В этом отношении очень показательно исследование Б. Бергена [Bergen 2004]. Для определения корреляций между вербальной и невербальной политической метафорикой Б. Берген проанализировал метафорические образы в политических карикатурах, появившихся в течение недели после событий 11 сентября 2001 г. Изучив 219 политических карикатур, Б. Берген сопоставил их с метафорами, связанными с политическим нарративом "Террористические атаки 11 сентября 2001 года", из банка данных Дж. Лакоффа. Согласно Дж. Лакоффу, в осмыслении этих событий доминировало несколько концептуальных метафор: ГОСУДАРСТВО – ЭТО ИНДИВИД, АМОРАЛЬНЫЕ ЛЮДИ – ЭТО НИЗШИЕ ЖИВОТНЫЕ, 11 СЕНТЯБРЯ – ЭТО ПЕРЛ-ХАРБОР и СКАЗКА О СПРАВЕДЛИВОЙ ВОЙНЕ. Как оказалось, в политических карикатурах этого периода доминировали метафорические образы, выявленные Дж. Лакоффом. Как демонстрирует Б. Берген, террористы изображались в образе тараканов, а Усама бен Ладен в образе огромной крысы, что соотносилось с концептуальной метафорой АМОРАЛЬНЫЕ ЛЮДИ – ЭТО НИЗШИЕ ЖИВОТНЫЕ. Соответственно, США часто представлялись в виде человека (дяди Сэма), которому в спину воткнули нож с надписью "terrorism", но который остался жив и готов к мщению. На другой карикатуре из шляпы человека-США идет дым и т. п. Также очень распространенной оказалась метафора 11 СЕНТЯБРЯ – ЭТО ПЕРЛ-ХАРБОР. Например, на одной из карикатур был изображен окутанный дымом Нью-Йорк, а изображение сопровождалось прецедентной цитатой адмирала Ямамото, произнесенной им после атаки на Перл-Харбор. На другой карикатуре изображены башни Мирового торгового центра, которые тонут в океане, словно разбомбленный корабль, а в небе летит самолет, из которого доносятся крики "Terror!" (созвучные крикам "Tara!", с которыми японские летчики времен Второй мировой войны начинали воздушную атаку).
Метафорическая СКАЗКА О СПРАВЕДЛИВОЙ ВОЙНЕ могла отражаться с помощью образа средневекового рыцаря с американскими символами на щите, который сражается против дракона с надписью "terrorism". При этом у дракона видны в основном когти и зубы, что отражает трудность борьбы с невидимым противником.
Вместе с тем в неамериканских карикатурах эта сказка о справедливой войне часто представлялась иначе. Например, на одной из карикатур Дж. Буш изображался в одежде крестоносца с огромной, закрывающей глаза короной на голове, который с трудом волочит по земле огромный меч. Очевидно, что в сознании многих людей образ крестоносца не связан с универсальным смыслом восстановления справедливости, что и использовал автор карикатуры для привнесения сатирического смысла.
Таким образом, Б. Бергену удалось показать, что в основе осмысления определенных политических событий как в вербальных политических метафорах, так и в политических карикатурах лежат одни и те же концептуальные метафоры, что является значимым подтверждением первичности ментальной природы метафоры, которая объективируется на разных уровнях политической семиотики.
Другим источником сведений о политической концептуальной метафоре являются жесты политиков в их сопоставлении с метафорическими выражениями.
Дж. Лакофф [Lakoff 2004] выделил две модели со сферой-источником "Семья", лежащих в основе внутриполитического дискурса США. Согласно Модели Строгого Отца дети рождаются плохими, потому что стремятся делать то, что им нравится, а не то, что правильно, поэтому нужен сильный и строгий отец, который может защитить семью от опасного мира и научить детей различать добро и зло. От детей требуется послушание, а единственный способ добиться этого – наказание. Модель устанавливает прямую взаимосвязь дисциплины и морали с благополучием. Модель Воспитывающего Родителя несет смысл гендерной нейтральности: оба родителя в равной степени ответственны за воспитание детей. Дети рождаются хорошими, а задача родителей – воспитать их таким образом, чтобы они могли улучшать мир и воспитывать других. Анализируя развертывание этих моделей применительно к различным вопросам внутренней политики (налоги, образование и др.), Дж. Лакофф соотносит политическое доминирование консерваторов с использованием Модели Строгого Отца, а неудачи либералов связывает с особенностями актуализации Модели Воспитывающего Родителя.
Экспериментальное исследование по проверке гипотезы Дж. Лакоффа о том, что в основе "левого" и "правого" американского политического дискурса лежат две метафорические модели семьи, провел А. Ченки [Cienki 2004]. На материале текстов из предвыборных теледебатов Дж. Буша и А. Гора (2000 г.) А. Ченки и его коллега независимо друг от друга анализировали две группы выражений: собственно метафоры и метафорические следствия (entailments), апеллирующие к моделям Строгого Отца (SF) и Воспитывающего Родителя (NP). Как показал анализ, Дж. Буш в четыре раза чаще использовал метафоры модели SF, чем А. Гор. В свою очередь А. Гор в два раза чаще апеллировал к метафорам модели NP. Проанализировав метафорические следствия, А. Ченки указывает, что Дж. Буш, опять же, в 3,5 раза чаще обращался к модели SF. Вместе с тем исследование показало, что частотность обращения к модели NP у обоих оппонентов была очень близкой с небольшим перевесом у А. Гора (у Дж. Буша – 221, у А. Гора – 241). Эти результаты А. Ченки сопоставил с анализом жестов оппонентов и пришел к выводам, что жесты Дж. Буша и А. Гора сильно различаются и соотносятся у Дж. Буша с моделью SF, а у А. Гора с моделью NP. При этом различия в апелляции к моделям семьи на паралингвистическом уровне оказались еще более показательными, чем на вербальном. Следует отметить, что, излагая результаты, автор не приводит бесспорных критериев соотнесения жестов с концептуальными метафорами двух анализируемых моделей и все-таки эти наблюдения наводят на мысль, что "жестовые" метафоры менее контролируемы, а потому более показательны.
Еще один подход к исследованию визуальных метафор – анализ корреляций между компонентами креолизованных текстов (т. е. текстов, состоящих из двух частей: вербальной и невербальной). Как показывают такие исследования, в основе вербальных и невербальных метафор лежат, по существу, одни и те же модели, но креолизация дает возможность не просто сложить, а значительно преумножить потенциал каждого из названных компонентов текста.
Примером такого подхода может служить раздел в диссертации Н.М. Чудаковой [2005]. Н.М. Чудакова проследила различные виды взаимодействия между вербальными метафорами из концептуальной области "Неживая природа" и иконическими компонентами креолизованных текстов и показала значимость визуального ряда в метафорическом представлении политической действительности. В частности, было продемонстрировано, что между метафорической системой и видеорядом креолизованного текста возникают или отношения взаимозависимости, при которой интерпретация визуальной части определяется доминирующей метафорической моделью в тексте, или отношения взаимодополнения, при котором изображение с метафорическим образом понятно без слов и может существовать самостоятельно.
Автор подчеркивает также тесную связь визуальных метафор с национальной культурой. Например, в современных СМИ широко представлен визуальный ряд традиционной русской концептуальной метафоры "Гибель – это пропасть". Среди других концептуальных метафор из сферы-источника "Неживая природа", давших начало сериям карикатур, автор выделяет следующие: дорога (выбор дальнейшего пути развития), земля и поле во время пахоты (Россия), солнце (президент, власть, законодательство), тучи (опасность), дождь (неприятности), горы (политики), термометр (измерение народного недовольства), зонтик (защита) и т. д. Ключевые темы изображений чаще всего связаны с тем или иным абстрактным понятием, представляющим наибольшую сложность и противоречивость для возможных интерпретаций. Н.М. Чудакова отмечает, что благодаря двойному смыслу, возникающему при взаимодействии в креолизованном тексте знаний и оценок, актуализированных концептуальной метафорой и визуальным рядом данной метафоры, создается особая образность, усиливающая воздействие текста на адресата.
В диссертации Т.С. Магеры [2005] рассматривается взаимодействие языковой и иконической составляющих современного политического плаката. Автор подчеркивает, что плакат должен воздействовать прежде всего на подсознательную сферу, а поэтому очень важна его символическая составляющая и единство метафорического образа.
Как показывает обзор, изучение невербальной политической метафоры становится способом верификации постулата о когнитивной природе метафоры, дополняет результаты исследований вербальной метафорики и способствует более глубокому пониманию той роли, которую метафора играет в осмыслении и конструировании политической действительности.
4.5. Тендерные характеристики политической метафоры
Современный метафорический анализ политического дискурса относится к одним из наиболее активно развиваемых методов когнитивной и политической лингвистики, направленных на исследование ментальных представлений, лежащих в основе категоризации политического мира. Как показывают многочисленные исследования, политические метафоры отражают и воспроизводят доминантные для определенного общества культурные ценности и оппозиции, которые оказывают значительное влияние на осмысление политической действительности, служат руководством к принятию решений и действию (А.Н. Баранов, Д. Берхо, М. Джонсон, Дж. Лакофф, Х. де Ландтшер, А. Мусолфф, Т. Рорер, Д. Фертессен, Й. Цинкен, А.П. Чудинов и др.).
Многие исследователи отмечают, что важное место в осмыслении политики занимает концептуальная метафора ГОСУДАРСТВО – это ЧЕЛОВЕК [Скребцова 2002; Чудинов 2001; Chilton, Lakoff 1995; Lakoff 1991; Luoma-aho 2002]. Государство представляется как сообщество людей, в котором каждый человек обладает своим характером, привычками, законопослушностью. В этом сообществе есть свои правонарушители и полицейские, лидеры и изгои и т. п. Можно утверждать, что в политическом дискурсе данная концептуальная метафора может получать гендерное измерение и развертываться в вариантах ГОСУДАРСТВО – это ЖЕНЩИНА и ГОСУДАРСТВО – это МУЖЧИНА, а также НАЦИЯ – это ЖЕНЩИНА, НАЦИЯ – это МУЖЧИНА и СТРАНА – это ЖЕНЩИНА, СТРАНА – это МУЖЧИНА. Более того, в зависимости от культурных традиций того или иного общества эти концептуальные метафоры согласуются с различными прототипами и зачастую обладают прямо противоположными оценочными смыслами. Особенно рельефно эти различия проявляются при метафорическом представлении "чужого" в политическом дискурсе стран Запада и Востока.
Одна из самых распространенных метафор в политическом дискурсе западных стран для представления врага или чужого – это метафора насильника, агрессивного мужчины, от которого нужно защитить слабую и подвергающуюся насилию женщину. Например, в статье Т. Рорера [Rohrer 1995] проанализированы метафоры, используемые президентом Дж. Бушем для концептуализации политической ситуации в Персидском заливе в период с августа 1990 г. по январь 1991 г. Президент США регулярно описывал иракскую аннексию через метафоры государства-насильника (Ирака) и государства-жертвы (Кувейта). Как отмечает Т. Рорер, американцы поверили метафоре "изнасилования Кувейта", потому что Дж. Буш неоднократно ссылался на доклады о реальных изнасилованиях и грабежах, имевших место в Кувейте в связи с иракской аннексией. В обществе людей всякое преступление должно караться не только ради жертвы преступления, но ради всего общества, заключившего общественный договор. Дж. Буш развивает метафору ГОСУДАРСТВА – это СООБЩЕСТВА ЛЮДЕЙ метафорой МЕЖДУНАРОДНАЯ ПОЛИТИКА – это ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОГОВОР. Следуя этой логике, агрессия Ирака – это преступление не только против Кувейта, но и против общественного договора, т. е. против всех законопослушных людей-государств, которые и должны наказать дикаря-насильника.
Подобные выводы о противопоставлении насильника и жертвы получали и другие исследователи американской метафорики, связанной с кризисами в Персидском заливе [Lakoff 1991; Bates 2004].
Также в монографии Ф. Кина [Keen 1988] выявлено, что на американских агитационных плакатах времен Второй мировой войны немцы и японцы обычно изображались в образе варваров-насильников, а в исследовании Й. Валениус продемонстрировано, что в начале XX в. в финляндской визуальной агитации были распространены образы сексуального насилия России над Финляндией [Valenius 2000].
Подобная гендерно ориентированная модель характерна и для метафорического представления внутриполитических отношений. В монографии А.П. Чудинова [2001] продемонстрировано, что в российском политическом дискурсе распространены образы сексуального насилия или же, наоборот, сексуального бессилия (импотенции, кастрации), привносящие негативные эмотивные смыслы в концептуализацию отношений между субъектами политической деятельности. Для политического дискурса США характерно представление политических оппонентов в качестве сексуальных маньяков, насилующих страну и народ [Adamson et al. 1998].
Оценочные смыслы, которые привносит метафорическая проекция из гендерной модели на политические отношения, укоренены в общественном сознании и соотносятся с моральными ценностями той или иной культуры. Как показывает обзор исследований, в политическом дискурсе стран Запада доминирует тактика метафорической маскулинизации "чужого", направленная на активизацию императива противодействия аморальному врагу. Согласно метафорической логике такого описания мира политики враг (насилующий женщин) силен, представляет опасность для цивилизованного общества, поэтому нужна максимальная мобилизация ресурсов для сохранения традиционных культурных ценностей и восстановления справедливости.
Несколько иначе гендерный аспект проявляет себя в метафорах исламских государств Востока. Как показывает Р. Сайгол [Saigol 2000], знание о том, что женщина физически слабее мужчины, используется в современном пакистанском политическом дискурсе для метафорического представления "чужого", особенно часто Индии (традиционного соперника Пакистана). В представлении пакистанцев их государство – это взрослый мужчина-мусульманин, а Индия – это женщина. Следовательно, враг слаб и не способен оказать серьезное сопротивление, а поэтому в случае военного конфликта он будет легко повержен. Для акцентирования этого гендерного образа активно используются и другие языковые средства. Как показывает Р. Сайгол, подбор и интерпретация фактов согласуется с доминирующим метафорическим образом. Например, метафорическая феминизация Индии сопровождается указанием на тот факт, что в некоторых районах Индии до сих пор существуют "неправильные" и "отвергнутые всем миром" матриархальные семьи, в которых женщина – глава семьи, а дочери наследуют имущество. Индийским мужчинам не хватает маскулинности, они не могут справиться со своими женщинами и не представляют собой серьезной военной силы.
В другом исследовании Р. Сайгол [2003] показано, что в период правления АйюбХана (1958–1964) "плохое прошлое" Пакистана связывалось с бесплодием и стерильностью, а грядущий прогресс и интеграция пакистанского общества ассоциировались с возмужанием, сексуальной потенцией и "мужским характером", что, в частности, проявилось в военном конфликте с Индией. Как показывает исследователь, устойчивость гендерных стереотипов при осмыслении мира политики во многом связана с их воспроизводством в образовательном дискурсе, с формированием подобных представлений у подрастающего поколения.
Другим примером особенностей гендерных политических метафор Востока могут служить материалы, изложенные в диссертации Э. Билгин [Bilgin 2004], в которой проанализирована динамика изменения гендерного сознания в Турции на основе анализа художественной литературы и политического дискурса ХХ в.
Как показывает Э. Билгин, в турецкой культуре Оттоманского периода доминировала метафора чужого-как-женщины и соответственно Запада-как-женщины. Согласно этой метафоре, вестернизация Турции рассматривалась как ее феминизация, а гендерная парадигма осмысления мира стала способом сохранения культурных традиций и противостояния западному влиянию. Например, в представлении оттоманской элиты, молодежь, перенимавшая западный образ жизни, перенимала "женские привычки", представляла собой угрозу "отеческой власти" и символизировала "демаскулинизацию" Турции [Bilgin 2004: 63-108].
Также в современной Турции политические оппоненты во многом опираются на традиционные ценности. После революции М. Кемаля в турецкой политике наблюдается противостояние исламистов (сторонников сохранения традиционных ценностей) и кемалистов (приверженцев продолжения курса на модернизацию Турции). В дискурсе исламистов по-прежнему активно используется тактика феминизации Запада и его материалистического и механистического мира в противовес одухотворенному, "дефеминизированному" и коллективистскому Востоку [Bilgin 2004: 217]. Показательно, что гендерная модель играет важную роль и в дискурсе кемалистов, которые настаивают на продолжении модернизации турецкого общества и опираются на программу расширения прав женщин. В дискурсе кемалистов активно используется метафора "Отца и дочерей", сменившая традиционную оттоманскую метафору "Отца и сыновей". Вместе с тем "идеализированные дочери" кемалистского дискурса подвергаются дефеминизации и десексуализации, становятся "товарищами по оружию" в политической борьбе.
Вполне закономерно, что культурные метафорические стереотипы сохраняются и у иммигрантов из исламских государств. В этом отношении показательна диссертация Б. Кэндела [Candel 2005], в которой показано, что среди метафор, используемых британскими и шведскими мусульманами, значимое место занимает концепт "недостаточной маскулинности" европейского ислама.
Как показывает обзор исследований, в политическом дискурсе исламских государств доминирует тактика метафорической феминизации "чужого", направленная на дискредитацию и умаление качеств политического оппонента, что контрастирует с метафорическими средствами концептуализации чужого (маскулинизации) в политическом дискурсе стран Запада и России.
Другим аспектом изучения специфики гендерной политической метафорики является вопрос о влиянии мужской и женской картины мира на концептуализацию политики в дискурсе СМИ. Первыми на этот аспект политической метафорики стали обращать внимание исследователи феминистского направления (в том числе в рамках критического дискурс-анализа), которые отмечали, что освещение политических событий в СМИ строится в соответствии с мужской картиной мира, и указывали на перспективы исследования "гендерной структуры новостей" [Zoonen 1994: 50]. Как отмечают исследователи, новостной дискурс представляет собой "мужской нарратив" [Rakow, Kranich 1991: 8] или "мужскую мыльную оперу" [Fiske 1987: 308], в которой СМИ метафорически искажают описание политических событий в соответствии с ожиданиями мужской аудитории [Gidengil, Everitt 1999; 2003а; 2003б].