Она нашла фантик в кладовке, завернула в него пластилин - поднесла гному настоящую конфету. Бунт был подавлен гномом. Без него я бы не справилась. В течение первого года занятий Юта "делала красоту". Ничего больше. Как выглядела ее красота? Если свести все воедино, то вот совокупный образ красоты четырехлетней Юты Дмитриади: некое пространство, скажем прямоугольник картона, облеплено кусочками мелко нарванных фантиков. Филоновская дробная витражная поверхность - из нее произрастают пластилиновые стволы. На стволах, как шляпки от грибов, пластилиновые диски, облепленные бисером, пуговицами, цветными квадратиками. Мозаичная поверхность дала свои плоды - они не имеют названия, они если и отличаются друг от друга, то только набором бусинок или бисеринок.
Все это сопровождается возгласами: "Посмотрите, какая у меня красота, все посмотрите!" Красота возносится ввысь на маленькой крепкой ладошке. Поначалу дети восхищались, потом привыкли - всё, в общем, одно и то же, а некоторые хозяйственные девочки даже стали коритьЮту - зря переводит драгоценности.
За год дети научились многому: гнуть из проволоки, делать коллажи, аппликации, лепить людей, зверей, цветы. Юта же застопорилась на "прелестях" и "красотах".
Каждую неделю она регулярно приносила мне пакеты из-под молока, туго набитые "прелестями". Что же это были за изделия? Всевозможные вырезки, наклейки, этикетки, разрезанные на мелкие кусочки. Каждый кусочек разрисован фломастерами. Десятки девочек с длинными косами, в платьях, под ними едва различимы нарисованные карандашом остовы фигур. Видимо, сначала она рисовала "скелет" с "головой", а затем одевала девочек в платья. Цветы, перерисованные с открыток и самым невероятным образом раскрашенные. Просто полоски бумаги, поделенные на мелкие отрезки, и каждый расцвечен. Но самое потрясающее - ее абстракции, гениальные по причудливости форм, композиции и цветовому подбору.
"Красота", впервые увиденная в нашем классе, натолкнула Юту на создание своей модели. Спектральное счастье жило на картоне, облепленном крошечными кусочками фантиков; счастье дало ростки - грибовидные создания с искрящимися от бусинок и бисера шляпками на серебряных ножках. Дальше можно было наклеивать новые фантики, заменять бусинки на пуговицы - модель, созданная Ютой, была универсальна.
Скульптуре (если можно назвать скульптурой Ютину красоту) отвечала живопись. Спектральная гуашевая поверхность с разрывами ярких, исходящих из нескольких точек пучков света. Будь у нас практика подмастерьев, я бы отдала Юту учиться витражному искусству. Прямо с пяти лет.
Бравым шагом Юта входила в класс. В одной руке - пакет с "прелестями", в другой - мешок с фартуком и музыкальными принадлежностями. Коротко остриженная, в комбинезоне и клетчатом фартуке, она выглядела мастером своего дела.
С рождением сестрички Юта разительно переменилась. Стала резкой, даже грубой.
"Уходите отсюда вон!" - шепнула она мне, когда я зашла в класс к Борису Никитичу во время мультфильмов.
Я спросила у Ютиной мамы, не обидела ли я чем девочку.
- Что вы! Она целую неделю готовится к лепке, все вам мешки с "вырезками" собирает.
На детском празднике мы с детьми танцевали. Дети вились вокруг меня, а Юта подошла со спины и прошептала: "Вы очень некрасиво танцуете".
После праздника я приводила в порядок класс. И вдруг слышу дикие крики из коридора. Это кричала Юта. Дежурная увещевала ее как могла.
- Ударьте меня, ударьте побольней, только папе не говорите! - захлебывалась в истерике Юта, катаясь по полу.
- Встань! - велела дежурная.
Юта послушалась, поднялась и уткнулась носом в угол, продолжая твердить: "Ударьте меня пресильно, только папе не говорите!"
Ютин папа ни разу со мной не поздоровался. Ни разу не зашел в наш класс, хотя Юта подолгу задерживалась после уроков. Он ждал ее в коридоре, укрывшись за газетой.
Работы же девочки никоим образом не отражали душевных бурь, как бывает обычно. Что это были за работы теперь?
Квадраты, нарезанные из машинописных листов (на оборотной стороне - формулы и научные тексты), ярко раскрашенные, расчерченные на множество разновидных прямоугольников. Десятки "витражных стеклышек" - и ни одного дубля! Затем все те же девочки с косичками в разных платьях, но - с абсолютно одинаковыми лицами. Какое-то упорное нежелание вдумываться, вглядываться в разность, непохожесть людей друг на друга. То же проделывалось и со скульптурами - голый человек, непременно безликий, одевался в пластилиновую одежду. А поскольку она не умела еще лепить "тонко", то обернутый в пластилиновые лепешки человек превращался в капусту. Как ни билась я, объясняя, что можно лепить сразу одетого, представляя, каков он под одеждой, Юта стояла на своем.
И третий, самый примечательный вид приносимых из дому изделий - формулы, написанные папиной рукой, длинные, в строку, и раскрашенные Ютой в разные цвета. Из этих формул можно было бы сделать десяток ожерелий, протянув сквозь них нить, ими можно было, как флажками, украсить всю школу. А перекрашенные надписи "детское питание", "молоко"? Сколько она их вырезала, откуда только не брала, и все из уродских превращала в красивые!
Что это - бунт против штампов, желание изменить устоявшееся? Преобразить все вокруг, подчинить своему представлению о красоте и назло, из упрямства, отвергать чужое? (Не забудьте, мы говорим о пятилетнем ребенке, не о подростке, негативные реакции которого психологически оправданы, - о маленькой девочке, живущей по собственным законам красоты и поднявшей голос против взрослой эстетики.) Тогда все выстраивается в ряд: взрослые сделали уродливые надписи, они учат нас, а сами плохие, они танцуют, как будто маленькие, но мы им не верим, они хотят, чтобы мы стали, как они, а мы не станем. Их неодушевленные значки-червячки отвратительные нужно немедленно переделать. Взрослые девочки все одинаковые, воображалы с косами (Юта коротко острижена), пусть платья у них красивые, зато лиц нет.
Легко ли ребенку бунтовать? Легко ли жить в одиноком заговоре против взрослых, олицетворение которых, теперь это ясно ("Ударьте меня, ударьте, только папе не говорите!"), - надменный отец, выводящий закорючки на бумаге?
У Юты свой мир, куда взрослым хода нет. Просто нет хода, и всё. И нечего биться головой о стену. Надо перетерпеть, переждать. Приспеет время.
Педагогами часто становятся те, у кого было трудное, конфликтное детство. Может, прав Борис Никитич?
Сейчас Юте шесть лет. Она обожает свою сестренку. Любовь к малышке преобразила ее. Так преображает материнство, а Юта обращается с сестренкой, как заправская мамаша. Она приводит ее, полуторагодовалую, в наш класс, водружает пухлую, щекастую сестру к себе на колени, учит скатывать шарики и налеплять на картонку.
"Да вы только полюбуйтесь, какая это красота, это же настоящая красота!" - вот что читается в ее потеплевшем, любящем взгляде, когда она смотрит на сестру, привлекая к ней наше внимание.
Юта переболела ревностью и злобой. Это не было сущностью ее натуры. И именно потому не нашло отражения в "прелестях" и "красотах". Именно красота спасла Ютину душу от разрушения.
Светлячок на ладони мира
Мне будет недоставать Лизы - тихой девочки с обветренными губами, которые она постоянно лижет языком. Шепотом советуется: "А можно сюда прилепить то-то, а можно я вот здесь нарисую, а здесь пусть пустенько будет?" Лепит мелко-мелко, Дюймовочку микроскопическую, жучка с ноготь величиной. Сидит бочком на стуле, как приживалка. Первая места не занимает - ждет, когда все рассядутся. Ни с кем особой дружбы не водит, но смотрит внимательно по сторонам и часто повторяет за другими то, что ей понравилось. Например, увидела у своей соседки стрекозу из тополиных семян, попросила "на два крылышка", на четыре постеснялась.
- Лизочка, а у тебя есть сестра или брат? - спрашиваю.
- Нет. Я маму все время прошу братика или сестричку, но я наверное слишком громко прошу и маме это не нравится, потому она и не рожает.
Лиза - трусиха? Забитый ребенок? Нет! Она деликатная, тонко чувствует отношения - между людьми, формами и красками.
Маленькое всё лепит - чтобы много места не занять, сидит на краешке стула - чтобы не мешать никому, громко не говорит - чтобы не привлекать к себе внимания. Смотришь на ее затаенную улыбку, угнездившуюся в ямочках щек и углах обветренного рта, и такая нежность к ней возникает, хочется навсегда и прочно оградить ее от зла, потому что такая девочка всегда во всем будет винить себя: "Мама ребенка не родит, потому что ей, наверное, неприятно, что я об этом громко говорю".
Свои работы Лиза уносит с урока в ладошке. Она идет осторожно, чтобы никого, упаси Боже, не толкнуть, но чтобы и своим работам не причинить вреда. Эта девочка - светлячок на ладони мира. Возможно, она станет обычным инженером или швеей. Лучше бы, пожалуй, швеей, золотошвейкой. Возможно, ее красота так и останется незамеченной, но тому, кто ее заметит, она принесет счастье.
Я знаю одну такую взрослую Лизу. На самом деле ее зовут не Лизой, а Соней. Соней Зябликовой, попросту - Зябликом.
С Зябликом мы два года жили в больнице, в одной палате, потом вместе - в лечебном интернате. Тихая, с огромными карими глазами и туго заплетенными косами на прямой пробор, она никогда не лезла первой. Дежурная вносит поднос с яблоками в класс. Полдник. Все бегут к подносу. Я тоже. Расхватывают яблоки. Зяблику остается самое невзрачное, маленькое. Что ж, она им вполне довольна. И это не вызов обществу - вы бегите, а я посмотрю на вас, какие вы отвратительные в своей жадности, а я - хорошая. Соня не может бежать к подносу с яблоками. Еду в столовой получает последней. Ей стыдно, неловко биться в очереди - пропустите вперед!
В архитектурный институт Зяблик поступила с четвертого захода (кстати, рисовала она тоже всегда все маленькое, миниатюрное). После института ее распределили не туда, куда она мечтала. В КБ на нее навалили столько работы, что она, как корова Крошечки-Хаврошечки, по ночам, дома, за всех пахала. Безропотно. Личная жизнь у Зяблика не сложилась, хотя в тетрадке с пожеланиями, что мы дарили на прощание друг другу, она всем желала одного - доброго мужа и не менее пяти детей.
У меня до сих пор хранится ее пожелание и ее рисунок на память. Морское дно в цветных камешках, рыбки, пускающие цветные пузыри, и среди всего этого - автопортрет: девочка с большущими, широко раскрытыми глазами и тонкими косичками на прямой пробор.
Княжне Мери с лучистыми глазами повезло, а княжне Соне - нет. Она поседела, горбится целыми днями за кульманом, а в отпуск ездит на Черное море. Не без тайной надежды на счастливое знакомство.
- Ленка, - говорит она мне по телефону, - наверное, я так и не выполню свое предназначение. Не умею привлечь к себе внимание. Какая-то я подушка костлявая. Все в меня плачутся. А в нашем возрасте, Ленка, неженатый человек - это миллион терзаний. Выслушаю всё молча - слово в иную исповедь вставить совестно, и всё, привет. Так отпуск провела безрезультатно. Разве что порисовала на свободе.
Существование одной такой совестливой, деликатной Сони на свете улучшает атмосферу, обезвреживает ее, как кварцевая лампа жилое помещение. Свое скромное предназначение Соня-то как раз и выполняет ежедневно. Недаром я на веки вечные запомнила поднос с яблоками. Не будь Зяблика, я, возможно, никогда бы не поняла, как скверно поддаваться массовому психозу, как отвратительно хапать.
И когда смотрю на Лизу, уносящую с урока миниатюрные, полные изящества, скульптурки, - вижу Зяблика.
Она идет по заснеженной аллее больницы, прикрыв ладонью глаз, а за ней, в той же согбенной позе, шествует отъявленный наш хулиган и, рыдая, просит у нее прощения. За то, что угодил Зяблику снежком в глаз. Покаяние хулигана - заслуга Сони. Своим существованием она пробуждает в людях совесть.
Соня и Лиза такие - изначально, с детства.
Недавно, перелистывая свой интернатский дневник шестого класса, я набрела там на смешную, но верную запись. Большими буквами на всю страницу записано: Зяблик - совесть эпохи.
День и ночь
День и ночь - друзья или враги? Большинство склонилось к "врагам": "Ночь - черная, день - белый; когда ночь, то день не может быть, они вдвоем не бывают вместе". И только четырех-с-половиной-летний Ванечка сказал, что день и ночь - друзья, потому что они вежливые и уступают друг другу место.
Этот же Ванечка сказал, что дети рождаются, как цыплята, мама соединяет их своим теплом. Ванечка сам излучает тепло. Он похож на гуттаперчевого мальчика: тонкокожий, тонкокостный, с узким подбородочком и огромными светло-карими глазами. Как-то на занятии расхныкалась девочка - у нее не получалась рыба из проволоки.
- Не бойтесь, - сказал мне Ваня, - я сейчас привлеку ее травкой. Знаешь, - обратился он к девочке, - В раю все травки разные и все цветные.
Девочка сразу успокоилась.
Как вылепить день и ночь? Дети прибегли к аллегории. Вылепили человечков из черного и белого пластилина. Человечки бегут в разные стороны. Ванечка поступил иначе. Он накатал белых шариков и огурцов, посадил на проволоку, а проволоку изогнул во все стороны - получилась модель какого-то органического соединения. То же самое сделал из черного пластилина, а потом поставил белую модель дня на черную - ночи.
Он в форме передал адекватное содержание. Ведь день и ночь - это не люди, которые убегают друг от друга, а что-то невидимое светлое (белое) и невидимое черное.
- У всех люди, а у тебя - что? - удивилась Ванина мама. Ваня объяснил ей, что это не люди, а день и ночь.
- Наверное, ты еще не умеешь лепить человечков? - спросила Ваню мама.
- Их не нужно было лепить, - коротко пояснил он. Не стал спорить с матерью, доказывать ей, что умеет лепить человечков.
На всех рисунках, вне зависимости от изображения, Ваня писал: "папа, мама". Потом, разузнав с присущей ему деликатностью имя рядом сидящих соседей, приписывал их имена к "маме-папе". Так он опрашивал всех и обносил рисунок буквами и словами. Получался "лубок" - картинка с подписями. Под рисунком обязательно стояло: "Елена Рыгорывна". Ни автора, ни темы не значилось.
Потому что главным для Вани были не темы, а дух дружественности, ощущение тепла, без которого не рождаются и не живут люди.
Кино
Мы придумываем кино. В каждом фильме должно быть пять кадров. Когда все будет готово - тогда и посмотрим наше кино. Пока держим в секрете. Секреты дети обожают. Потому рисуют молча, следят, чтобы сосед или соседка не подглядели и не раскрыли гигантского замысла. Я же колю орехи - угощение после кино. Орехи - единственное, что осталось в моей сумке. За день все роздано и выдарено. И не в качестве знаков поощрения или мелкого подхалимажа. Просто дети любят получать подарки - я люблю дарить.
Как-то муж привез из командировки цветные указатели для перфокарт, похожие на маленькие градусники. Кажется, этим градусникам они радовались больше всего. Кто-то расщедрился, слепил человека и сунул ему градусник под мышку, но большинство понесли градусники домой. Мерить куклам температуру.
Ореховые скорлупки - тоже ценность. Я их складываю в мешок, а зерна - в блюдце. Мне нельзя подглядывать, я - зритель.
Итак, все готово, смотрим:
- Летали две птицы, жена и муж.
- Народили детенышей.
- Стали вылетать с ними на прогулки.
- Облетели весь мир.
- Потом устали, свили гнездо, и мама-птица кормит своих детей червяками. Вот и всё.
- Родился цветок.
- Сначала увидел солнце.
- Потом на него пошел дождь.
- Ему стало мокро и холодно, и он родил других цветков.
- Дождь прошел, снова засветило солнце, и маленькие цветки раскрыли лепестки.
- Это - мама Дюймовочки.
- Это - Дюймовочка.
- Это - цветок.
- Это - она выросла.
- Это - вышла замуж за Дюйма.
- Жила улитка
- Вышла заму к за улита.
- Родились улитки.
- Это улитка-старушка пьет чай, а вокруг - ее дети.
- Потом она умерла, и улитки-дети ползут на похороны.
Они сговорились? Нет, ни один не проронил ни слова. Может дети такие подобрались, с похожими мыслями?
Да нет же! Дети постоянно думают о мироустройстве. Что иотразилось вих фильмах.
Посочувствовал ли кто-нибудь старой улитке? Напугал ли кого-нибудь нарисованный гроб?
Нет. Дети не воспринимают смерть всерьез. Они боятся остаться без родителей, боятся потеряться. Но как явление жизни смерть их не страшит.
- Мама, а когда ты умрешь, ты будешь меня помнить? Я, например, когда умру, буду тебя помнить, - сказала мне четырех летняя дочь.
Существует красивая легенда о том, что в момент рождения ребенок все знает. Но тут ангел ударяет его крылом по губам, и ребенок все забывает. На протяжении жизни он лишь восстанавливает то, что забыл.
В одушевленном мире нет смерти. До нее - далеко, ее дети "забыли" начисто. Потому-то и оживает мертвая царевна, когда принц прикасается губами к ее лбу.
Мы сочиняем книги
- Сегодня мы будем писать книги!
- Я не умею писать!
- И я не умею!
- И я!
- И я!
Разумеется, пятилетние дети не только писать, но и читать-то еще не умеют, за редким исключением. Что же я им предлагаю: прыгать с самолета без парашюта?
Показываю детям обычную взрослую книгу, чтобы они не отвлекались на картинки, - воображение унесет их далеко от нашей сегодняшней затеи.
- Это обложка. А это что?
- Это заложка, заворот конца, - говорит Виталик. Темно-зеленые глаза спрятаны за длинными ресницами. На первых занятиях Виталик изъяснялся исключительно шепотом: "Я шутить не люблю, но иногда по-шу-чи-ва-ю. Это у меня не человек, а Мурзила, к вашему све-де-ни-ю. Мой папа - живодерник, он мышей живьем вспа-ры-ва-ет…"
- На той стороне написано, сколько стоит, - выкрикивает Арам (Арам - шумный, бурный, что не подумает, все вслух). - Приглашаю на обед к Скуперу!
- Кто это - "Скупер"?
- Скупердяй. Вы все придете, а он вас столом накормит. Два пилильщика напилят стол на доски - вот и кушанье.
- А стола ему разве не жаль?
- Нет. Он скупердяй столовый. Живет в столовой, там столов этих - до потолка (взглянул на потолок, прикинул - низковат). До неба, в общем.
- К Скуперу я идти в гости отказываюсь, а вот книжку про него с удовольствием прочту.
- Сейчас напишу!
Смотрю, и правда пишет, волнистыми линиями строку за строкой.
Воспользовавшись моментом (Арам умолк), "разбираем" книгу дальше:
- Что внутри?
- Рассказы, - подает голос Оля.
Высокая, выше всех в группе, и рисунок ее висит высоко, под потолком. Она попросила повесить именно туда, против двери, чтобы каждому входящему он был виден сразу.
Оля - дочь местной дворничихи. Она проста и прямодушна, как ее рисунки. Она стремится запечатлеть то, что видит вокруг. Все всамделишное.