Nowotny, Helga et al. (2001), Re-Thinking Science, Cambridge.
Ostrom, Elinor (1999), Institutional Rational Choice: An Assessment of the Institutional
Analysis and Development Framework // Sabatier, Paul A. (Ed.), Theories of the Policy Process, Boulder CO, p. 35–71.
Oswalt, Philipp (2004/2005) (Hg.), Schrumpfende Städte Bd. 1; Bd. 2, Ostfildern-Ruit.
Polanyi, Michael (1958/1973), Personal Knowledge, London.
– (1985), Implizites Wissen, Frankfurt am Main [рус изд.: Полани, Майкл (1982), Личностное знание: На пути к посткритической философии, Москва. – Прим. пер.].
Reichertz, Jo (2003), Die Abduktion in der qualitativen Sozialforschung, Opladen.
Safranski, Rüdiger (2007), Romantik. Eine deutsche Affäre, München.
Sassen, Saskia (1996), Metropolen des Weltmarktes. Die neue Rolle der Global Cities, Frankfurt am Main/New York.
Serres, Michel (1997), The Troubadour of Knowledge, Michigan.
Smelser, Neil J. (1997), Problematics of Sociology: the Georg Simmel Lectures, 1995, Berkeley.
Scott, Allen J. (1997), The Cultural Economy of Cities // International Journal of Urban and Regional Research, 21 (2), p. 323–339.
Schütz, A. (1979), Die Idee des Alltags in den Sozialwissenschaften, Stuttgart.
– (2004), Relevanz und Handeln – Zur Phänomenologie des Alltagswissens, Band VI, 1, ASW, hg. v. List, Elisabeth, Konstanz.
Storper, Michael (1997), The Regional World: Territorial Development in a Global Economy, New York/London.
Storper, Michael/Venables, Anthony J. (2004), Buzz: the Economic Force of the City // Journal of Economic Geography, vol. 4 (4), p. 351–370.
Strulik, Torsten (2004), Nichtwissen und Vertrauen in der Wissensökonomie, Frankfurt am Main/New York.
Weingart, Peter (2001), Die Stunde der Wahrheit? Zum Verhältnis der Wissenschaft zu Politik, Wirtschaft und Medien in der Wissensgesellschaft, Weilerswist.
Willke, Helmut (1998), Systemisches Wissensmanagement, Stuttgart.
– (2002), Dystopia, Studien zur Krisis der modernen Gesellschaft, Frankfurt am Main.
– (2009), Smart Governance. Complexity and the Megacity // Matthiesen, Ulf/Mahnken, Gerhard (Hg.), Das Wissen der Städte, Wiesbaden.
Weiß, Johannes (2006), Wissenselite // Tänzler, Dirk/Knoblauch, Hubert/Soeffner, Hans-Georg (Hg.), Zur Kritik der Wissensgesellschaft, Konstanz, S.13–20.
Zimmermann, Karsten (2009), Von der Krise des Wissens zur Krise des lokalen Regierens // Matthiesen, Ulf/Mahnken, Gerhard (Hg.), Das Wissen der Städte, Wiesbaden.
Что такое "собственная логика"? О смене парадигмы в урбанистике
Петра Геринг
Что такое города? Невозможность ответа на этот вопрос не должна нас смущать, если мы знаем, как можно исследовать города. Но как их исследовать? Как на самом деле можно исследовать один – "вот этот" – город?
1
Философский ответ на этот вопрос должен был бы начинаться с различения особенного и сингулярного, т. е. единственного, уникального.
Особенное предполагает наличие общего как рамки. Таким образом, эмпирически изучать особенное применительно к городу – значит исследовать "на местности" специфический фрагмент или, может быть, специфическую смесь элементов социума или социальных условий и отношений. Общие параметры (бедность, безработица, доход, удовлетворенность, определенные формы конфликтов и т. д.) обнаруживают локальные особенности: сколько процентов составляет безработица в этом месте – десять, двенадцать или четырнадцать? Объемы вредных выбросов повысились или понизились? Меры, принятые по тому или иному вопросу, дали более или менее устойчивые результаты? Какие факторы воздействуют на необычное положение города Х и могут объяснить его особенность? В рамках целого, образуемого обществом, локальное вполне может представляться особенным. Но это еще не значит, что мы будем рассматривать его как уникальное. Исходить из "социальной" реальности – значит прежде всего следовать принципу: если где-то еще наличествуют такие же социальные условия, то локальное будет иметь там такую же форму.
Общество представляет собой общее, пусть и скрытое от глаз; оно матрица, которую мы не видим. Именно поэтому, например, феноменологическая философия избегает понятия "общество". В философии науки говорят о "номотетическом" подходе – таком, который направлен на познание правил и при этом постулирует (хотя бы на заднем плане) наличие закономерного. Одна из форм отображения, типичных для этого подхода в наши дни, – это карта, на которой географически упорядочены статистические особенности: распределение уровней преступности, ставка налога на прибыль, количество соляриев на душу населения нарисованы на карте Германии в виде столбиков рядом с названиями средних и крупных городов. Особенности в таком случае проявляются в виде контраста – и требуют объяснения: почему объем вредных выбросов сократился, а не увеличился? Почему количество соляриев в Висбадене так мало, а в Бохуме так велико? Если померить столбики линейкой, то обнаружится корреляция между большим количеством домохозяйств, состоящих из одного человека, и большим количеством абонементов в местном театре, причем бросится в глаза то, что в Кёльне и в Киле это не так.
Подобные особенности – это, конечно, особенности общего. Их не следует путать (в том числе терминологически) со своеобразными феноменами, которые являются уникальными сами по себе. Иными словами, констатация особенности – это еще не разрушение принципа исследования, ориентирующегося на закономерности. Однако кроме особенного бывает и сингулярное, а оно существует помимо всякой закономерности. Оно представляется нам уникальным, причем полностью. Оно сингулярно в том смысле, что мы не можем не предположить наличия в нем чего-то нового и неизвестного.
2
Размышления о сингулярном традиционно связаны, например, с методологией исторической науки (причинно-следственные связи в истории, историческое событие и т. д.), с вопросом об искусстве или вообще с понятием события. Соображений подобного рода применительно к такому эмпирическому объекту, как город, в философии практически не встречается. Поэтому уместен скепсис: закономерность и заметность, переменная и распределение, объяснение регулярных феноменов, объяснение особенностей. Может ли урбанистика вообще действовать иначе, если она хочет быть эмпирическим изучением городов? Ответ: да. Но для этого нужно последовательно заменить ее исследовательскую оптику. Изучать надо не что-то, т. е. не определенные феномены и отношения "в" городах. Тот, кто изучает что-то в городах, тот изучает не сами города и не их специфические характеристики, проблемы, неповторимые констелляции, одним словом, не сингулярное "этого" города.
Можно сказать, что транспортная проблема в городе Херне "больше", чем в городе Регенсбурге, потому что через Херне каждый день проезжает больше автомобилей, чем через Регенсбург. Но откуда мы знаем, в чем именно состоит эта "транспортная проблема"? Мы предполагаем, что транспортную проблему в целом можно определить единым образом и дальше использовать как некий общий знаменатель: транспортная проблема – это количество автомобилей в центре города, в жилых районах. Интенсивность транспортного потока в определенные, "чувствительные" часы суток. Количество пробок. Недовольство жителей, выраженное ими при опросе на тему "Транспортные проблемы". Но что было бы, если бы городской транзитный транспортный поток в Херне имел совсем иное значение, нежели в Регенсбурге? Если "транспортная проблема" в Херне совершенно не похожа на то, что сочли бы "транспортной проблемой" в Регенсбурге? Если бы тема транспорта в ландшафте локально релевантного играла в каждом из этих городов разную роль? Короче говоря, что было бы, если бы урбанистика, выйдя за пределы просто особенного, считала бы возможной такую природу своих объектов, которая основывалась бы на собственной логике каждого их них? Что было бы, если бы города функционировали каждый своим, уникальным образом? И главное: как нужно было бы вести городские исследования, чтобы это измерение обнаружить? Какая методология нужна для этого?
Могут ли вообще уникальность города, его своеобразие, его собственная логика быть объектом какого-либо метода? Во всяком случае, смена парадигмы – т. е. переход к такой урбанистике, которая ставит в центр своего интереса процессы, подчиненные собственной логике, – с философской точки зрения не означает удаления в сферы ненаучного или произвольного. Именно это я и собираюсь доказать.
3
Термин "собственная логика" нуждается в разъяснении. Во-первых, он не обозначает просто особенный случай общего (т. е. "свойственную" чему-то, а значит поддающуюся категориальной атрибуции, логику); во-вторых, имеется в виду не "логика" в ее традиционном понимании как рациональная закономерность или тем более скрытая разумность, выступающие общим знаменателем городского поведения. Комбинация эпитета "собственный" в значении "сингулярный" и слова "логика" – парадоксальна: что-то является единственным и тем не менее обладает некой логикой, этой логикой, своей логикой.
Выражение "собственная логика" представляет собой понятие-приказ, но у него есть и определенная потребительская ценность. Оно обозначает не скрытое ratio города, а то, что в феноменологической традиции назвали бы своеобразием: элементы дорефлексивной "доксы", как правило, действующей без проговаривания, по местной привычке. При этом речь вполне может идти о предметах, которые в тезаурусах эмпирических исследований, проводимых ради нужд социальной политики, имеют некое название. Бедность, усталость от политики, бездомность. Но это может быть и самая нормальная, слишком нормальная жизнь – тот фоновый шум, на который не обращают внимания, то в городе, что не определяется нормальной наукой, а между тем обладает властью и определяет положение дел: местный вкус, гражданское чувство, физическая инертность, привычка все делать неспешно, любовь к праздникам, коммуникационный стиль персонального общения. Но – и это самое важное – о чем бы речь ни шла, если нас интересует собственная логика, то мы никогда не имеем дело с "безработицей" или "любовью к праздникам" как с проявлением "безработицы вообще" или "любви к праздникам вообще". Предлагаемая здесь рабочая гипотеза гласит, что оффенбахская бездомность, возможно, сущностно отличается от вюрцбургской бездомности – и не потому, что "частный случай бездомности вообще" реализуется "в" Оффенбахе среди иных условий, нежели "в" Вюрцбурге. Мы предлагаем нечто более принципиальное: существует оффенбахская бездомность, которую с вюрцбургской можно сравнивать, но мы не можем заранее быть уверены в том, что у этих двух феноменов много общего. Ведь у них может быть совершенно разный локальный смысл – значение, релевантность для повседневной жизни, да и практические особенности проживания ситуаций, относящихся к тому или к другому феноменам. Например, бездомность в Оффенбахе может означать, что лишенный крова человек на определенных улицах и в определенных парках встраивается в систему жестко распределенных мест пребывания и сна (что с точки зрения властей может означать наличие – или отсутствие – проблемы с ночлегом), а в Вюрцбурге жизнь человека, не имеющего квартиры, может (в том числе в восприятии города) концентрироваться вокруг взаимодействий, связанных с попрошайничеством, и вокруг искусства общения с прихожанами храмов и туристами. Представляют ли собой эти две бездомности всего лишь разновидности одного и того же социального явления? Одной и той же проблемы? Если нас интересует собственная логика, то мы скажем: прежде всего, оффенбахская бездомность дает ключ к пониманию не бездомности вообще, а Оффенбаха. Поняв оффенбахскую бездомность, мы, может быть, получим хорошие шансы лучше понять и, скажем, оффенбахскую культурную политику, сможем более компетентно и умно воздействовать и на оффенбахскую бездомность, и вообще на "оффенбахское". А к бездомности в Вюрцбурге это не обязательно было бы непосредственно применимо, точно так же, как существует немного прямых аналогий между вюрцбургской культурной политикой и оффенбахской ситуацией.
Абстрактный принцип такой урбанистики, которая ожидает встречи с феноменами, подчиняющимися "собственной логике", можно было бы сформулировать следующим образом: города – не смеси готовых социальных ингредиентов, они во многом сами порождают свои ингредиенты (и системы взаимовоздействия их компонентов), отличающиеся значительной мерой самостоятельности. Городские реальности – это миры. Их автономность настолько велика, что имеет смысл рядом с теми картами, на которых показаны особенности общих параметров, положить другие исследования, выполненные по иным методикам. Тоже эмпирические, но показывающие портрет. Такие, которые при феноменологическом описании локальных ситуаций и явлений уделяют их характерным чертам (и их контексту) как минимум столь же важное место, что и игре отдельных переменных.
Противоположностью "номотетическому" подходу является "идиографический". Согласно Виндельбанду – создателю обоих терминов – целью идиографического метода является создание "образов" (Gestalten). Понятие образа столь же плохо подходит к эмпирическому изучению городов, как затертое прилагательное "феноменологический" в социологии плохо помогает дать позитивное определение используемой методологии. Сосредоточение внимания на характерных особенностях событий, т. е. на уникальном в хронологическом отношении, с одной стороны, может помочь исторической науке в уточнении ее предметной области. С другой стороны, для урбанистики этот методологический образец лишь в ограниченной мере может служить примером. Города – не просто скопления событий и не состоят целиком из историй. Сводить их к чисто нарративному феномену – значило бы пренебречь тем гигантским весом, который имеют пространство/соприсутствие, контингентность и материальность.
В ходе дискуссии было выдвинуто интересное предложение: говорить в этом контексте о "габитусе" города. Понятие "габитус" очень хорошо отражает возможность прочтения городов действительно как целостностей. У городов есть как бы типичная манера держаться, лицо, осанка, репертуар жестов. Однако в понятии габитуса заключен и некий антропоморфизм, который так же проблематичен, как был бы в данном случае проблематичен и рационализм. Кто сказал, что города – если рассматривать их как жизненно реализуемые практики – функционируют подобно существам, которые каким-то образом себя "ведут"? Всё же вряд ли это так. Мера сложности и гетерогенности городов настолько велика, что не вписывается в антропоморфную модель.
Трудно свести города и к чему-то вроде археологических существ: классифицировать их как всего лишь седиментацию человеческих действий или человеческих решений – значило бы упускать из внимания специфику такого объекта, каким является город. Специфика города – это вызов и для историков, и для эволюционистов: собственные логики городов, вне всякого сомнения, складываются исторически, у них есть мощная историческая подоснова. Однако их невозможно "объяснить" одной только историей городов, как нельзя в них видеть и лишь результаты так называемого "предшествующего пути развития" (т. е. набора решений и выборов, сделанных ранее). Ни аналогия с биографией, ни каузальная метафора пути не описывают на самом деле все разветвления, переплетения и многообразные рефлекторные точки феномена "город".
В общем, с аналогиями не складывается. А между тем, вопрос о сингулярных объектах тоже поддается научному выяснению. Только для этого урбанистике придется признать одну базовую посылку. Хотя не существует эмпирического (в узком смысле этого слова) определения города, но – существуют города. Города – это целостности, и их можно воспринимать и анализировать как единства – смысловые единства, поведенчески-практические единства, действующие единства. Города как бы хранят в себе социальные факты – но не только. Они их изменяют. Они предоставляют пространство для процессов развития, следующих собственным логикам, и для характерной социальной среды.
4
Сразу возникают два вопроса. Один нацелен на сам предмет: как конституируется город, из чего возникают и, если угодно, из чего состоят его типичные свойства? Иными словами, на какую субстанциальную основу опирается тезис о "собственной логике"?
Простые причинно-следственные отношения, аккумулированные намерения, природа потребностей и тому подобное, наверное, тоже играют свою роль в конституировании города. Но они не специфичны для города и потому на интересующем нас уровне из рассмотрения исключаются: в городах ход событий следует законам природы, там заявляются намерения и цели, там наблюдаются определенные человеческие потребности. Но всё это еще не делает город городом. По всей видимости, конституирование и единство такой формы, как город, можно представить себе только неким иным образом.