– политической, например, в форме государства;
– религиозной или религиозно-политической, то есть в форме церкви.
Вернёмся же к последней и продолжим наши сопоставления!
Осуществление религиозного вероучения в театрализованной форме культовой духовно-практической деятельности есть определённая объективация этого вероучения, порождение в реальном мире символических предметов и отношений, несущих в себе иррациональные, мистические образы. Происходит не только иллюзорное (в сфере сознания верующего), а и вполне реальное удвоение этого действительного мира человеческой практики.
С одной стороны, человек объективирует себя в общественном и природном мире в процессе своей практической деятельности как материальной, но одновременно сознательной и целенаправленной, рациональной деятельности. С другой стороны, верующий человек вместе с этим объективирует свои религиозные представления (основанные на вере в сверхъестественное) в актах духовно-практической культовой деятельности. Таким образом, человек практически изменяет, творит мир, воплощая в нём свою сущность двояким образом: в рациональной и иррациональной (культовой) деятельности. Результатом последней и является религиозный комплекс как опредмеченное религиозное сознание. Причём для верующего его действительная рациональная жизнь в той или иной степени (в зависимости от степени его религиозности) представляется через призму религии.
Именно здесь, в этом объяснении мы видим ключ к пониманию противоречий и историко-теоретических ошибок известного идеолога и философа спорта, автора книги "Человек играющий" Йохана Хёйзинги. Нам принципиально важно отметить ошибочную последовательность причинно-следственных связей, выстроенную Хёйзингой между спортивной игровой деятельностью и религиозно-культовой жизнью общества. Для него, а вслед за ним и для очень многих современных авторов, характерно стремление удвоить мир за счет позиционирования якобы изначально существующей автономности игровой (в том числе, и спортивной) сферы. Не желая видеть её производность от производственно-бытовой и религиозно-культовой исторической практики, физкультурно-спортивную сферу пытаются буквально выдернуть из общесоциального контекста, представить вне политики и государства. При этом почему-то не замечается, что даже в таком извращенном представлении спорт всё равно выполняет иллюзорно-компенсаторные, то есть, по сути, религиозные функции.
Тесное переплетение религии со всеми иными сторонами жизни верующего и порождает, в частности, такой религиозно-политический симбиоз, как церковь и её предтечи, а также, как нам представляется, древний спорт и олимпизм.
В актах культовой (в том числе и агонально-спортивной) практики происходит определённая утрата, отчуждение первоначально общеродовой религиозной жизнедеятельности от большинства людей. Эта отчужденная жизнедеятельность начинает противостоять человеку как чуждая, враждебная сила, поскольку, перестав принадлежать рядовому верующему, она начинает принадлежать другому человеку, которого в определенном смысле также можно назвать хозяином, как и капиталиста по отношению к наемному рабочему. Именно такой "хозяин", а не боги или природа, выступает в качестве носителя чуждой силы, властвующей над верующим человеком.
Избранная, привилегированная религиозная верхушка (клир), сплоченная и организационно оформленная, выступает как институт церкви. Поэтому, говоря о порождении власти клира в процессе отчуждения религиозной жизни, нужно подразумевать власть церкви – власть, приобретающую в силу этого политическую окраску.
Подобную власть, по нашему убеждению, не только приобретает, а уже приобрел олимпийский комитет, интересы которого как социального института далеко не всегда и не во всем идентичны или совпадают с идеей, породившей этот институт спортивной власти и управления. Вот факт, который заставляет в очередной раз возвращаться к осмыслению проблемы взаимоотношений между спортом и властью.
Церковь следует рассматривать не только как политический результат, но и как политико-религиозную реализацию, механизм и средство отчуждения.
В качестве таковых церковь на место непосредственного общественного единства людей ставит иллюзорную связь между человеком и человеком через Бога. Отмечая этот аспект религиозного отчуждения, который достигает своего кульминационного выражения в церкви, С. А. Токарев пишет: "Религия, как и раньше, не столько сплачивает, сколько разобщает людей, а если и сплачивает, то лишь для того, чтобы резче противопоставить их друг другу, как будто человечеству и без того мало было всякой взаимной розни и вражды!" [Токарев С. А., 1986; с. 540].
Соглашаясь с Токаревым, мы снова хотим отметить, что церковь как фокусное, кульминационное выражение религиозно-политического отчуждения может выступать далеко не единственным и не последним его вариантом или каналом. Другим, более поздним вариантом или каналом отчуждения в религиозной сфере, как мы уже упоминали, можно рассматривать институциализированный спорт, причём не в будущем, а уже сейчас, в настоящем. А одной из не очень явных, но крайне существенных и характерных сторон отчуждения в спорте или через спорт выступает отчуждение искусства спорта от самой спортивной деятельности. Если приглядеться, то можно заметить, что данное отчуждение прослеживается буквально во всём: в церемониях открытия и закрытия Олимпийских игр, Спартакиад, чемпионатов Европы и мира, в теоретических изысканиях ведущих представителей спортивной режиссуры за последние 50–60 лет.
Анализ капитала и отчужденного труда позволяет рассматривать проблему отчуждения с точки зрения выяснения его форм, средств, механизмов, аспектов и результатов. Между тем, этапы развития процесса отчуждения и перспективы его диалектического снятия всё ещё остаются не разобранными. Ликвидируем эту незавершенность, обратившись к третьей рукописи Маркса, а конкретнее – к разделу "Коммунизм".
Маркс понимает коммунизм как положительное упразднение частной собственности. Это упразднение, как последовательное снятие отчуждения включает ряд этапов:
– грубый коммунизм есть лишь форма выражения частной собственности, поднимающейся до масштабов всеобщности;
– коммунизм ещё политического характера – демократический или деспотический;
– коммунизм с упразднением государства, но ещё не завершенный и находящийся под влиянием частной собственности, а следовательно, и отчуждения.
На втором и третьем этапе коммунизм уже мыслит себя как возвращение человека к самому себе, но, поскольку он ещё не постиг человеческой природы потребности, то ещё находится в плену частной собственности;
– коммунизм как положительное упразднение частной собственности и подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, человечному. Такой коммунизм рассматривается Марксом как "завершенный гуманизм" [см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – 2-е изд. – Т. 42. – С. 116].
Больше всего эти рассуждения Маркса об этапах положительного упразднения частной собственности напоминают нам представленные в буддизме фазы или ипостаси становления архата – святого подвижника, имеющего шанс в перспективе стать Буддой. Архат первоначально творит добро и наставляет людей на путь истины по призванию, далее по желанию и ради собственного удовлетворения от выражений человеческой благодарности, затем совершенно равнодушно, просто потому, что иначе не может.
Заметим, что разбиение процесса на этапы, его структурирование ещё не является научным доказательством возможности реального осуществления процесса ни в целом, ни по частям или в частностях. Перед нами развертывается лишь вероятная детализация, которая со времён Маркса вплоть до наших дней достоверностью воплощения, а значит и объективностью научно-философского предвидения похвастаться не может. Причём не может, уже начиная с самой первой стадии, то есть с этапа предполагаемого развития частной собственности до масштабов социальной всеобщности.
Известная нам историческая реальность, диалектико-материалистический метод Маркса не согласуются также с его представлениями о "завершенном гуманизме". Сам Маркс постоянно акцентирует внимание на конкретно-историческом характере гуманизма, критикуя ограниченность и абстрактность гуманизма в добуржуазных и буржуазных формах. Завершение гуманизма означало бы конец его конкретно-исторического становления и превращало бы в чистую метафизическую абстракцию. Совершенно ясно, что в дальнейшем, сообразно со своей социокультурной природой, гуманизм в той или иной степени будет сохранять религиозно-политические черты, а вместе с ними и предрасположенность к отчуждению, выражаемому через процесс абстрагирования и "ухода" от реальности, конкретности, практичности. Поэтому, на наш взгляд, "завершенный гуманизм" не может быть чем-либо иным, кроме отрицания абстрактного гуманизма гуманизмом в конкретно-исторической форме. К сожалению, нам приходится констатировать достоверность данного тезиса применительно к современному спорту, где абстрактно-гуманистические принципы и основания уже пришли к острому противоречию с многочисленными фактами антигуманного отношения к спортсменам. Многочисленность антигуманных проявлений при этом слишком явная, чтобы не выступать определенной закономерностью [см.: Столяров В. И., 2006; Кормазева И. Б., Передельский А. А., 2010].
Движение истории, процесс порождения коммунизма и ликвидация отчуждения исследуются Марксом в основном экономически, через призму частной собственности. Но постоянно подразумевается более широкий спектр анализа. "Религия, семья, государство, право, мораль, наука, искусство и т. д. суть лишь особые виды производства и подчиняются его всеобщему закону. Поэтому положительное упразднение частной собственности, как утверждение человеческой жизни, есть положительное упразднение всякого отчуждения, то есть возвращение человека из религии, семьи, государства и т. д. к своему человеческому, то есть общественному бытию" [Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – 2-е изд. – Т. 42. – С. 117].
Воспользуемся этой мыслью и вновь обратимся к церкви как к религиозно-политической форме отчуждения. Говоря о церкви, как о политической форме религиозного комплекса, мы фактически имеем в виду период господства феодального землевладения и основанного на нем политического господства церкви. Грубый коммунизм – это общество, в котором религия, лишившись церковной (то есть политической) формы, превращается во всеобщую религию, основанную на частной собственности, ставшей признанной всеобщностью. А если вспомнить, что Маркс говорит о капитале, как о завершенном развитии частной собственности, то можно предположить, что всеобщая неполитическая религия характерна для развитого (чистого) капитализма.
Вопрос в том, может ли в реальности существовать чистый экономический капитализм без своего концентрированного, то есть политического выражения в принципе или это очередная, близкая к утопии теоретическая идеализация. Вопрос также в том, насколько спорт способен и предрасположен занять вакансию всеобщей "неполитической" религии.
Итак, под грубым коммунизмом Маркс, на наш взгляд, подразумевает крайнее развитие капитализма, при котором он уже перестает быть обществом, отягощенным политическими формами институтов частной собственности, государства, церкви и т. д. Такой капитализм олицетворяет власть богатства, капитала, который в силу своего космополитического характера в общих чертах уничтожает (или подминает под себя) политическую власть, основанную на существовании государственных единиц.
Заметим, что подмять под себя – это одно, а уничтожить – совсем другое. Зачем уничтожать и создавать новое, если можно подмять и использовать в своих интересах? Тем более, что "свято место пусто не бывает". Уничтожив государство, капитал тотчас же встал бы перед острой проблемой создания эквивалентного или ещё более мощного функционального органа социального управления, аппарата, концентрирующего в себе всю полноту власти в интересах того же капитала. Другое дело – подавить конкурентоспособность государства в борьбе за верховную власть в обществе. Вот чем небезуспешно занимается транснациональный капитал, не имеющий отечества, национальности, гражданства.
Как государству нужна покорная церковь, так и капиталу требуется покорное государство. Современный мировой опыт показывает, что на сегодняшний день вопрос об уничтожении государства перед капиталом не стоит, а стоит вопрос о полном подчинении первого второму. И, нужно признать, решается данный вопрос весьма и весьма эффективно как экономическими, политическими, так и религиозными методами. А в ХХ в. перечень эффективных механизмов пополняет ещё и спорт. Недаром ведущие западные философы спорта, рассматривая проблему отчуждения, пытаются доказать, что в спорте нет отчуждения в традиционном понимании [см.: Ленк Г., 1972].
Коммунизм политического характера – демократический или деспотический, а также коммунизм с упразднением государства вообще – это дальнейшие стадии ликвидации отчуждения, а следовательно, и религиозного отчуждения. Здесь религия Бога перерождается в религию человека, о чем писал ещё Фейербах. Культ человека есть ещё не действительное, но уже мыслимое возвращение человека к самому себе. Происходит гуманизация религии.
Процесс лишения церкви какого-либо политического выражения, какой-либо политической власти, начатый при грубом коммунизме, достигает кульминации.
Сама церковь только как организационная, неполитическая форма религиозного комплекса, может быть, остаётся, но превращается из оформления религии Бога в оформление религии человека. Не в этом ли, кстати, состоит суть идеологического противопоставления христианской церкви и олимпизма, предложенного Пьером де Кубертеном?
Такое атавистическое существование церкви объясняется опять же тем, что на второй и третьей стадиях развития коммунизма человек ещё, по мысли Маркса, не постиг человеческой природы потребности, он ещё не умеет вернуть себе свою сущность до конца и непосредственно и потому делает это через религию. Или через спорт?
На стадии же коммунизма подлинного как положительного упразднения частной собственности человек полностью ликвидирует религию церковную и внецерковную как посредника между собой и своей сущностью. Человек возвращается к себе и для себя непосредственно, заменяя религию атеизмом. "Коммунизм сразу же начинает с атеизма… атеизм же на первых порах далеко ещё не есть коммунизм; ведь и тот атеизм, с которого начинает коммунизм, есть ещё преимущественно абстракция", – пишет Маркс, желая подчеркнуть сложность и постепенность процесса ослабления религии и усиления атеизма [там же].
Желая подчеркнуть то же самое, мы бы, как уже отмечалось выше, не торопились с признанием реальности замены церковной и внецерковной религии атеистическими убеждениями для огромного большинства представителей современного социума. По крайней мере, следует говорить о явной и реальной неодновременности, временном сдвиге, задержке "отрицания" или "снятия" внецерковной религиозности по сравнению с религиозностью церковного образца. Скорее всего не атеизм "снимает" церковность, а внецерковные формы вновь и вновь подтачивают и отодвигают на второй план ставшую традиционной церковь. Данный процесс "от и до" направляется и регулируется политикой, а политическая динамика, в свою очередь, определяется нарастанием процесса отчуждения под эгидой капитала, что, в нашем понимании, равноценно росту современной цивилизации, выступающей диалектическим снятием общечеловеческой культуры.
И, наконец, чтобы всё расставить по своим местам, необходимо напомнить, что в экономическо-философских рукописях 1844 г. Маркс оценивает коммунизм как перспективу ближайшую, а социализм – отдаленную. "Коммунизм есть необходимая форма и энергетический принцип ближайшего будущего, но как таковой коммунизм не есть цель человеческого развития, форма человеческого общества" [там же; с. 127].
Эта существенная поправка проясняет утверждение Маркса о том, что для социалистического человека, для которого реальность человека и природы приобретает практический, наглядный характер, атеизм как отрицание существа, стоящего над природой и людьми, не будет иметь больше никакого смысла [см. там же].
А вот эта мысль для нас крайне интересна по причине своей неоднозначности. По Марксу получается, что атеизм связан не с отрицанием религии вообще, а лишь с отрицанием наиболее развитых форм религиозности, в которых есть представление о Боге, причём Боге монотеистичной религии. Однако, как уже неоднократно упоминалось, религия – это не столько мировоззренческие представления о божестве или божествах, сколько вера в сверхъестественный фактор вообще. К чему выделять и противопоставлять такие "тонкие" моменты? Если мы верно понимаем Маркса, то в указанном отрывке он неявно допускает самые различные рассуждения об антропоморфной религии, о религиозном чувстве к святому предмету, о возможности некой светской религии. Лишь бы речь не шла о теологии или даже ещё уже – о христианстве. В такой трактовке атеизм Маркса прекрасно согласуется и с концепцией Людвига Фейербаха, и с другими подходами, использующими расширительное понятие религии как освященной или священной традиции, как основанного на вере чувства, убеждения, отношения.
Антитеологический (или, что то же самое, антибогословский – от греч. theos – Бог и logos – учение) атеизм Маркса, очевидно, на каком-то этапе сформировался под влиянием изучения и критики работ Фейербаха, выступавшего также лишь против религии Бога в пользу религии Человека. Но процветающий, предположительно, при коммунизме, в обществе всеобщей, тотальной частной собственности антибогословский атеизм, как нам представляется, вполне допускает и даже предполагает постоянно воспроизводимую более примитивную, а одновременно и более глубокую, полную религиозность нецерковного или внецерковного, например спортивного образца.
Речь может идти, например, о субкультурных мистико-магических образованиях, о культе харизматического политического вождя, о спорте – сфере деятельности на грани возможного с регулярными прорывами к рекордным, непостижимым для обычных людей достижениям. Иногда такие прорывы оказываются неожиданностью, необъяснимым явлением даже для самих спортсменов и тренеров, что не может не повлиять на рост их мистицизма, глубинной религиозности.