделить века формирования Империи как государственно-территориальной формы Русской цивилизации и века начавшегося упадка, - это период единства светской власти с самостоятельной Русской православной церковью. Итак, после падения в 1453 году Константинополя Москва стала наследницей византийской государственности, осуществляя свою государственную власть до 1721 года на основе единения с независимой от византийской духовной власти автокефальной (с 1448 г.) Русской православной церковью, которую с 1589 года возглавил патриарх. Не провал попытки патриарха Никона строить теократическую вселенско-православную империю, а борьба Петра I и всей светской власти за свой контроль над церковью, отмена в 1721 патриаршества знаменовали начало кризиса империи. Провозглашение России светской Российской империей, рост ее внешнеполитического могущества не компенсировали того, что культурно-мировоззренческая экспансия Запада стала расшатывать Империю духовно, закономерно подводя к краху 1917 года.
Именно то обстоятельство, что идею самодержавия со времен Петра постепенно в сознании нации оторвали от Бога и Божественного первоначала, сведя ее к тому, что "русский император не разделяет своих верховных прав ни с каким установлением или сословием в государстве, т. е. что каждый акт его воли получает обязательную силу независимо от согласия другого установления", и предопределило неизбежность замены самодержавия монарха на самодержавие народа.
Но империя не сдавалась без боя. Характеризуя российское самодержавие в конце ХIХ столетия, П.А. Зайончковский приводит слова Бунге - председателя Комитета министров во время правления Александра III, который писал, что в русском государстве должны господствовать русская государственность, то есть русская государственная власть и русские учреждения (конечно, примененные к бытовым условиям инородцев и окраин), русская народность, то есть освобождение последней от иноплеменного преобладания, русский язык как общий государственный и, наконец, уважение к вере, исповедуемой русским народом и его государем. Тот факт, что тезис о господстве русской народности был изложен немцем по национальности и лютеранином по вероисповеданию, не представляет собою ничего необычного: прозелиты, как правило, более всего ортодоксальны.
Но, может быть, Россия лишь случайно сплотилась в одно государство? Может быть, ей лучше было бы распасться на несколько независимых организмов? Барон Гаксгаузен, отвечая, видимо, на такой вопрос, писал: "России предстоит в ее внутреннем развитии большая будущность. Ее государственное единство составляет естественную необходимость. Все земельное пространство ее разделено самою природою на 4 колоссальные части, из которых ни одна не представляет условий для полной самостоятельности, а все вместе образуют могущественное и независимое государство…"
Немецкий полководец Х. Мольтке в "Письмах из России" отметил: "Много говорили о том, что это огромное государство неминуемо распадется при увеличении его народонаселения, но забывают при этом, что ни одна его часть не может существовать без другой: богатый лесами север не может обойтись без обильного хлебом юга, промышленная же коренная Россия не может обойтись без обеих окраин, внутренняя же ее часть без приморских областей или без четыре-тысяче-верстного водного пути Волги".
Российская империя оказалась тем многосоставным обществом, которое было способно выдерживать нагрузки великих войн и кровавых революций, экономических потрясений и культурно-цивилизационных агрессий. Именно опыт периода империи создал в России почву для концессуальной (сообщественной) демократии. Этот же опыт стал питательной основой российского евразийства. Тот же М. Уоллес, вернувшись из России, характеризовал отношения коренного населения России и ее инородцев в царствование Александра II следующим сравнением: "Как Скандинавия называлась officina gentium - мастерской, в которой производились новые нации, так Россию мы можем считать мастерской, в которой плавятся обломки старых наций, чтобы составить новое сложное целое".
Ввиду этнографических особенностей России уже не раз раздавались голоса, что она может существовать только в форме федерации; что Россия русского народа и Россия русского царя - две различные вещи; что единственною связью тех народов, которые живут в империи, является один император; что в России нет и не должно быть ни господствующей национальности, ни господствующего языка, ни господствующей религии, другими словами, что Россия должна жить или быть устроена по типу государств не национальных, а разноплеменных, разноязычных и разноверных.
Российскую империю невозможно понять, не задумавшись над словами барона Фиркса, который писал: "Русский император царствует не над страной, но над целою частью света, он повелевает не нацией, а двадцатью народами. Его патриотизм в том, чтобы любить равною любовью тех, чья участь вверена ему небом. Всякий русский, отправляясь в Финляндию, в Ливонию, в Польшу, на Кавказ, едет в иностранную землю. Император, приехав в эти страны, находится у себя, в своем отечестве, между детьми своими, сделать счастие которых он принял на себя перед Богом и совестью священную обязанность. Пусть патриотизм поляков состоит в том, чтобы любить только самих себя; русских, по крайней мере, приверженцев г. Каткова, в том, чтобы ненавидеть инородцев; пусть у финляндцев патриотизм проявляется желанием удалить русских от себя, патриотизм русского Императора, Короля Польского, Великого князя Финляндского, может быть лишь в том, чтобы держать весы равновесия между всеми его подданными, думать о благе всех этих стран, из коих каждая есть его Отечество. Требуется, чтобы каждое племя могло продолжать жить в условиях, вытекающих из его природы; географического положения страны, им обитаемой; исторических воспоминаний, им сохраняемых; религиозных верований, какие им приняты. Единственная солидарность, какая может быть между ними, - должна заключаться в том, чтобы совокупно содействовать защите территории и не возмущать мира общего отечества притязаниями, несогласными с правами других. Под условием уважения государственного порядка и киргизы, и калмыки, и финны, и поляки заслуживают той же заботы, как и русские. Императору остается лишь утвердить приговор народного мнения и сказать о жителях присоединенных стран: "Пусть живут мирно по своему закону"".
Государственно-правовой формой русской цивилизации в ХХ веке был Союз Советских Социалистических Республик. При этом русский суперэтнос (нация) был и остался носителем русской цивилизации. Создание СССР в 1922 году было "собиранием" осколков Российской империи, опиравшимся на национально-государственную территориальную интеграцию. Без каких-либо принципиальных реконструкций СССР просуществовал почти семьдесят лет. И главной предпосылкой (именно предпосылкой, а не причиной) гибели СССР оказался механизм его рождения - национально-государственное устройство.
Империи умирают по мере утраты единого национального мировоззрения. Расцвет империи как советской формы русской цивилизации приходится на 1939–1966 годы - период относительно стабильной гегемонии ленинизма. В какой мере разрушалось догматизмом и нигилизмом марксистско-ленинское учение, попытавшееся заместить собою ослабевшее православие, в такой отслаивалось, подобно змеиной коже, и государство от общества. Вот только новая объединяющая кожа к тому времени еще не наросла, а потому и смогли рассыпать нацию на моноэтнические народы.
Договор 1922 года об образовании СССР был успешной попыткой найти компромисс между центробежными и центростремительными силами, соединить прелести суверенных национальных республик с достоинствами унитарного государства. Было рождено союзное государство, переросшее в асимметричную федерацию. К сожалению, дальнейшего процесса эволюции государственных форм фактически не произошло, конституция СССР 1977 года, закрепив новации социально-экономической системы общества, ограничилась только идеологической шлифовкой политико-правовых механизмов государства.
Российский ХХ век, при всех его взлетах и падениях, не является предметом нашего исследования. Ограничусь одним: И.А. Ильин был глубинно неправ, безоговорочно заявляя, что Советский Союз - не Россия. В его анализе - горечь и боль, запальчивость и предвзятость русского патриота. Советский Союз - и в его советской форме русская цивилизация - пережил все присущие социальному организму этапы - буйную молодость, противоречивую зрелость, тихое увядание.
В марте 1985 умирает К.У. Черненко. Потребность перемен уже настолько охватила общество, что траур короток. С приходом молодого лидера М.С. Горбачева связываются надежды на перемены. На Пленуме ЦК КПСС в январе 1987 года М.С. Горбачев, характеризуя осуществляющуюся в обществе "революцию сверху", выдвинул на первое место "демократизацию" жизни общества, отдав ей предпочтение перед реорганизацией экономики. Для миллионов людей Горбачев был олицетворением перестройки, потому что он:
1) подверг пересмотру важнейший принцип марксизма-ленинизма, отрицательно отозвавшись о претензии КПСС на монопольную власть (17 февраля 1987 г. и 5 ноября 1987 г.), а также отвергнув догмат о том, что "триумф социализма исторически предопределен" (4 ноября 1987 г.);
2) призывая установить "социалистическую законность" (12 апреля 1988 г.), все более отделял в процессе "демократизации" полномочия государства от полномочий партии;
3) способствовал укреплению гласности как политического инструмента, призванного обеспечить больший простор для свободомыслия, интеллектуального и социального многообразия (плюрализма);
4) провозгласив лозунг "социалистической рыночной экономики", создал возможность для постепенной децентрализации советской плановой экономики, роста личной инициативы и ответственности.
Работал и традиционный для советского общества стереотип противопоставления государственной и партийной бюрократии - рабочим и крестьянам. В речи 2 октября 1987 г. М. Горбачев сетовал на то, что 18 миллионов бюрократов - 15 % всей рабочей силы страны - "руководят" экономикой, а их содержание обходится стране "более чем в 40 млрд руб. ежегодно". Началась кампания борьбы с бюрократами, хотя государственные служащие и были стержнем того "среднего класса", к которому ностальгически взывали и взывают российские радикалы-реформаторы.
В.Т. Третьяков прав, утверждая, что идущие в начале XXI века в России политические и общественные процессы являются в широком смысле перестроечными. Хотя, безусловно, перестройка начиналась как совершенствование социалистического общества. Именитейшие ученые под пристальным вниманием широкой общественности вполне серьезно спорили о сущности "перестраиваемого" социализма: "недостаточный социализм" или "деформированный социализм", "бюрократический социализм" или "административно-командный", а то и вовсе "бесчеловечный казарменный социализм" с "кровавым диктаторским режимом".
К сожалению, трудно не согласиться с А.М. Миграняном в том, что М. Горбачев и его соратники взялись за дело, не понимая ни природы режима, который хотели изменить, ни направления и последовательности своих действий, ни того, как далеко они готовы идти в модернизации социализма.
На практике дело было не только в социализме. Учреждая осенью 1990 года в Верховном Совете РСФСР фракцию "Россия", мы обратились к депутатам - членам фракций "Коммунисты России" и "Демократическая Россия" с призывом перестать спорить о капитализме и социализме, ибо нашу страну разрушали не из-за ее социально-экономического строя, а как таковую. К сожалению, нашу правоту парламентское и внепарламентское большинство признало слишком поздно.
Перестройка с ее "новым мышлением" не только породила новые, но и наполнила иным содержанием понятия и идеи, уже, казалось бы, отошедшие в прошлое. В 1989–1991 годах практически все основные варианты преобразования советского общества и советского государства строятся на концепции Союзного договора. Свою роль в этом сыграл успех сецессионных движений в Армении, Грузии и трех прибалтийских республиках. Представители республик и Президента СССР, во многом достигнув согласия, проблему часто сводили к вопросам, кто и как "входит" или "выходит", как подписывают договор бывшие автономии - "в составе" или "не в составе". Шли изнуряющие споры о терминах и идеологических мифах. Происходило какое-то коллективное затмение сознания.
В этой ситуации российскому обществу необходимо было осознать, что и унитаризм, и конфедерация, и тем более полный разрыв между республиками в равной мере ведут народы в пропасть. Первый - через подъем националистических движений, второй и третий - через вынужденный пересмотр границ, который никогда не будет мирным. Единственным шансом сохранения гражданского мира оставалось обновление Советского Союза как федерации, федеративного государства. Таково было и решение общесоюзного референдума. Вновь исторический компромисс, осознаваемый всяким, кому на деле дорога судьба своего народа.
И вот в этот момент под громкие слова о новом мышлении произошла подмена смысла Союзного договора. Сказалось стремление определенных сил не надежней соединить, а максимально развести подписывающие его стороны. Вместо федерации нарисовали некое объединение с совершенно неясной перспективой. 18 июня 1991 года в Ново-Огарево был подготовлен очередной согласованный проект преобразования СССР в Союз Суверенных Государств. Речь шла о переходе от федеративных начал построения СССР к конфедеративным.
Когда заговорили о первичности суверенитета республик, это лежало в русле принятия и коммунистами, и антикоммунистами ленинско-сталинской концепции национально-государственного устройства. Не случайно руководители США после бесед с лидерами республик к тому времени "вдруг" сообщили, что всегда, оказывается, признавали СССР только в границах 1933 года (то есть без Прибалтики, Западной Белоруссии и Западной Украины, Молдовы, Тувы, Курил, Южного Сахалина, Калининграда, территорий на Карельском перешейке).
Но все эти факторы внешние. Внутренний фактор, также стимулировавший подписание Союзного договора, заключался в том, что идея Союзного договора овладела к тому времени не только умами политиков, но укоренилась в сознании самых широких слоев населения. Союзный центр не единожды доказал свое бессилие, всеобщие надежды стали связываться с тем, что республики сообща разрешат накопившиеся проблемы. И это действительно было возможно.
К 1991 году, переболев административно-бюрократическим тоталитаризмом, советское общество оказалось беззащитным перед тоталитаризмом национальным. Радикализм республик и странное бессилие центра вели к катастрофе. Непринятие немедленных мер для народов СССР было самоубийственно. Выход был возможен только через Союзный договор. Это признавали почти все, но почти все и вкладывали в договор свой смысл.
Если не брать в расчет тех, кто полностью отвергал возможности дальнейшего совместного существования, то выделялось два подхода. Одни (радикальные демократы различной расцветки) требовали преобразовать Союз в сообщество суверенных государств, фактически ничем не связанных. Другие (демократы умеренные) ориентировались на установление федеративных отношений. И те, и другие почему-то считали, что выбор необходимо делать между федерацией и конфедерацией. Увы, с начала 1991 года проблема постепенно переходила в иную плоскость. Усиливающиеся межнациональные столкновения и "разные" экономики упрочивали тенденцию возврата к унитаризму, что, в частности, ярко проявилось в июне 1991 года на выборах Президента РСФСР, когда миллионы избирателей проголосовали за программу ликвидации национально-государственного устройства и замены ее административно-территориальным делением. Причем всем было ясно, что речь шла не о РСФСР, а о СССР. К осени 1991 года эта тенденция окрепла бы неимоверно.
Смысл Союзного договора начала лета 1991 года состоял в том, что было бы наконец достигнуто согласие о разграничении собственности, о компетенции союзных органов и совместной компетенции центра и республик (все остальное останется в ведении республик), о порядке действия законов Союза и законов республик, о налоговой и бюджетной системах.
Все это и многое другое было необходимо, и необходимо срочно. Разговоры в 1991 году о договоре 1922 года звучали нелепо. Договор лег в основу Конституции СССР 1924 года и был окончательно заменен еще в 1936 году новым Основным законом СССР. Авторы проектов нового договора, как, впрочем, и заявления "девять плюс один", сделанного группой глав союзных республик и примкнувшим к ним Президентом СССР, забыли, что был не 1922 год, и что существовала Конституция СССР 1977 года. Если апрельское (1991 г.) Заявление Президента СССР и лидеров девяти республик, не бесспорное, но в целом позитивное, являлось не чем иным, как декларацией о намерениях (жаль, что оно стало нарушаться сразу после подписания), то Союзный договор, по всеобщему мнению, должен был стать документом законодательного характера. Так что же он символизировал - новое мышление или сумерки обманутого народного самосознания?
Грустно и страшно было читать в прессе тех дней заявления типа: "Конец империи - еще не конец света". Или: "Наше союзное государство напоминает матрешку, внутри которой, в заточении, томятся бесправные народы". Виданное ли дело, чтобы государство (а издания часто официальные) финансировало пропаганду собственного уничтожения? Вряд ли здесь можно было говорить о новом мышлении. Мы имели дело с массовым затмением разума. Что успокаивало: сознание народов не может спать вечно. К сожалению, дурман ложных идеалов начинал рассеиваться слишком медленно.
Альтернатива, ставшая перед страной и обществом, была проста: либо идти конституционным путем, и тогда Союзный договор оказывался не чем иным, как совместной законодательной инициативой республик перед Съездом народных депутатов СССР, либо подписывать новый Союзный договор, делая вид, что начинаем жить "с нуля", ставим его над Конституцией СССР. Но тогда нужно было отбросить фиговый листок конституционности.