Так было и по вопросу о войне. Протесты против выступления Гучкова все нарастали. Солдаты и рабочие требовали мира. 11 марта на Петроградской стороне состоялся митинг в количестве 1 600 человек, на котором было постановлено предложить совету немедленно обратиться к международной и в особенности к германской и австрийской демократии с призывом заставить свои правительства заключить мир. 18 марта огромное собрание на Ижорском заводе, недалеко от Петрограда, предложило совету обратиться к рабочему классу воюющих стран восстать против своих правительств и заключить мир. В тот же день в Москве развернулась огромная демонстрация под лозунгами: "Да здравствует Учредительное собрание", "Мир и братство народов"[198]. Под давлением массового движения соглашательские лидеры исполнительного комитета решили выпустить особую декларацию в ответ на многочисленные резолюции и требования. 14 марта появилось воззвание Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов к народам всего мира. Объявив, что царь низложен и Россия сейчас - страна демократическая, что пора народам взять в свои руки решение вопроса о войне и мире, совет утверждал: "В сознании своей революционной силы российская демократия заявляет, что она будет всеми мерами противодействовать захватнической политике своих господствующих классов, и она призывает народы Европы к совместным решительным выступлениям в пользу мира"[199].
Воззвание совета не указывало конкретных мер в борьбе за мир. Оно не обещало даже начать в ближайшее время переговоры о мире. Напротив, в воззвании подчеркивалось: "Мы будем стойко защищать нашу собственную свободу от всяких реакционных посягательств как изнутри, так и извне. Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силе"[200].
От армии руководители совета по-прежнему требовали продолжать войну.
Воззвание совета не понравилось ни русской, ни союзнической буржуазии. Как ни расплывчато было оно написано, но в нем говорилось в туманном виде о мире, народы призывались к борьбе с захватнической политикой правительств. Засуетились послы союзных стран. Палеолог, Бьюкенен потребовали точного определения позиции Временного правительства. 16 марта Милюков как министр иностранных дел послал телеграмму русским представителям за границей, в которой подчеркивал, что русская революция имеет своей целью довести войну до окончательной победы. В нейтральные страны - Швейцарию, Норвегию, Швецию и другие - телеграмма была направлена без замечания о военных задачах.
В беседе с представителями газет 23 марта Милюков сказал: "Если мы, русские, претендуем на обладание Константинополем и проливами, то этим мы ничуть не посягаем на национальные права Турции, и никто нам не вправе бросить упрек в захватных тенденциях. Обладание Царьградом всегда считалось исконной национальной задачей России"[201]. Пояснения Милюкова к воззванию совета от 14 марта имели откровенно империалистский характер. Это опять могло вызвать возбуждение масс. Лидеры совета потребовали обсуждения вопроса в "контактной комиссии". В комиссии в это время появился Церетели - меньшевик, бывший депутат II Государственной думы, сосланный царем на каторгу в 1907 году. Темпераментный оратор, окруженный ореолом мученика, Церетели сразу занял ведущую роль среди меньшевиков. Он предложил обратиться на этот раз от имени правительства к армии и населению с торжественным заявлением, в котором должны быть обещаны: во-первых, решительный разрыв с захватной политикой, во-вторых, принятие мер к достижению всеобщего мира. Кадет В. Д. Набоков, управляющий делами правительства, рассказывает, как Церетели убеждал членов правительства: "Он доказывал, что, если Временное правительство сделает такую декларацию, последует небывалый подъем духа в армии, что ему и его единомышленникам можно будет тогда с полной верой и с несомненным успехом приступить к сплачиванию армии вокруг Временного правительства, которое сразу приобретет огромную нравственную силу. "Скажите это, - говорил он, - и за вами все пойдут, как один человек"[202].
Церетели, таким образом, прямо советовал буржуазии опубликовать заявление для успокоения масс. Набоков вспоминает, что Церетели, заметив колебания Милюкова, стал его горячо уговаривать: "Церетели настаивал, причем несколько комическое впечатление производили его уверения, что, если только основная мысль директивы будет признана, Милюков сумеет найти те тонкие дипломатические приемы, с помощью которых эта директива осуществится"[203].
Временное правительство сдалось на доводы "контактной комиссии". 28 марта было опубликовано заявление, суть которого заключалась в следующем: "Предоставляя воле народа в тесном единении с нашими союзниками окончательно разрешить все вопросы, связанные с мировой войной и ее окончанием, Временное правительство считает своим правом и долгом ныне же заявить, что цель свободной России - не господство над другими народами, не отнятие у них их национального достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов"[204].
Временное правительство усвоило совет "контактной комиссии" и выразилось в воззвании буквально словами декларации совета от 14 марта. Но, отдав дань требованиям мелкобуржуазных лидеров совета, правительство добавило: "Русский народ не допустит, чтобы родина его вышла из великой борьбы униженной и подорванной в жизненных своих силах. Эти начала будут положены в основу внешней политики Временного правительства, неуклонно проводящей волю народную и ограждающей права нашей родины, при полном соблюдении обязательств, принятых в отношении наших союзников"[205].
Империалистский характер своей политики правительство по совету меньшевиков ловко прикрыло "демократическими" лозунгами.
Массы, совершившие революцию, восставшие против империалистской бойни, против тех, кто ее подготовил и вызвал, вновь втягивались эсеро-меньшевиками в войну. Грабительская война за интересы капиталистов оправдывалась защитой революции, обороной революционной родины. Ленин в брошюре "Задачи пролетариата в нашей революции" писал: "Самым крупным, самым ярким проявлением мелкобуржуазной волны, захлестнувшей "почти все", надо признать революционное оборончество. Именно они - злейший враг дальнейшего движения и успеха русской революции"[206].
Партия большевиков резко отделяла революционное оборончество масс от оборончества мелкобуржуазных вождей. Оборончество мелкобуржуазных вождей объяснялось не заблуждением, а классовыми связями и традициями, классовым положением тех социальных групп, интересы которых они выражали. Совсем другими корнями питалось оборончество масс. Пролетарии и крестьянская беднота не были заинтересованы в захвате чужих территорий, в насилиях и грабеже других народов. Оборончество масс было результатом прямого обмана их буржуазией и ее лакеями. Буржуазия и особенно эсеро-меньшевики играли на революционной гордости масс, совершивших переворот, на хмельном и радостном угаре "революционной весны". В миллионах газет, на митингах, в театрах и кино дело изображали так, словно характер войны изменился от замены царя буржуазным Временным правительством. Прежде, мол, война была грабительская, и вел ее царь, а сейчас царь свергнут, у нас революция - и нужно оборонять страну. Широкие массы рабочих и бедноты, не разобравшись сразу в этом обмане, временно оказались в сетях буржуазии.
Обманутым солдатам и рабочим нужно было разъяснить их заблуждение, показать, что буржуазия стоит за продолжение войны не в интересах революции, а в интересах наживы, в целях защиты своих прибылей. Надо было разъяснить, что характер войны зависит от того класса, который ее ведет, что война есть неизбежное продолжение политики господствующего класса. Дело шло о миллионах, о десятках миллионов людей. Огромные массы рабочих и крестьянской бедноты нужно было вырвать из-под влияния буржуазии и мелкобуржуазных партий. Надо было разоблачить корыстную цель трескучих и цветистых эсеро-меньшевистских фраз о революции, об обороне "свободной России" и "великих завоеваний демократии". Эта тяжелая борьба с социальной демагогией буржуазии целиком ложилась на партию большевиков.
Но эта исключительно ответственная борьба имела свои особенности. Нельзя было, выступая перед заблуждающимися, открыто бросить голый лозунг: "Долой войну!" Нередко такой призыв сразу настраивал слушателей против агитатора, и его выступление приносило лишь вред. "Лозунг "Долой войну" верен, конечно, - писал Ленин, - но он не учитывает своеобразия задач момента, необходимости иначе подойти к широкой массе. Он похож по-моему на лозунг "Долой царя", с которым неумелый агитатор "доброго старого времени" шел просто и прямо в деревню - и получал побои"[207].
Большевики под руководством Ленина решительно и самоотверженно выступили против гигантской мелкобуржуазной волны, временно захлестнувшей массы.
Глава третья.
Приезд Ленина
1. Поиски пути в революционную Россию
Февральская революция застала Ленина в Швейцарии. При первых же известиях о перевороте вождь партии решил немедленно ехать туда, где, __ наконец, вспыхнуло пламя, которое он неутомимо раздувал всю свою жизнь. Лучше чем кто-либо другой Ленин предвидел, какие перспективы открываются перед русской революцией и какие опасности стоят на ее пути. По опыту многолетней борьбы он знал, что опаснейшими врагами революции будут ее мнимые друзья, болтуны мелкобуржуазного болота - меньшевики и эсеры, уже не раз предававшие интересы рабочего класса. "Ни тени доверия и поддержки новому правительству (ни тени доверия Керенскому, Гвоздеву, Чхенкели, Чхеидзе и К°) и вооруженное выжидание, вооруженная подготовка более широкой базы для более высокого этапа"[208],
писал Ленин из Швейцарии спустя несколько дней после начала Февральской революции в ответ на запрос петроградских большевиков.
В этих немногих словах была намечена целая программа действий. Однако директив "из далека" было недостаточно. Следовало самому быть там, где разгорался огонь революции, гасить который на помощь русским меньшевикам спешили пожарные команды лжесоциалистов со всех концов земли.
Но как попасть в революционную Россию? Англия и Франция, в руках которых находились все пути сообщения, не пропускали в Петроград большевиков, а тем более Ленина. Они хорошо знали отношение Ленина к грабительской войне. Капиталисты прекрасно понимали, какие "убытки" могут причинить им большевики разоблачением империалистской грабительской бойни.
Было ясно, что большевистская партия и русский пролетариат займут правильную позицию и найдут нужные лозунги. Но приезд Ленина ускорил бы этот путь. Буржуазия, и русская и иностранная, поступила в этом случае так же, как ее предшественница в эпоху Парижской коммуны. На требование парижских коммунаров обменять известного революционера Бланки на кучу попов и архиепископов, застрявших в Париже, версальские палачи Коммуны ответили: "Отдать Бланки коммунарам значит послать им целую армию".
Ленина в Россию не пустили.
Он обдумал все способы. Обращение за помощью к Временному правительству было совершенно безнадежным. Министр иностранных дел Временного правительства Милюков разослал на имя всех русских посольств и миссий циркулярную телеграмму: "На случай возникновения каких-либо сомнений о личности политических эмигрантов, желающих возвратиться в Россию в силу акта амнистии, благоволите образовать при вверенном вам заграничном учреждении Министерства комитет из представителей политических эмигрантов для разъяснений всех могущих возникнуть сомнений по этому вопросу"[209].
Этот циркуляр Милюкова был подтвержден разосланной по тем же адресам телеграммой Министерства иностранных дел, в которой говорилось:
"При выдаче паспортов эмигрантам можете руководствоваться засвидетельствованием их военной благонадежности другими достойными эмигрантами или комитетами, образованными на основании нашей телеграммы"[210].
Вряд ли кто мог из "достойных" эмигрантов засвидетельствовать "военную благонадежность" Ленина в том смысле, как это понималось Временным правительством. Позицию Ленина по отношению к войне знали все. Нужно было искать другого пути, которым можно было бы попасть в Россию. Н. К. Крупская так рассказывает о планах Ленина: "Ильич метался. Он попросил Вронского разузнать, нельзя ли как-нибудь через контрабандист а пробраться через Германию в Россию. Скоро выяснилось, что контрабандист может довести только до Берлина. Кроме того контрабандист был как-то связан с Парвусом, а с Парвусом, нажившимся на войне и превратившимся в социал-шовиниста, Владимир Ильич никакого дела иметь не хотел.
Надо искать другого пути... Ильич не спал ночи напролет. Раз ночью говорит: "Знаешь, я могу поехать с паспортом немого шведа". Я посмеялась: "Не выйдет, можно во сне проговориться. Приснятся ночью кадеты, будешь сквозь сон говорить: сволочь, сволочь. Вот и узнают, что не швед"[211].
Ленину остался только один путь: проехать через Германию, предложив русскому правительству обменять русских эмигрантов на германских военнопленных. Вообще говоря, этот путь был уже испробован. Во время войны крупный буржуазный либерал М. Ковалевский приехал через Германию, причем на вокзале в столице он был торжественно встречен самим Милюковым, тогда еще только мечтавшим стать министром. В приветственной речи Милюков ни словом не обмолвился, что путь через Германию является предательством. Тот же Милюков - теперь министр Временного правительства - оказал совсем другую встречу Владимиру Ильичу.
Мысль о проезде через Германию принадлежала отнюдь не Ленину. План этот выдвинул Мартов, известный меньшевик, после того как выяснилось, что английское правительство не пропустит в Россию тех, кто выступает против войны. План Мартова был принят на совещании представителей партии эсеров, бундовцев и меньшевиков. В Россию были посланы телеграммы с требованием добиться пропуска эмигрантов в обмен на германских и австрийских пленных. Две недели напрасно прождали эмигранты ответа: Временное правительство, видимо, спрятало телеграммы под сукно. Английское и русское правительства действовали согласно.
Только после этого Ленин решил провести в жизнь выдвинутый Мартовым план организации проезда большевиков через Германию. Предвидя неистовый лай, который поднимут оборонцы и буржуазия по этому поводу, Ленин придавал особое значение документации каждого мероприятия по подготовке проезда. Он тщательно с обирал все доказательства, разоблачающие сопротивление Временного правительства допуску большевиков. Свой отъезд из Швейцарии Ленин согласовал с рядом интернационалистов, которые вынесли по этому поводу следующее заявление: "Нижеподписавшиеся осведомлены о затруднениях, чинимых правительствами Антанты к отъезду русских интернационалистов, и о тех условиях, какие приняты германским правительством для проезда их через Германию. Они отдают . себе полный отчет о том, что германское правительство разрешает проезд русских интернационалистов только для того, чтобы тем самым усилить в России движение против войны. Нижеподписавшиеся заявляют:
"Русские интернационалисты, во все время войны неустанно и всеми силами боровшиеся против всех империализмов, и в особенности против германского, возвращаются в Россию, чтобы работать на пользу революции; этим своим действием они помогут пролетариату всех стран, и в частности пролетариату Германии и Австрии, начать свою борьбу против своего правительства. Пример, подаваемый героической борьбой русского пролетариата, является лучшим и сильнейшим стимулом к подобной борьбе. Из всех этих соображений нижеподписавшиеся интернационалисты Швейцарии, Франции, Германии, Польши, Швеции и Норвегии находят, что их русские товарищи не только вправе, но даже обязаны использовать предлагаемую им возможность возвращения в Россию"[212].
По предложению Ленина Фриц Платтен, секретарь швейцарской социалистической партии, заключил с германскими представителями соглашение, по которому:
1) пропуск давался всем эмигрантам независимо от их отношения к войне;
2) вагон эмигрантов не подвергался обыску, контролю или проверке;
3) эмигранты по прибытии в Россию обязуются потребовать обмена пропущенных эмигрантов на австро-германских военнопленных.
С группой других эмигрантов в сопровождении Фрица Платтена, организовавшего проезд через Германию, 26 марта Ленин выехал из Швейцарии в Стокгольм, а оттуда через Финляндию в Петроград.
Ленин и сопровождавшие его большевики ехали через Германию в особом вагоне, при этом по условиям проезда сношения германских властей с проезжавшими разрешались только через Платтена, - отсюда впоследствии возникла легенда о "пломбированном вагоне", в котором будто бы ехали большевики через Германию.
В дороге немецкие шовинисты пытались завязать разговор с Лениным, но последний категорически отказался от встречи с ними.
Всего уехало из Швейцарии 32 эмигранта, из них 19 большевиков, 6 бундовцев и 7 от разных партий и групп. Любопытно, что оставшиеся в Швейцарии эмигранты, отказавшиеся ехать с Лениным, уже 30 апреля постановили приехать в Россию тем же путем, иначе в Россию попасть было невозможно. Среди этих эмигрантов большевиков совсем не было.