- Видите, какая у нас перестановка! (Мы переселяемся из кухни в комнату - подбираемся к больной теме.) Хорошо, что он ушел, - говорит Лара. - Ни капельки не жалко. И не грустно.
- Погрустить иногда не вредно, - говорю, - но вырезать желательно поаккуратнее.
- А я аккуратно!
- Вот и хорошо.
Лара вырезала куклу и теперь рисует для нее платье.
А я думаю о стихотворении: атрибутика из мелодрам. Лара смотрит по телевизору взрослые фильмы, слушает разговоры мамы с подругами о превратностях любви. Но чувство передано с детской неподдельностью - горькое чувство утраты и верное знание: утраченная любовь не проходит бесследно. "Облик звезды запоздалой так не ушел никогда".
Высший судья - в образе звезды - всё видит. Звезда - свидетель утраченного рая.
- А вы когда-нибудь писали стихи? - Лара рисует юбку кукле.
- Даже целых два стихотворения. Одно - в три года, второе - в пять.
- А потом вдохновение кончилось?
- Нет, просто переселилось.
- На лепку? Или на детей?
- На всё. Знаешь, как сделать рыбные котлеты? Надо очистить рыбу от костей, от кожи и чешуи, перемолоть вместе с луком и хлебом, размоченным в молоке, прибавить взбитое яйцо, соль.
- И жарить?
- Да, но предварительно в фарш надо добавить ложку души. Так и во всё: в детей, в картины, в стихи, в разговоры - ложку души, и не ошибешься.
- А в юбке на ваш взгляд есть ложка души?
Лара демонстрирует мне куклу в красной юбке в складочку, на ремешке.
- В этой - есть.
- Тогда вы живете без цели, - заключает Лара, - раз вам все равно, на что тратить вдохновение. А великий скульптор, например, всю жизнь лепит такую большую скульптуру, чтобы прямо ресничка к ресничке, все точно, он хочет оставить это людям, чтобы стояло навеки и чтобы его все помнили, все, кто потом будут жить.
- А если будет землетрясение и скульптура рухнет? Значит, тогда он зря жил и зря лепил на века, надежно, как ты говоришь, ресничка к ресничке.
- Нет, она не рухнет.
- Почему ты так уверена? Вот, например, сгорела Александрийская библиотека, и тысячи произведений великих античных поэтов погибли. Мы знаем о некоторых по уцелевшим отрывкам. А о существовании многих вообще ничего не знаем. А вдруг они-то и были самыми великими?
Я не случайно озадачила Лару. Лара учится в спецшколе, среди элитарных детей, где господствует престижность. Лара рыдает из-за четверок, рвется в отличницы, в ней развиваются непомерные амбиции. Она мечтает о славе. А я ей упорно твержу: слава - дым. Ради нее не стоит уродоваться.
- А зачем тогда люди пишут книги и рисуют картины, если все это может погибнуть? - Лара вырезала пиджак, и теперь кукла одета роскошно - прямой пиджак с отворотами и юбка в складку.
- Потому что им нравится испытывать вдохновение. Они не могут без этого.
- Тогда я буду детским врачом, а стихи буду писать когда сами получатся. И еще у меня будет много детей.
- Вот это другой разговор.
- Серьезный? - Лара строго смотрит прямо мне в глаза. Она не любит манеру взрослых снисходительно обращать серьезное в шутку.
- Не такой уж, - признаюсь честно. - Особенно про "много детей". В наше время трудно воспитать много детей.
- А характер у человека может измениться?
Лара знает: мне скоро на работу, а ей не хочется, чтобы я уходила, и она удерживает меня вопросами.
- Может.
- Если тренировать волю?
- Как ты собираешься тренировать волю?
- Например, когда хочется есть - не есть, хочется пить - не пить.
- Попробуй. Если выйдет что-нибудь путное - позвони, может, и я рискну.
- А в какое время можно звонить?
- В любое. Особенно когда не захочешь звонить - вот еще одно упражнение для тренировки воли.
Лара закрывает за мной дверь. Жаль оставлять ее, да ничего не поделаешь.
Теперь она будет ждать маму, прислушиваться к звукам лифта. Помню, как я ждала отца, стоя у окна в комнате общежития. Он все не шел и не шел. В каждом чудился отец, я замирала, но это был не он, и снова не он… В общежитии было полно народу, но я боялась выйти из комнаты - вдруг папа пройдет, а я его не увижу - и мечтала, чтобы кто-нибудь заглянул ко мне, сказал бы "Эй, ты, выше нос!" или что-нибудь в таком роде. Или, предел мечтаний, посидел бы со мной, поразглядывал мои любимые открытки. Но никто не приходил, и я все ждала у окна. Мне было десять лет, как сейчас Ларе. Я помню, как тревожно в лиловые сумерки смотреть с пятого этажа в заснеженный город, где столько людей, и среди их множества нет одного-единственного человека, которого ждешь…
Мы с Марой
"Мы с Марой" - формула детства. О наших с Марой приключениях - мои повести "Рыжий муравей" и "Золотце" (М.: Сов. писатель, 1978 и 1982).
Мара - мой первый авторитет. Щуплая прыщавая двоечница, к тому же старше меня на пять лет, она была окружена ореолом высшей справедливости. Именно она держала меня в постоянном поисковом режиме. Ее грубость, вредность, плутовство не шли в сравнение с ее главным качеством - отчаянной смелостью. Я же с малолетства была трусовата и без Мары на отчаянные предприятия не шла.
Дружба детей бескорыстна. Она основана на магнетическом притяжении. Факторы образованности, различия социальных сред и прочее для детской дружбы не имеют ни малейшего значения.
Сколько слез пролили мы с ней, когда наши предприятия терпели фиаско! Бездомных собак тетя Сима, Марина мать, и на порог не пускала. Никакие слезы не помогали. А вот цыплятам, что мы купили в зоомагазине, не воспротивилась. "Вырастим и съедим", - заявила тетя Сима.
Поняв, какая угроза нависла над нашими питомцами, мы собрали их в корзину и поехали за город, на электричке. Там, не помню, на какой уж станции, но точно помню, что на пустыре, мы и выпустили на волю наших облезших птенчиков. На обратном пути мы спохватились, что ведь и за городом сыщутся любители курятины. Переполненные горем, мы затемно вернулись домой, где нас ожидало возмездие. Мару побили, а меня просто наказали запретом дружить с "девочкой не моего возраста". Однако в условиях коммунальной квартиры разлучить нас с Марой было невозможно.
Разумеется, меня, опекаемую немкой-воспитательницей, играющую с учительницей английского в лото на четырех языках, посещающую уроки ваяния и зодчества, могла воспитать только отчаянная Мара. С ней мне открывалась непридуманная жизнь, Мара "проводила меня через разное", а мне приходилось самой делать нравственные выводы из наших вовсе не всегда красивых поступков.
Своими выводами я с ней не делилась - она бы подняла меня на смех. Мара не страдала рефлексией, как напичканные "культурой" дети. Так что действовали мы сообща, а переживала я последствия деяний наедине со своей совестью.
Моя недетская образованность вызывала насмешки всей Мариной семьи. И особо - ее главы, тети Симы.
Частенько я напрашивалась к ним обедать. Перед обедом тетя Сима разыгрывала представление. Ставила меня на стул и требовала низким грудным голосом:
- А теперь, майне пуппен, прочти нам стихотворение.
И не успевала я рта раскрыть, чтобы произнести: "Майне пуппен ист кляйн, майне пуппен ист шён" как мама Мары закатывалась от смеха.
Две старшие сестры Мары и тетя Тоня, тети Симина сестра из Саратова, вторили ей.
Но сколько бы надо мной ни смеялись, я дочитывала стихотворение до конца, защищая честь Луизы Вольдемаровны. Это она обучала меня немецким стихам.
После "коронного номера" все чинно обедали. Еда была вкусной, особенно маринованные овощи, которые именовались пикулями.
Муж тети Симы погиб на войне. Наверное, потому считалось зазорным обучать немецкому. Потому так и смеялись над "Майне пуппен", что в те годы немецкая речь, особенно в семьях, где были погибшие, сделалась противной слуху. Ее хотелось осмеять, унизить.
К тому же тетя Сима считала вздором и блажью моих родителей "все это интеллигентское воспитание". "В доме хоть шаром покати, ни еды, ни одежды, заморят ребенка".
Кроме нас на этаже жило пять больших семей. Азербайджанцы, русские, армяне, евреи, украинцы, грузины - разветвленную сеть соседских отношений не смог бы распутать даже опытный резидент. Мара ориентировалась в них прекрасно.
"Шпионила" Мара на нашей огромной кухне. Выведывая очередные новости, она не забывала заглядывать в кастрюли. Мара сообщала мне, у кого намечается "вкусненькое", и мы с ней, под предлогом телевизора, наведывались к соседям на ужин. В особенной чести тогда были сосиски. И если тетя Надя с дядей Сеней их варили (а они все делали сообща, толкались вдвоем на кухне, к неудовольствию соседей), то мы с Марой являлись к ним в гости вовремя. Сосиски еще не успевали остыть.
Я уже говорила - укоры совести жгли меня после, в одиночестве. И как-то я с ним справлялась. Зато без Мары не одолеть бы мне ни одну из тех преград, что расставляет судьба.
Ежевика в Набрани
Дачное место, неподалеку от Баку, называлось Набрань. Говорят, теперь там много туристов, дачников. В мои детские годы Набрань не была обжита. Дикий лес, рощи грецких орехов, оливковых деревьев, река в лесу, море с хрустящим под ступнями берегом - всевозможные ракушки, мелкая галька, песок.
Набрань - рай на земле. Мы с Марой вкушали его плоды как в прямом, так и в переносном смысле.
Утром, не успев продрать глаза, мы убегали за калитку. Бесстрашные амазонки, мы рыскали по лесу в надежде найти что-то. Но что?
"Давай обрыскаем под батареей", - как-то предложила дочь. На вопрос, что она намеревается там найти, дочь ответила неопределенно.
Она не знала, и мы с Марой не знали тоже. Первая находка - грибы. Прежде грибы мы видели только сушеные, их присылала тетя из Саратова. А тут - живые, и росли они на стволе поваленного карагача. Их было подозрительно много, и Мара сказала: "Поганьё!"
Оказалось - настоящие опенки. Съедобные. И мы их нашли! Два дня ели, угощали всех соседей. Насладились полезной находкой, что дальше?
Решили изменить маршрут поисков, двинулись за огороды, в поле. Верблюжьи колючки зигзагами торчали из растрескавшейся глинистой почвы. На этом поле ничего не найти.
Но что это? Колючий кустарник с выгоревшими бесцветными листьями усеян черными и фиолетовыми ягодами.
- Это отрава, не прикасайся! - предупредила Мара.
Сколько же этой отравы, и какая она красивая! Тайком от Мары я сорвала две ягоды, спрятала в карман. Вдруг Мара ошиблась - назвала же на съедобные грибы поганьем.
И точно. Хозяйка сказала, что это ежевика. Прекрасная ягода.
Мы с Марой паслись за огородами, я собирала - мне запретили есть с куста, а Мара набивала полный рот, глотала ежевику не разжевывая, и ничего с ее животом не делалось. Это было неиссякаемое поле, скатерть-самобранка, разве что варенья оно не варило. Варенье наварила бабушка из собранных ягод.
На следующий год, как только прибыли в Набрань, мы с Марой бросились на наше поле.
Оно было перепахано, в комковатой земле росли зеленые листья. Ни верблюжьих колючек, ни кустика ежевики.
Запаханные наши с Марой угодья - первое острое чувство утраты. Мара выдернула из земли листья вместе с чем-то бурым.
- Свекла, гадость какая, - хоть бы морковку посадили.
Но мне не хотелось морковку, а реквием по ежевичному полю я исполнила тотчас, вернувшись на дачу. Это был рисунок чернилами, я его не помню, но помню, с каким остервенением (другого слова не подберешь) я рисовала. Перо продирало бумагу.
Рисунок Мара сдала учительнице по рисованию. Им задали тему "Лето". Рисовать Мара не любила.
"Сойдет и твоя мазня", - сказала она.
И поплатилась за подлог. Ее выбрали художником в стенгазету.
- Я просила тебя стараться. Просила? - кричала она на меня.
Больше моих рисунков она не сдавала. Из художников ее уволили быстро. Да и я не стала художником.
"Евгений Онегин" и заяц в профиль
В детском творчестве мы почти всегда имеем дело с "комментированием". Вот рисунок пятилетнего Саши. На нем - два лица-овала, вверху - оранжевый, с красными точками глаз в голубом ожерелье, оранжевым носом и ртом с черными зигзагами - зубами; внизу - с красными глазами, носом и ртом восьмеркой. Что это такое? А вот что: "Знак, что надо чистить зубы".
"Человек вверху - четырнадцать раз (число слез, и, значит, не ожерелье, а голубые слезы из зареванных красных глаз) чистил зубы, все остальное - не чистил, потому зубы болят и он плачет. Человек внизу - восемь раз не чистил зубы, а остальное - чистил, потому он веселый. Рот восьмеркой - потому что восемь раз не чистил, а зубов черных не нарисовано - потому что нижний чистил зубы чаще верхнего, и они у него не почернели".
Поняли бы вы замысел пятилетнего автора рисунка, если бы он не рассказал нам, что все это значит?
Замысловатость цифровых расчетов - свидетельство того, что ребенок осваивает азы математики, учится составлять задачи.
Снабдив графический лозунг соответствующей подписью, мы получили бы оригинальный плакат на сангигиеническую тему. Любому ребенку, пришедшему в поликлинику, он был бы интереснее тех картинок, что висят у нас в детских медицинских учреждениях.
Пятилетний Илюша К. нарисовал куб в виде развертки. Как он додумался до развертки? А просто - поворачивал куб разными гранями и пририсовывал по грани.
Огорчился ли он, что у него не вышло похоже? Нисколько! Он убежден, что вышел в точности такой куб, как в натуре.
Истоки всевозможных "измов" - в детстве. Думаю, Брак и Пикассо ничего не выдумали - в основе лежалих детский опыт. Иначе бы возникновение кубизма как течения не было бы органичным для искусства.
Как-то я составила список всевозможных течений в изобразительном искусстве и отобрала детские работы, строго отвечающие принципу каждого из течений. Это было убедительное зрелище.
Дети лепят людей без ступней и ладоней. Почему? Разве они, такие наблюдательные, их не видят?
Видят - и не придают им значения. Одна мама рассказывала мне, что ее дочь упорно не рисовала пальцы на руках человека. Мама была образованной и знала, что это трактуется как отсутствие контактности. Но стоило поиграть с дочерью в волейбол, как на рисунке объявились пальцы. Что говорит, разумеется, не о нарушенном и восстановленном контакте, а лишь о том, что девочка, подкидывая и ловя мяч, "осознала" свои руки и они тут же выявились.
Мане не удалось нарисовать человека с натуры. Вышло непохоже. И вот как она отреагировала на неудачу: утром спросонья нарисовала серию рисунков про человека, который пришел к художнику.
"Приехал в чужую страну незнакомец. Зашел к художнику. Художник нарисовал его портрет и выдал ему. А он закричал: что ты нарисовал! Ведь у меня рот намного ниже! Что я за урод! Я не такой!
Пошел к своему знакомому домику. Попросил его: "Открой дверку!" Тот открыл - он вошел в комнату, смотрел телевизор, ходил там и пел. Он пытался изобразить нормального человека".
После того как человека нарисовали не таким, он перестал быть самим собой, допортретным. Потеряв себя по вине бездарного художника, ему осталось одно - изображать из себя нормального человека.
Вот насколько значимо для ребенка искусство! Оно одушевлено и имеет власть над людьми!
"Изобразительные" дети любят "рассказывать" свои рисунки, но они понятны и без комментариев. Передо мной три рисунка шестилетней дочери, нарисованных друг за другом. На первом - девочка в коляске выронила мяч из рук. Для того чтобы нарисовать падение мяча, выдуман такой ход: один мяч - вровень с коляской, другой, копия первого - у колес. От первого мяча ко второму - дугообразная стрелка, указывающая, что мяч падает сверху вниз. Она не знала, как изобразить движение мяча.
Следующий лист - две девочки крутят веревочку, а мальчик подпрыгнул. Мальчик висит над веревочкой, видно, что он прыгает. Изображены предметы (девочки), относительно которых предмет движется.
Третий рисунок - мяч летит в воздухе. Видно, что он летит. Потому что нарисованы два мальчика в профиль с поднятыми руками: один уже бросил мяч, а второй готовится его поймать.
Можно было бы ограничиться и формальным обозначением движения. Ребенка это не устраивает. Он рисует, чтобы понять и выразить осмысленное. Третий рисунок удовлетворил дочь.
А вот анекдотическая история про связь слова с изображением.
Читаю "Евгения Онегина" с иллюстрациями Н. В. Кузьмина. На обложке Татьяна в кресле и коленопреклоненный Онегин. Маня просит почитать вслух. Но стоило начать, как она прервала меня.
- Подожди! Не читай, я бумагу возьму.
Неужели она что-то уловила в тексте и это "что-то" собирается нарисовать?
- Все, давай дальше.
Маня - за столом, спиной ко мне. Читаю, как Онегин собирается на бал. Наверное, думаю, она рисует бал. Но я ошиблась.
В кресле, в профиль, сидит заяц - Татьяна, а у ее ног Онегин - мышка. Был ли "Евгений Онегин" виной тому, что Маня впервые в жизни нарисовала зверей в профиль? Неужели стих (его вдохновенная строфа) толкнул мою дочь на открытие? Под первую встречу Татьяны с Онегиным она нарисовала целый выводок мышей и армию зайцев, теперь изображенных зеркально.
Благодаря "Евгению Онегину" Маня сделала скачок от фасового изображения к профильному, затем она поняла, что можно развернуть изображение на 180 градусов и показать его противоположную сторону, затем закрепила открытие "тиражированием" За двадцать минут под чтение "Евгения Онегина" она из раба двухмерного пространства превратилась в его властелина.
Подозревал ли Н. В. Кузьмин, что иллюстрированныйим "Евгений Онегин" откроет новую эру в творчестве девочки Мани?