Скобелев не ограничился своим ведомством. Свою задачу он выполнял, помогая и другим министрам, в первую очередь Коновалову, который сам раньше командовал трудом. В своей декларации 6 мая Временное правительство ничего определенного не сказало о борьбе с хозяйственной разрухой. Коновалов считал главной своей задачей затянуть решение жгучих вопросов. И тут, как и в других министерствах, создавали бесчисленные комиссии и комитеты, в недрах которых топили все вопросы. Товарищ министра торговли и промышленности кадет В. А. Степанов, член IV Государственной думы, рассказывал на совещании ее членов 20 мая, как в министерстве обсуждали вопрос о повышении заработной платы. Промышленники юга России во главе с кадетом Н. Н. Кутлером (крупный землевладелец, после революции 1905 года - главноуправляющий землеустройства и земледелия) обратились к Временному правительству с заявлением, что требования рабочих ставят промышленность в безвыходное положение. Повышение заработной платы, писали промышленники, не только поглотит всю прибыль, но и сделает невозможным выдачу платы без значительного повышения цен на товары. Министерство торговли и промышленности вызвало в Петроград представителей владельцев предприятий и рабочих. После двухдневного заседания было решено создать особую комиссию. "Сегодня, - докладывал совещанию Думы левый кадет В. А. Степанов, - в первый раз эта комиссия, разбившись на секции, собралась и обсуждала имеющийся материал. Что из этого выйдет - сказать, конечно, очень трудно. Может быть, дай бог, надежда эта оправдается, удастся этой комиссии до чего-нибудь договориться. Некоторые рабочие в частном разговоре говорили, что да, если таково положение, то они готовы уменьшить свои требования - до какого предела, конечно, сказать трудно. Но затем остается очень трудный вопрос: что если эти делегаты, убедившись в верности цифр, выразят согласие уменьшить требование, будет ли это согласие равносильно отказу от требований тех 800 тысяч рабочих, которых они представляют, и не кончится ли это тем, что они будут лишены мандатов как предатели, изменившие их интересам и не оправдавшие их доверия. Если этого соглашения не произойдет, то придется обратиться к этим двум комиссиям (к одной - для проверки цифр промышленников, к другой - для изучения прожиточного минимума. - Ред.) как к последней попытке... найти выход из этого положения"[269].
23 мая комиссия отвергла все требования рабочих. Из комитета в комиссию, из комиссии в секцию перед авали вопрос, лишь бы оттянуть ответ.
В середине мая исполнительный комитет Петроградского совета принял решение о необходимости государственного регулирования народного хозяйства, о создании для этой цели специальных органов. Под нажимом советов Временное правительство 27 мая поручило нескольким министрам разработать проект организации высшего органа по упорядочению хозяйственной жизни страны. Коновалов подал в отставку, считая это "непомерным требованием". Его место занял товарищ министра торговли и промышленности левый кадет В. А. Степанов. Созданное еще 5 мая Коноваловым и ничего не делавшее совещание по вопросу о развитии производительных сил России, наконец, к 8 июля подготовило проект декларации Временного правительства по вопросам экономической политики. Только в июне правительство попыталось оглянуться на пройденный путь, только в июне Министерство торговли и промышленности в лице Степанова серьезно задумалось над тяжелым положением страны, с характеристики которого оно и начинает свой проект. На одном из заседаний совета съездов представителей торговли и промышленности председатель его кадет Н. Н. Кутлер, руководитель банковских промышленных кругов, потребовал, чтобы Временное правительство "объявило свою экономическую программу: предполагает ли оно осуществить социализацию промышленности или же сохранить капиталистический строй"[270].
По-видимому, Кутлер опасался, что министры-социалисты, вошедшие в первое коалиционное правительство, займутся еще, пожалуй, строительством социализма. На эти опасения Кутлера и всей буржуазии и дает прежде всего прямой ответ Степанов. "При нынешнем оскудении социализм сам по себе не спас бы Россию от нищеты"[271], говорит он во введении к декларации. В самом же проекте декларации он дополнительно разъясняет, что "социализм должен покоиться на мощном фундаменте всеобщей организованности, чего в России нет; на полном развитии производительных сил, к надлежащему использованию которых Россия в сущности еще не приступила; наконец, переход к социалистическому строю в рамках одного государства даже и невозможен"[272].
Меньшевистские доводы II Интернационала о невозможности победы социализма в одной стране Степанов собрал и умело использовал в своем проекте декларации. Наконец он подчеркнул: "Невозможность для России усвоения в настоящее время социалистической организации народного хозяйства, по-видимому, не вызывает сомнений ни среди членов Временного правительства, ни в реалистически настроенных кругах революционной демократии. Соответствующее заявление и должно быть сделано правительством во избежание каких бы то ни было недоразумений"[273].
Министр Скобелев, представитель упомянутых Степановым "реалистически настроенных кругов революционной демократии", поспешил окончательно ликвидировать возможность "недоразумений". 16 июня в беседе с московскими журналистами он подтвердил тезис Степанова заявлением о том, что когда речь идет о регулировании промышленности государством, не может быть и речи о социалистическом производстве. Буржуазия могла быть совершенно спокойна. Степановы вместе с "социалистами" Скобелевыми не за страх, а за совесть защищали ее от социализма.
Продовольствие было изъято из рук министра земледелия и передано в специально созданное Министерство продовольствия. Его возглавил Пешехонов - статистик, народный социалист, "умереннейший народник" по выражению Ленина. Пешехонов прямо заявил, что его приход в министерство не приведет к коренной ломке политики Шингарева. Новый министр имел в виду сохранение хлебной монополии и твердых цен, но на деле сохранил и всю политику прежнего министра. Помещики и перекупщики развили спекуляцию хлебом, подрывая в корне твердые цены. Важнейшим средством в борьбе со спекуляцией мог быть строгий учет хлеба. Еще закон 25 марта требовал учесть весь произведенный хлеб. Шингарев оставил в покое спекулянтов и помещиков. Не тронул их и "социалистический" министр. По данным анкеты Московского совета рабочих депутатов 32 губернии из 38, т. е. 4/5, дали ответ, что у них совсем не производился учет, а в четырех произведен неточно. На вопрос о проведении хлебной монополии одна губерния сообщила, что монополия введена, 3 - что вовсе не проводилась, 23 - неопределенно ответили: "проводится", 6 - проведена частично. Пешехонов не только не организовал контроля над сдачей хлеба, но даже не наладил простого учета. В результате развилась безудержная спекуляция хлебом. Хвосты у продовольственных магазинов выросли. Жены рабочих простаивали часами в очередях.
Скобелев, Пешехонов, Чернов были живой иллюстрацией к тезису Ленина: "Министры из перебежчиков социализма оказывались говорильными машинами для отвода глаз угнетенным классам"[274].
3. Национальная политика временного правительства
Февральскую революцию буржуазия объясняла протестом масс против военных поражений царской армии. Она проповедывала, что главной задачей революции является победоносное завершение войны, захват Константинополя и т. д. Буржуазное правительство совершенно не склонно было пересматривать империалистскую программу. Империалистские планы завоеваний, которые поддерживались русской буржуазией и раньше, она намеревалась осуществить теперь с большим успехом.
Буржуазия, пользуясь военной обстановкой, призывала население России к национальному единению, пытаясь под этим флагом отделаться от разрешения "проклятых" социальных вопросов.
Было очевидно, что созданное ею Временное правительство не собиралось, да и не в состоянии было разрешить более или менее серьезно национальный вопрос. В сохранении власти над национальными окраинами и в дальнейшей империалистской экспансии буржуазия видела одну из основ своей экономической и политической мощи, своего классового господства. Она выдвинула, пользуясь поддержкой мелкобуржуазных партий - социалистов-революционеров и меньшевиков, - старый царский лозунг "единой и неделимой России", прикрытый лишь розовым флагом "революционной демократии".
Временное правительство, бессильное подавить национально-освободительное движение на окраинах России репрессивными мерами, рассчитывало ослабить его второстепенными уступками: отменой ограничений вероисповедания и процентной нормы в учебных заведениях, предоставлением "инородцам" права занятия должностей в государственных учреждениях и т. п. Отказавшись от крайних мер преследования угнетенных национальностей, практиковавшихся царизмом, буржуазия, однако, не предоставила им и никаких прав кроме общегражданских. Даже вопрос об употреблении родного языка в учебных заведениях не был разрешен, хотя это являлось одним из минимальных требований. В декрете Временного правительства от 20 марта 1917 года было сказано, что разрешается "употребление иных кроме русского языков и наречий в делопроизводстве частных обществ, при преподавании в частных учебных заведениях всякого рода и при ведении торговых книг"[275]
Падение самодержавия и переход власти в руки буржуазии не повели к уничтожению национального угнетения. Лишь "старая, грубая форма национального гнета, - указывал Сталин, - сменилась новой, утонченной, но зато более опасной формой гнета"[276].
Национально-освободительное движение после Февральской революции поэтому не только не ослабело, но значительно усилилось. Оценка этого движения дана была Сталиным позже в статье "Октябрьский переворот и национальный вопрос": "В эпоху буржуазной революции в России (с февраля 1917 года) национальное движение на окраинах носило характер буржуазно-освободительного движения. Веками угнетавшиеся и эксплуатировавшиеся "старым режимом" национальности России впервые почувствовали в себе силу и ринулись в бой с угнетателями. "Ликвидация национального гнета" - таков был лозунг движения. Окраины России мигом покрылись "общенациональными" учреждениями. Во главе движения шла национальная буржуазно-демократическая интеллигенция. "Национальные советы" в Латвии, Эстском крае, Литве, Грузии, Армении, Азербайджане, в горах Кавказа, Киргизстане и Среднем Поволжье; "Рада" на Украине и Белоруссии; "Сфатул Церий" в Бессарабии; "Курултай" в Крыму и Башкирии; "Автономное правительство" в Туркестане - вот те "общенациональные" институты, вокруг которых собирала силы национальная буржуазия"[277].
На Украине буржуазно-освободительное движение возглавляла Центральная рада, созданная в первые месяцы революции в Киеве. Лидерами ее от украинской социал-демократической рабочей партии были Винниченко, Петлюра, Мазепа, Ткаченко; от социалистов-революционеров - Грушевский, Христюк, Зализняк, Ковалев и др. За радой шли значительные - преимущественно зажиточные - крестьянские массы.
В своей декларации, опубликованной в начале июня 1917 года, озаглавленной "Первый универсал", рада объявляла только принципиально, что украинский народ сам должен творить свою судьбу, не настаивая на немедленном провозглашении автономной Украины. При этом в универсале имелась оговорка, что не может быть и речи о государственном отделении Украины от России. Эти первые национальные требования Украины, предъявленные Временному правительству, Ленин квалифицировал "очень скромными". "Ни один демократ не может... отрицать права Украины на свободное отделение от России: именно безоговорочное признание этого права одно лишь и дает возможность агитировать за вольный союз украинцев и великороссов, за добровольное соединение в одно государство двух народов... Проклятый царизм превращал великороссов в палачей украинского народа, всячески вскармливал в нем ненависть к тем, кто запрещал даже украинским детям говорить и учиться на родном языке"[278].
писал Ленин через несколько дней после появления "Первого универсала".
В лагере Временного правительства, руководимого кадетами, с национальной политикой которых были согласны эсеры и меньшевики, заявление рады вызвало, однако, бурю негодования. Центральный кадетский орган - газета "Речь" - называл универсал рады "еще одним звеном германского плана разложения России, приведенным в исполнение". "Речь" писала: "Оговорки нисколько не изменяют смысла того основного факта, что рада отказалась за себя и за украинский народ... повиноваться Временному правительству и объявила себя правительством Украины... Надо признать, что господа украинцы шутят плохие шутки с Россией"[279].
Так реагировала буржуазия на малейшую попытку посягнуть на "единую и неделимую Россию". Она зачисляла украинцев в лагерь изменников и немецких агентов, предупреждая, что поступок рады "будет осужден решительно всеми общественными организациями за исключением разве самых непримиримых сторонников "дезаннексии" - большевиков"[280].
Враждебные отзывы буржуазных империалистов о большевиках только усиливали симпатии к ним всех демократических элементов, боровшихся за национальное освобождение. Достаточно было сравнить поведение буржуазии и установки большевиков по отношению к национальностям бывшей царской России, чтобы понять, кто является другом угнетенных народностей.
Борьба вокруг украинского вопроса продолжала разгораться. Эсерами и меньшевиками была предпринята слабая, лицемерная попытка найти приличный "компромисс" между радой и Временным правительством. Из этого ничего не вышло. Украинцам было отказано во всех их требованиях.
Тогда же в статье "Украина и поражение правящих партий России" Ленин писал: "Отказ в этих скромнейших и законнейших требованиях со стороны Временного правительства был неслыханным бесстыдством, дикой наглостью контрреволюционеров, истинным проявлением политики великорусского "держиморды", и эсеры с меньшевиками, издеваясь над их собственными партийными программами, терпели это в правительстве и защищают это теперь в своих газетах! До какого позора пали эсеры и меньшевики! Как жалки увертки их органов сегодня - "Дела народа" и "Рабочей газеты". Хаос, сумятица, "ленинство в национальном вопросе", анархия - вот какие выкрики дикого помещика направляют обе газеты против украинцев"[281].
Прибывшая в начале июля в Киев правительственная тройка в составе Керенского, Церетели и Терещенко заключила с радой дипломатическое перемирие. Оно не дало, впрочем, никаких реальных прав украинцам, ограничившись одним лишь намеком на возможность предоставления прав в будущем. Но и это соглашение вызвало враждебный шум в буржуазном лагере. Украинские переговоры были использованы буржуазными министрами в качестве предлога для ухода из состава Временного правительства. Сделав этот шаг во время июльских событий в Петрограде, кадеты заявили, что уходят из-за разногласий по украинскому вопросу.
С возвращением кадетов в правительство в августе 1917 года отношения с Украиной снова и еще более ухудшились. Инструкцией Временного правительства от 4 августа были отменены все уступки, сделанные Украине июльским соглашением. Инструкция ограничила пределы Украины пятью западными земледельческими губерниями, исключив Донецкий бассейн, Екатеринославщину и черноморские губернии. Круг деятельности рады был также сведен к минимуму; за ней оставлялись лишь некоторые права местного самоуправления.
Центральная рада перешла в оппозицию к Временному правительству. С этого момента вплоть до Октябрьской революции продолжают нарастать и усиливаться среди украинцев, даже шедших за мелкобуржуазными националистами, симпатии к большевикам за их правильную национальную политику.
Временное правительство не разрешило национального вопроса и в отношении Финляндии. 7 марта 1917 года им был издан акт о восстановлении "дарованной" в свое время Александром II конституции великого княжества Финляндского. Дальше этой царской конституции русская буржуазия не пошла. Никаких новых прав Финляндии предоставлено не было: ее сейм не получил верховной власти.
Народные массы Финляндии требовали автономии. Переговоры по этому поводу продолжались между Финляндским сеймом и Временным правительством в течение апреля-мая 1917 года. Проект автономии, выдвинутый сеймом, предусматривал сохранение компетенции России во внешних сношениях и в военном управлении и даже сохранение должности генерал-губернатора Финляндии. Но Временное правительство и с этим проектом не согласилось. Оно поставило условием, чтобы созыв и роспуск сейма были прерогативой русского правительства, которым также должны утверждаться решения сейма, затрагивающие интересы России. Право определения круга вопросов, "затрагивающих интересы России", предоставлялось при этом русскому генерал-губернатору. От самостоятельности сейма по существу ничего не оставалось.