Преимущественно – георгины.
И первого сентября, когда цены на цветы на базарах взлетали до заоблачных высот, а в цветочных магазинах все куда-то внезапно исчезало, можно было зайти во двор к Екатерине Александровне и попросить у нее букет.
Сама нарежет и сама скомпонует.
Совершенно безвозмездно.
То есть, даром.
Вот такое у нее было увлечение.
А еще – "куховарить".
Для всей своей большой семьи.
А еще – книги.
Которых в семье у них было – не счесть.
Приступив на кухне ко второму своему увлечению – готовить "первое", "второе" и компот, Екатерина Александровна предоставила свою библиотеку в полное пользование Вове Ш.
Вот тут-то он и увидел впервые обложку своей любимой книги, и узнал, наконец, ее автора.
Однако, обед готов.
Тут как раз и внуки Екатерины Александровны подоспели.
Познакомились с Вовой Ш.
Вчетвером пообедали.
Помыли-повытирали посуду.
Стали заниматься делами.
Каждый – своими.
Братья – готовить домашние задания.
Самостоятельно.
Вова Ш. – готовил свои "уроки" с помощью своей же учительницы.
Приготовили "уроки".
Теперь – в путь.
На тренировку.
По боксу.
Втроем.
Братья-чемпионы и их новый друг.
Понятно, что у последнего спортивной формы не было.
Ни в прямом, ни в переносном смысле.
Не беда.
Братья, покопавшись в своих запасниках, выделили своему новому другу все необходимое.
Познакомили со своим тренером.
"А поворотись-ка, сынку, экий ты худой какой!", – была его первая, почти по гоголевскому Тарасу Бульбе – реакция на анатомо-морфологические параметры Вовы Ш.
"Ну, ничего. Были бы кости, а "мясо" нарастет. Руки длинные. Координация есть. Будешь стараться – будет толк. Завтра принесешь медицинскую справку", – таковой была реакция вторая.
Вове Ш. очень хотелось сказать, что он очень, очень будет стараться.
Что будет стараться так, как никто никогда не старался.
Но – постеснялся.
Понял, что среди настоящих мужчин многословие не в чести.
По древней славянской традиции: "Не хвались, на рать идучи,…".
После тренировки братья-чемпионы и Вова Ш. шли вместе.
Вместе подошли к калитке подворья, где проживал Вова Ш. со своими родителями и младшей сестренкой.
"Ты погуляй пока. Мы быстро", – сказал старший из братьев.
И – действительно.
Буквально через несколько минут братья вышли.
За ними вышел стодвадцатикилограммовый двухметровый детина, весь в "наколках", самая приличная из которых: "Нет щастья в жизне", – папаша Вовы Ш.
О чем там у них был разговор, в какой форме он проистекал, можно лишь догадываться.
Только глаза у вышедшего на крыльцо своего дома папаши были растерянные и даже, можно без преувеличения сказать, несколько ошалевшие.
Как у персонажей гоголевского "Ревизора" в финальной сцене пьесы.
Немой сцены.
А теперь – некоторые комментарии к ней.
И, кстати, ко всем тем странностям, свидетелем и участником которых в этот день был Вова Ш.
А также – к тем необычностям и непривычностям, по крайней мере, для обычного человека, живущего в привычных для него социальных координатах, где воспитующие воспитывают невоспитанных трудновоспитуемых, или же, по крайней мере, пытаются это делать, или же – делают вид, что пытаются: "Ведь все равно бесполезно".
Как только возник вопрос: "Быть или не быть Вове Ш. в 4-м "Г" классе школы № NN?", – Екатерина Александровна собрала всю необходимую информацию об этом ученике.
Из разных источников.
Интересовало ее, прежде всего, почему он такой?
Выяснилось, что папаша Вовы и его младшей сестренки – немного поседевший и много "отсидевший" – регулярно и с остервенением бил и Вову, и его сестру, и их маму.
Бил специально предназначенным для этого куском резинового шланга – чтобы следов избиения не оставалось на теле истязаемого.
Бил как по любому поводу, так и без оного.
Просто так.
Чтобы сорвать всю свою злость.
За свою неудавшуюся жизнь.
Вову же к тому же – в качестве воспитательного "know how" – закрывал на ночь в "туалете типа сортир", ведь все "удобства" у них были во дворе.
Там, кстати, и состоялось знакомство Вовы Ш. с повестью Джека Лондона "Белый клык", проколотой и повешенной на гвоздик в качестве туалетной бумаги в "отхожем месте".
После такой "отсидки" завтрак Вове не полагался.
И возненавидел тогда этот человек весь Мир.
И – все человечество.
Безотносительно к тому, прогрессивное оно или же, наоборот, регрессивное.
Глядя на других детей – хорошо одетых, вкусно и сытно накормленных, ухоженных, благополучных, идущих в школу с красивыми ранцами, в которых среди книжек-тетрадок умещалась еще и красивая спортивная форма "на физкультуру", и аппетитный завтрак, – Вова Ш. готов был завыть, со всей неизбывной тоской, как Белый Клык на Луну.
В этом невыразимом и беззвучном вое его душú сосредоточилась вся невысказанная мировая скорбь Человека, вся его злость на беспредельную несправедливость Мира людей, с брезгливым равнодушием отторгающего ни в чем не повинного изгоя.
Разве же Вова Ш. виноват, что у него такой отец?
Разве мог он что-то изменить при своем рождении?
Разве был у него выбор?
Так за что же теперь люди так относятся к нему, будто именно он виноват во всех последствиях своего, такого неудачного, рождения?
Ведь он, как и каждый другой Человек, хочет быть любимым и готов любить!
А его лишь либо ненавидят, либо – презирают, либо – брезгуют им.
И взбунтовалась его душа!
И вскрикнула от невыносимой боли его униженная и оскорбленная любовь к людям.
"Ах, так?!", – выдохнула она, – "Ну, погодите!".
И пошла Вовина душа вразнос.
И пустилась она "во все тяжкие".
И "допустилась" бы она, и "доопустился" бы Вова Ш. до того, что стал бы заурядным уголовником.
И – в конце концов, умер бы от туберкулеза "на зоне".
Либо – в "лихие девяностые", – будучи "пушечным мясом" при "разборках" бандитских "бригадиров" получил бы в перестрелке "девять граммов в сердце".
На очередной "стрелке".
Либо спился бы окончательно, и окоченел бы "по пьяному делу" холодной ночью под каким-нибудь забором.
А может быть, повесился бы.
От неизбывной тоски и отчаяния, выпив перед этим для храбрости бутылку дешевого теплого пива.
Тут, как говорится, возможны варианты.
Ау-у!
Где вы, высоколобые специалисты-профессионалы высшей квалификации, с "ученым видом знатока" пишущие учебно-методические пособия, и полным неизбывного пафоса голосом чревовещающие с академических кафедр о "воспитании трудного подростка" и о "детях с девиантным поведением"?
И куда это вы все вдруг попрятались, не желая глядеть на бездыханное тело Вовы Ш., далеко еще не достигшего возраста Христа на кресте?
В каком-таком месте вы находитесь, вместе с вашим глубокобессмысленным словоблудием, облегшимся, благодаря вашему усердию, в псевдонаучную форму концепций "не упускания из виду трудновоспитуемого" и "держания его под постоянным пристальным контролем" (читай – надзором) (см., например, "Воспитание трудного подростка: Дети с девиантным поведением. Учебно-методическое пособие". – М.: Гуманитарный издательский центр ВЛАДОС, 2001)?
"Клевета!", – возмущенно воскликнут высоколобые блюстители и ревностные радетели разномастных концепций Воспитания.
"Никуда мы не прятались!", – гневно добавят они.
"Мы делали наши глубокомысленные умозаключения", – фундаментально и окончательно обоснуют они же свою же концепцию по поводу своей же позиции.
И засядут они за разработку очередных методических и методологических рекомендаций на предмет усиления "держания под постоянным пристальным контролем" (читай – надзором) воспитуемых, особенно – трудновоспитуемых.
По факту девиантного поведения подростка, завершившего суицидом свой совсем недолго продолжавшийся жизненный путь, руководящие, направляющие, организующие, контролирующие и санкционирующие органы Воспитания направят комиссию.
От подотчетных в срочном порядке они потребуют предоставления:
– планов мероприятий по проведению дополнительной Воспитательной Работы;
– графиков проведения соответствующих мероприятий и осуществления утвержденных планов;
– отчетов об осуществлении мероприятий и выполнению "планов по проведению дополнительной Воспитательной Работы".
Все это – по "полной форме".
С изданием директорских директивных приказов и доведением их до сведения подчиненных под личную роспись каждого из них.
С составлением и утверждением соответствующих протоколов.
И все – к такому-то сроку.
Чтобы комиссии было что проверять и писать о проверенном в своих протоколах.
Как любил говáривать Цицерон, "Epistule non erubescit", – "Бумага не краснеет" ("Бумага все стерпит").
Найдут, как это водится, "стрелочников".
"Влепят" им по выговору.
"С предупреждением".
Уф-ф!
Славно поработали!
Что называется, "в поте чела своего".
И пойдут они, высоколобые служители Химеры Воспитания, проникнутые чувством честно и добросовестно выполненного долга, а также глубокого от этого удовлетворения, воспитывать своих домапроизрастающих чад:
"Ты ж смотри, не пей пива, от него подростки самоубиваются".
А что же Екатерина Александровна?
А она, если бы Вова Ш. не попал бы в ее класс, конечно же, выполнила бы всю обязательную программу, требуемую к исполнению от всех подотчетных чиновничьими соглядатаями, уполномоченными к этому Химерой Воспитания.
Как человек, умудренный опытом, она понимала, что в этом Мире, увы, далеком от совершенства, но далеко не так безнадежном, как это может иногда показаться, за все надо платить: за свои успехи – завистью других; за то, что тебя невозможно презирать, тем, что зато тебя можно ненавидеть; за радость общения со своими учениками – отвращением от общения с чинушами от Химеры Воспитания.
Нужна вам бумага?
Нате.
Такую, какую хотели.
Надо еще – нате еще.
Ведь бумага – великая сила.
В обумажненном мироустройстве.
Игнорировать это обстоятельство нельзя.
Зато можно использовать.
В мирных, как говорится, целях.
Например, такая невзрачная на вид бумаженция, как так называемое ходатайство.
От педагогического коллектива с/ш № NN на имя зав. районо с просьбой предоставить бесплатную путевку в санаторий-профилакторий для ученика 4-го "Г" класса той же школы Владимира Ш.
С этой-то бумагой, которую пробила у себя в школе Екатерина Александровна ("Что? Опять!?", – только и смог выдохнуть из себя многострадальный директор), выбила она таки в районо просимое.
Заодно еще и позитивную резолюцию на заявлении о включении Вовы Ш. в группу продленного дня с бесплатными обедом и "полдником".
Зав. районо тоже, как и директор школы № NN даже и не пытался сопротивляться: знал, что бесполезное это занятие.
Отказывать Екатерине Александровне в ее просьбах.
За других.
А за себя она никогда и не просила.
А вот от сидения в различных президиумах Екатерина Александровна всегда и всячески увиливала.
Несмотря на наличие у нее достаточного множества ну очень высоких правительственных наград.
Ведь наивысшей для нее наградой всегда были успехи и достижения ее учеников.
Да, не каждый из них стал великим и выдающимся человеком.
Но зато каждый стал настоящим.
Вова Ш. – не исключение.
Ведь с того дня, когда он впервые вошел в класс, где учительницей была Екатерина Александровна, началась у него новая жизнь.
И – продолжается.
По сей день.
Только теперь уже он полковник.
В отставке.
Мастер спорта по боксу (это звание – пожизненное).
За свои сбережения арендовал подвал, и с помощью своих подопечных, преимущественно – "неблагополучных" подростков, оборудовал в нем спортзал и тренажерный зал.
Где бесплатно тренируются у него и участвуют в различных соревнованиях ребята и девчата.
Его жена – сама спортсменка (теперь уже – физкультурница) – к делу мужа относится с полным пониманием и поддержкой.
Как и двое его детей и четверо (пока что) внуков и внучек.
Старшую звать Катя.
По взрослому – Екатерина.
По отчеству – Александровна.
Вот такое резюме остается после этой то ли были, то ли небыли.
А еще – постфактум – остаются цветы.
Георгины.
Которые Владимир Ш. носит на могилу своей Учительницы каждый год на День учителя.
И, естественно, на день ее памяти.
Вот такие дела.
Бессловные и безусловные.
"А слова?", – спросите Вы.
Действительно, с делами понятно.
А какое применение находила словам Екатерина Александровна, если для Воспитания она их не применяла, поскольку для нее Оно было неприемлемо как таковое?
И то, правда: за делами мы как-то забыли совсем про слова.
Наверстываем.
Во взаимодействии и взаимосодействии с маленьким по росту и (или) по весу, и притом – юным по возрасту, но уже – с большой буквы Человеком все дела взрослого призваны служить одной единой цели: помогать расти.
Над неблагоприятными условиями.
Над неблагополучными обстоятельствами.
Над собственными страхами и слабостями, предрассудками и предубеждениями, самое распространенное из которых: "Мне это не по плечу".
Ведь, как сказал Марк Аврелий, "если ты что-то дельное не можешь сделать, то это отнюдь не означает, что этого не может никто, но если кто-то это может сделать, то сие никак не означает, что этого не сможешь сделать ты" (см. его "Размышления").
Дело взрослого Человека по отношению к не-взрослому, но уже тоже Человеку – помогать.
"Помогать" означает делать.
Вместе.
И – ни в коем случае – не вместо.
Слова же взрослого при таком взаимодействии и взаимосодействии предназначены для служения делу окрыления невзрослого Человека.
Окрыляться – это не значит отрываться от земной основы, но означает уметь подниматься над ней.
Над мелкими пакостями, исходящими от пышущих злобой, ненавистью и завистью недоброжелателей, над крупными неприятностями, подстерегающими Человека на его жизненном пути.
Подниматься над земной основой, сохраняя с ней, полной опасностей и неприятных сюрпризов, невидимую, но вполне реальную двухстороннюю связь.
Как у находящегося в небе пилота самолета с "землей".
Через диспетчерский пункт Опыта.
Через приборную панель Разума.
Обретаемых посредством взаимодействия с Учителем.
Не учащим.
Не поучающим.
Но вдохновляющим и помогающим учиться.
Глава II
"Insufferable child" – "Несносный ребенок"
– Гена! Ты что, плохо слышишь?
– Нет. Слышу я хорошо.
– Так почему же ты не делаешь то, что Я тебе сказала?!
– Не хочу.
Из разговора матери несносного ребенка с ним, несносным.
"А Вас я попрошу остаться", – обращаясь к Екатерине Александровне, казенным голосом произнес директор школы № NN Борис Лукич по окончании заседания педсовета.
"Тут такое дело", – поправляя вечно сползающие со вспотевшей переносицы очки, начал разговор Б.Л.
– Звонили из МИНИСТЕРСТВА и сказали, что нужно принять именно в Ваш класс сына одного очень высокопоставленного ответственного работника (был когда-то в ходу такой слово-оборот). Я, конечно же, сказал, что Ваш класс и так переполнен, но на том конце провода меня даже не захотели слушать.
В общем, с понедельника этот ученик прибудет со всеми документами в нашу школу. В Ваш класс. Готовьтесь. Судя по всему, это будет очередной "the insufferable child".
– Вы же знаете, Борис Лукич, что "insufferable", как, собственно, и "terrible" бывают только "parents".
– Да, да, конечно. Я знаю эту Вашу точку зрения. Но тут совершенно другой случай: прекрасные – образованные, цивилизованные, воспитанные – родители, и – тут такое горе! – совершенно неуправляемый ребенок!
– Значит, случай не другой, а вполне даже тривиальный.
– О! Так Вы поможете?
– Ребенку – обязательно.
– А родителям? Для нас же главное – помочь родителям! Ведь именно на это нас нацеливает ЗВОНОК из МИНИСТЕРСТВА!
– А родителям – как получится. У них. Будут стараться измениться в нужную сторону – все у них получится.
– Так изменяться в нужную сторону должен ребенок! Впрочем, Вы, как всегда, оперируете парадоксами. Что ж, не буду Вам мешать. В конце концов, нам нужен результат. Исключительно положительный. Надеюсь, Вы знаете, что и как для этого нужно делать и сделать.
– Будьте покойны.
На том и разошлись.
До завтра.
Назавтра встретились.
За четверть часа до начала занятий.
В том же составе плюс "the insufferable child", плюс его высокообразованная, хорошо воспитанная и тщательно ухоженная мать.
Из Мира Небожителей.
Как они сами себя про себя называют.
А вслух они себя называют элитой.
Из того Мира, в котором у всех все есть.
А если чего-то и нет, то это будет куплено.
Тотчас же.
По принципу: "Не откладывай на завтра покупку того, что хочется купить сегодня".
Где жизнь великосветской дамы протекает между шопингом и шейпингом, коктейлями (не Молотова) и светскими раутами (или же тем, как тогда все это называлось).
Не будем передавать здесь перипетии общения представителей разных Миров.
Отметим только, что из всего того, что чрезвычайно пылко и страстно было произнесено матерью "несносного ребенка" с целью характеристики его несносности, удалось вычленить то, что он:
– во-первых, дерзит, грубит и хамит взрослым – прежде всего – своим родителям;
– во-вторых, демонстративно игнорирует все их наставления;