Подчеркивание – или (как писали о Мюнхене по случаю его юбилея) изобретение заново – чего-то "своего", особенного стало считаться первоочередной задачей городов. Растущее число книг в жанре биографии города (Mak/de Keghel 2006; Richter 2005; Large 2002; Elze 2000; Hürlimann 1994; Hibbert 1987; von Bechtoldsheim 1980) – красноречивое свидетельство поисков этого "своего".
Нижеследующая статья подходит к феномену выявления особенностей городов с социологической точки зрения. Хотя в общественных науках сформировалась мощная традиция, в которой интерес к феномену города сосредоточивается на условиях жизни в городах и на значении городов для развития общества (подробно см. Berking/Löw 2005), здесь внимание будет обращено на те элементы дискуссии, которые подготовили появление социологической урбанистики, описывающей характеры городов. Основной вопрос – как социология может предложить такую перспективу для будущего эмпирического изучения городов, с точки зрения которой различия между ними будут рассматриваться не только как относительные конкурентные преимущества одного города перед другими в бизнесе и не только как результат имиджевых кампаний, но еще и как структуры воспроизводства собственных логик городов (далее эта перспектива будет называться "социологией городов"). Для достижения этой цели вначале на примере результатов одного британского исследования будет показана необходимость и возможность такого взгляда на подобного рода структуры собственной логики, а затем будет предложено структурно ориентированное концептуальное понятие "собственная логика".
Локальные структуры чувствования: Манчестер и Шеффилд
Группа британских исследователей в составе Йена Тейлора, Карен Эванс и Пенни Фрейзер опубликовала в 1996 г. сравнительную работу о Манчестере и Шеффилде. В центре их внимания находилась разница между путями развития этих двух городов в том, что касалось повседневных практик. За этим выбором фокуса стояло, как пишут авторы, убеждение, к которому они пришли под влиянием Дорин Мэсси: "Даже в наше время глобализации все еще имеет смысл видеть локальные культурные различия между городами […] и считать, что они обладают социологической значимостью, возобновляемыми культурными источниками происхождения и влиянием" (Taylor et al. 1996: XII).
Через сравнение локальных практик двух североанглийских промышленных городов в этом исследовании показано, как по-разному они справлялись с упадком, постигшим их в постиндустриальную эпоху. Если Манчестер справился с проблемой благодаря "культуре трансформации" и открыл для себя новые перспективы через изменение структуры занятости и мегапроекты вроде "Игр Содружества", то Шеффилд застыл в ностальгии по утраченному индустриальному величию. Авторы объясняют это различие сложившимся в каждом из двух городов каноном рутинных, вошедших в привычку практик (об этом исследовании см. также Lindner 2005: 64). Используя такой инструмент, как фокус-группы, исследователи опросили представителей самых разных социальных сред.
Идея заключается в том, что во взаимодействии групп формируется некая структура, которая открывает для городов одни пути в будущее и закрывает другие. Ученые пытаются реконструировать текстуру повседневной жизни, беседуя с группами молодых профессионалов, безработных, детей и молодежи, стариков, представителей этнических меньшинств, а также геев и лесбиянок. Два фокуса исследования – организация общественного транспорта в городе и шопинг. В обоих случаях Тейлора и его коллег интересует сравнение как на уровне градостроительного планирования (досягаемость, количественные показатели, расположение), так и на уровне опыта различных социальных групп в этих областях жизни. Тезис исследователей таков: если существует структура, которая пронизывает весь город, подобно хребту, то она должна прощупываться во всех социальных группах и быть доступной для анализа в организации общественной жизни.
Результаты исследования в самом деле впечатляющие. У этих двух городов много общего. Оба называют себя "северными" ("Northerness" – Taylor et al. 1996: 73), рассматривая это как свой отличительный признак; оба пережили постепенный процесс упадка промышленного производства с быстрым сокращением числа рабочих мест. В обоих городах еще жива память о разрушениях, причиненных немецкими ВВС во время Второй мировой войны, и о страхе, испытанном во время бомбежек: это одна из граней такой практики памяти, которая не позволяет жителям помыслить историю собственного города как непрерывное движение к благосостоянию и успеху. В Великобритании условия жизни североанглийского рабочего класса, его страдания в связи с закатом индустрии и его попытки устроить жизнь заново стали сюжетом множества телесериалов, поэтому и в Манчестере, и в Шеффилде рассказы об этом являются одинаково хорошо отточенной нарративной практикой. Однако Манчестеру, который временами доходил до того, что его называли Gunchester, удалось добиться такого успеха в создании новых, развивающихся отраслей – информатики, спорта и культуры, – что в 2003 г. Евросоюз присудил ему премию за лучшую структурную трансформацию европейского большого города. Йена Тейлора, Карен Эванс и Пенни Фрейзер интересовало не столько то, как объяснить эти различия в культуре успеха, сколько – в чем проявляется эта разница.
Неожиданным выводом, к которому они пришли, было то, что потенциал города оказывается заметным в деталях. Так, у обоих городов после дерегуляции общественного транспорта, а также в проектах новых торговых центров обнаруживаются недостатки в обеспечении доступности зданий и сооружений для инвалидов-колясочников и людей с детскими колясками. Однако в Манчестере есть как минимум один большой торговый центр, который в фокус-группах хвалят за безбарьерную среду и за наличие такого сервиса, как коляски для инвалидов, предоставляемые в парковочных зонах.
Это капитальная разница – может ли человек участвовать в жизни на огромной части городского пространства или же он лишен возможности совершать покупки, возникает ли впечатление, что при перестройке учитываются чьи-то потребности кроме большинства, – или нет. "То, как осуществляется шопинг в этих разных городских пространствах, играет ключевую роль в личном ощущении граждан от своего города" (Taylor et al. 1996: 160). Различается и отношение к нищим. В Манчестере попрошайничество, а значит и бедность, не скрыты от глаз, пишут Тейлор, Эванс и Фрейзер: там встречи богатых с бедными в городском центре – повседневное явление. В Шеффилде же про бедноту знают, но с нею практически не пересекаются. Манчестер сегодня считается Меккой геев и лесбиянок. В городе имеется "Gay Village", т. е. отдельное пространство с целым рядом баров и ресторанов, ориентированных на гомосексуальное сообщество. В этом Манчестер сумел составить конкуренцию центру, т. е. Лондону. Субкультура ЛГБТ здесь считается привлекательной и разнообразной, но вместе с тем более дружелюбной и менее анонимной, чем в Лондоне, поэтому она привлекает молодых мужчин и женщин (причем не только геев и лесбиянок: живая субкультура ЛГБТ считается признаком толерантной среды и тем самым притягивает очень разные группы). В Шеффилде процент небелого населения ниже среднего по стране, в Манчестере на момент проведения исследования он был более чем вдвое выше (12,6 %). Правда, с одной стороны, можно и нужно сказать, что расизм и страх являются важнейшими темами дискурса и частью повседневного опыта преимущественно в Манчестере; но, с другой стороны, именно присутствие в этом городе различных групп населения дает возможность воспринимать его как город космополитичный и интернациональный, как одновременно мировой перекресток и "столицу Севера" (Taylor et al. 1996: 205).
Может быть, самым лучшим инструментом для анализа логики города могут служить беседы с пожилыми людьми. В обоих городах ностальгия – одна из тем разговоров в этих группах, однако в Шеффилде она гораздо ярче выражена. Здесь горюют не о людях, не о местах, а о временах. В групповых дискуссиях то и дело звучат воспоминания о городе, где делали сталь и столовые приборы, и это притом, что большинство участников сами никак с этими отраслями связаны не были (Taylor et al. 1996: 247). Шеффилд воспринимается как город, в котором раньше жить было лучше. В Манчестере оценка гораздо противоречивее. Для старшего поколения там имеется значительно больше сетей социальных связей и предлагается более активная социальная жизнь, которая затмевает прошлое и заставляет видеть настоящее в более позитивном свете. В фокус-группах с молодежью разница очевидна. Манчестер воспринимается молодыми как город, который переживает перелом и который можно охарактеризовать как уникальный, тогда как Шеффилд они видят прежде всего через призму прошлого и траура по утраченному потенциалу. Манчестер предстает юным городом на Севере, Шеффилд – среднестатистическим. В Шеффилде доминирует знание об утрате, в Манчестере – ощущение, что решения проблем (индивидуальные) можно найти.
Чтобы описать разнообразные структурные логики городов, Тейлор, Эванс и Фрейзер используют выработанное Р. Уильямсом (Williams 1965; 1977, особ. p. 132ff.) понятие "структур чувствования" ("structures of feeling"). Под ним Уильямс понимал закрепившийся культурный характер некой социальной формации, который проявляется через рутинные и считающиеся само собой разумеющимися социальные практики. Уильямс объединяет целый набор находящихся в различных отношениях друг к другу, переплетенных и интенсивных видов опыта понятием чувства, или чувствования, чтобы постичь смыслы и ценности как проживаемые и чувствуемые. Структуры чувствования – это "характерные элементы побуждения, сдерживания и тона", это "специфически аффективные элементы сознания и отношений" (Williams 1977: 132). Структура чувствования – не антоним структуры мышления, идеологии или мировидения; это понятие призвано подчеркнуть, что мы чувствуем мысли и мыслим чувства. Уильямс ищет характерные качественные особенности социального опыта и отношений, которые исторически сложились в специфической форме, осмыслены и сформулированы для будущих поколений в дефиниции "практическое сознание сегодняшнего типа, во всей его живой и взаимосвязанной преемственности" (Williams 1977: 132). Эту структуру чувствования Тейлор, Эванс и Фрейзер интерпретируют как "local structures of feeling", чтобы категоризировать специфическую для каждого города, отличимую от других городов, латентную социальную структуру, которая воспроизводится практически-осознанно, т. е. с применением знания, в том числе телесно-эмоционального, которое действующие субъекты используют в повседневной жизни, не подвергая сознательной рефлексии (о практическом сознании см. также Giddens 1988).
В отличие от других исследований, в которых делается попытка сравнивать города через изолированные тематические поля – такие, например, как сети политологов и их влияние на процессы принятия решений (см., в частности, статью Циммермана в этом сборнике) или история возникновения и т. д., – исследование Тейлора, Эванс и Фрейзер подкрепляет подозрение, что в функционировании городов собственные логики играют гораздо более фундаментальную роль. Это означает, что у города существуют базовые структуры, пронизывающие все сферы его жизни. Они не обязательно уникальны – наоборот, вполне вероятно, что есть несколько городов, которые развиваются по таким же структурным моделям, что и Шеффилд или Манчестер. Однако работа Тейлора, Эванс и Фрейзер указывает урбанистике новый путь – путь поиска тех структурных моделей, которые в качестве "эффекта места" пронизывают действия всех социальных групп и впоследствии могут вылиться в типологию или по крайней мере в поиск черт семейного сходства между городами.
"Собственная логика городов" как рабочее понятие
Итак, в отличие от посвященных городам рыночных исследований, которые все еще сильно сосредоточены на акторах и решениях, социологические (см. также Berking е.a. 2007) и культурно-антропологические (Abu-Lughod 1999; Lindner/Moser 2006) указывают на то, что в городе существуют структуры, которые влияют на деятельность независимо от конкретных акторов. Обнаруживаются типичные паттерны действия, повторяющиеся в истории каждого города, при том что группы акторов меняются (Lindner/Moser 2006; см. также Роденштайн в этом сборнике). Обнаруживается, что, несмотря на сравнимые исходные условия, пути развития городов бывают различны (Taylor et al. 1996), и очень сильно различаются преобразования и формы практик, связанные с проблемами общенационального масштаба (Abu-Lughod 1999; см. об этом также Berking/Löw 2005).
Теперь необходимо понять эти структуры применительно к тому или иному конкретному городу. В другом месте (Löw 2001: 158ff.) я уже писала о том, что, критически интерпретируя Энтони Гидденса (Giddens, 1988), я понимаю структуру как правило и как ресурсы, которые рекурсивно вовлечены в институты. Правила эти относятся к конституированию смысла или к санкционированию действия. Они включают в себя – вплоть до кодификации – процедуры процессов торга и переговоров в социальных отношениях. Ресурсы – это "средства, с помощью которых осуществляется власть как рутинная составляющая поведения в процессе социального воспроизводства" (Giddens 1988: 67). Следует различать ресурсы распределяемые, т. е. материальные, и авторитативные, т. е. символические и относящиеся к людям. Структуры (во множественном числе) представляют собой поддающиеся вычленению совокупности этих правил и ресурсов. Структуры, в отличие от общественной структуры (в единственном числе), обнаруживают зависимость от места и времени. Концептуально надо исходить из того, что ресурсы и правила (и в этом смысле – структуры) действительны только для конкретных мест.
Деятельность и структуры связаны друг с другом – Энтони Гидденс выразил это понятием "дуальности структуры и деятельности", или, короче, "дуальности структуры". Говоря об этой дуальности, он подчеркивает, что "правила и ресурсы, вовлеченные в производство и воспроизводство социального действия, в то же самое время являются средствами системного воспроизводства" (Giddens 1988: 70; ср. Wacquant 1996: 24, который тоже резюмирует "двойную жизнь" структур в теоретизировании Бурдье).
Когда Хельмут Беркинг подчеркивает "конгруэнтность пространственных форм и привычных диспозиций" (см. Беркинг в этом сборнике), он отправляется именно от этой базовой идеи – что структуры (в данном случае пространственные структуры) находят свое выражение и свою реализацию в практике телесной деятельности. Однако Беркинг указывает на то, что не только какие-то правила превращаются в привычные, но что вообще при построении концепций надо исходить из специфических для каждого города структур, которые выражаются в деятельности. Точно такую же позицию отстаивает и Франц Бократ (см. Бократ в этом сборнике). Апеллируя к Пьеру Бурдье, он выступает за такую социологическую стратегию, которая изучала бы действия в их практическом, телесном смысле. Если по поводу действий задавать вопросы не о логике волевого решения, а об их практической логике, то в поле нашего зрения попадают пространственные и временные условия деятельности. Если жесты, привычки, действия или суждения понимать как выражения практического смысла, то эти жесты, привычки, действия и суждения развиваются и разворачиваются в том числе и в зависимости от такого контекста образования общества, как город. Ларс Майер (Meier 2007) эмпирически выявил это "вписывание в контекст" на примере деятельности сотрудников немецких финансовых институтов в Лондоне и Сингапуре.
На уровне индивидов категорию габитуса, "практический смысл" (Bourdieu 1993, например S. 127) в смысле специфичной для того или иного поля схемы восприятия, оценки и действия (ср. Bourdieu/Wacquant 1996: 160; Krais/Gebauer 2002: 37), Франц Бократ считает схемой, специфичной и для каждого города. На уровне города, если следовать аргументации Хельмута Беркинга (тоже ссылающегося на Бурдье), зависимость схемы восприятия, оценки и действия от контекста может пониматься как "докса".
С помощью пары понятий – 1) "городская докса" как структурно закрепленная посредством правил и ресурсов провинция смысла, логика которой базируется на уплотнении и гетерогенизации, и 2) "габитус" как практический смысл и чувство этого места и как специфичная для этого места схема оценки, восприятия и действия – может быть концептуально задана рамка, в которой поддаются анализу процессы городского образования общества в соответствии с собственной логикой.
Итак, с помощью понятия "габитус" операционализируется именно тот регион доксы, который относится к восприятию качеств места или вписывает качества того или иного города в плоть человека (более быстрая или более медленная ходьба в том или в этом городе, различные практики "показывания себя" во время прогулки воскресным днем или corso ранним вечером и т. д.). Докса же обозначает структуры городского смыслового контекста, который артикулируется в правилах и ресурсах, имеющих место в данном городе, и таким образом реализуется как в речи, так и в архитектуре, технологиях, градостроительном планировании, общественных организациях и т. д. Пара понятий "докса"/"габитус" предполагает структурированную социальность и сосредоточивает внимание на структурах конкретного населенного пункта.
Выражение "собственная логика" в этом контексте имеет характер рабочего понятия (о собственной логике см. также Геринг, Янович и Циммерман в этом сборнике). При этом не имеется в виду, что за динамическими городскими процессами стоит некая логика в смысле рациональной закономерности: понятие "собственная логика" праксеологически охватывает скрытые структуры городов как идущие по накатанной дорожке, обычно безмолвные, локальные дорефлексивные процессы конституирования смыслов (докса) и их телесно-когнитивного усвоения (габитус). Под конституированием смысла в данном случае понимается не тот смысл, который субъективно имеет в виду каждый индивид, а некая реальность, которая не объяснима отсылкой к индивиду и его поступкам, и потому ее нужно описывать как действующую по собственной логике. Понятие "собственная логика" намекает на определенное преломление: нечто общее (логика) в смысле урбанизации, уплотнения, гетерогенизации образует на местах специфические своеобразные связи и композиции. Так, например, законы о профессионализации проституции толкуются в Дуйсбурге иначе, нежели в Мюнхене. Не только карнавал проходит в Кёльне иначе, чем в Берлине, но и импортированные из США парады геев и лесбиянок "Christopher-Street-Day" (CSD) превращаются в Берлине на Курфюрстендамм в демонстрацию потребительских благ, в берлинском районе Кройцберг – в политические манифестации, во Франкфурте заметным акцентом в них становится траур по умершим от СПИДа, а в Кёльне это еще один карнавал.