В, толпе рабочих-демонстрантов виднелись также плакаты с лозунгом "Долой Временное правительство". Этот лозунг был выставлен частью Петербургского комитета большевиков вопреки линии Центрального комитета партии. Ленин жестоко осудил этот непродуманный лозунг. "Мы желали произвести только мирную разведку сил неприятеля, но не давать сражения, - говорил он на Апрельской партийной конференции. - В момент действия брать "чуточку полевее" было неуместно. Мы рассматриваем это как величайшее преступление, как дезорганизацию"[253].
Л. Троцкий, который тогда еще не был членом большевистской партии, совершенно извратил Ленина. Троцкий в "Уроках Октября" писал: "Апрельская манифестация, взявшая "левее", чем полагалось, была разведывательной вылазкой для проверки настроения масс и взаимоотношений между ними и советским большинством. Ленин, проделав разведку, снял лозунг немедленного низвержения Временного правительства, но снял его на неделю или на месяцы в зависимости от того, с какой скоростью будет нарастать возмущение масс против соглашателей"[254].
Это лживое утверждение Л. Троцкого в корне противоречит всей тактике Ленина. Нечего говорить о том, что Ленин не снимал в апреле лозунга "немедленного низвержения Временного правительства" просто потому, что Ленин в апреле и не ставил этот лозунг в порядок дня. Больше того, Ленин в апрельские дни боролся против него, осудил его на конференции партии. Все огромное значение тактики большевиков заключалось именно в том, что их лозунги выражали сокровеннейшие чаяния масс, оформляли их политические требования и мобилизовали эти массы под большевистскими знаменами. Разведка сил неприятеля, о которой говорил Ленин, в классовой борьбе означает совсем не то, что в обыкновенной войне. "Политическая армия не то, что армия военная, - как замечательно метко характеризует это положение Сталин. - Если военное командование приступает к войне, имея в руках уже готовую армию, то партии приходится создавать свою армию в ходе самой борьбы, в ходе столкновений классов, по мере того как сами массы убеждаются на собственном опыте в правильности лозунгов партии, в правильности ее политики. Конечно, каждая такая демонстрация давала вместе с тем известное освещение скрытых от глаз соотношений сил, известную разведку, но разведка являлась здесь не мотивом демонстрации, а ее естественным результатом"[255].
Апрельская демонстрация в Петрограде дала толчок к прояснению классового самосознания масс и в других промышленных центрах страны.
Московский пролетариат отозвался на события в Петрограде демонстрацией солидарности.
Один из работников московского градоначальства так описывает апрельские дни в Москве: "Толпы народа заполняли площадь перед советом, ораторы висели на памятнике Скобелева. Красные знамена волновались и качались в толпе, и десятки плакатов с призывом "Долой Милюкова" реяли в воздухе. Настроение толпы было приподнятое, возбужденное... Меньшевистские и эсеровские ораторы один за другим выходили на балкон Дома советов, произнося успокоительные речи... Стоявшая внизу на площади толпа принимала ораторов весьма недружелюбно: успокоительные речи прерывались криками, ироническими возгласами и требованиями отставки Милюкова. Красные плакаты с требованием "Долой Милюкова" протягивались из толпы вверх к балкону, чтобы ораторы с балкона могли получше рассмотреть их... Тревога увеличивалась еще и потому, что к демонстрантам примкнул 55-й полк, явившийся чуть ли не в полном составе с теми же лозунгами: "Долой министров-капиталистов", "Долой Милюкова"[256].
К солдатам-демонстрантам присоединилась масса рабочих из Замоскворечья; особенно выделялись рабочие завода Михельсона, активно сблизившиеся с 55-м полком.
Апрельская демонстрация и ее эхо в стране сразу вскрыли всю глубину политического кризиса.
В возбуждение пришли прежде всего солдатские массы, которые добросовестно верили в миролюбие Временного правительства. Неустойчивая масса качнулась влево, в сторону рабочих. Колебание этой массы, по определению Ленина "способной по своей силе решить все", привело в движение крайние элементы - буржуазию и пролетариат. Буржуазия выступила за Временное правительство, пролетариат - за лозунги большевистской партии. Вопрос шел о том, какой класс - пролетариат или буржуазия - поведет за собой неустойчивую массу мелкой буржуазии.
Мелкобуржуазные вожди совета, эсеры и меньшевики тоже качнулись было в сторону революции, но буржуазия запугала их призраком гражданской войны, и после рабочих демонстраций эсеро-меньшевики снова пошли за буржуазией. До апрельского кризиса в исполнительном комитете Петроградского совета против Временного правительства высказывалась почти половина депутатов, а после демонстрации 34 делегата против 19 выступили за доверие и соглашательство с капиталистами.
Резолюция Центрального комитета большевистской партии, написанная Лениным, так оценила эти классовые сдвиги: "Мелкобуржуазная масса колебнулась сначала от капиталистов, возмущенная ими, к рабочим, а через день она снова пошла за меньшевистскими и народническими вождями, проводящими "доверие" к капиталистам и "соглашательство" с ними. Названные вожди пошли на компромисс, сдав целиком все свои позиции, удовлетворившись пустейшими, чисто словесными оговорочками капиталистов"[257].
Апрельский взрыв показал буржуазии, что один Керенский - "заложник демократии", как его называли, - не обеспечит поддержки масс. Надо было расширяться дальше налево. Временное правительство решило пожертвовать Гучковым и Милюковым. 26 апреля правительство заявило в особой декларации, что привлечет новые общественные силы к управлению. 27 апреля князь Львов обратился с письмом к Чхеидзе, предлагая ввести представителей совета в правительство, в противном случае буржуазия уйдет от власти. Буржуазия, не добившись единовластия, надеялась покончить с двоевластием через коалицию с представителями совета. Милюков так и оценивал коалицию:
"Она во всяком случае дает возможность надеяться на достижение двух главнейших целей настоящего момента, а именно: усиления власти и перелома настроения в армии"[258].
Но исполнительный комитет совета был связан своей старой резолюцией от 28 февраля - не входить в правительство. Ультиматум буржуазии создавал положение, при котором власть попадала в руки совета. А этого больше всего и боялись соглашатели. В это время заседала Всероссийская конференция меньшевиков. Она так объясняла необходимость вступления в правительство: "Не способное ни к достаточно энергичным революционным шагам в области внутреннего строительства, ни в особенности к последовательному проведению политики мира в области международных отношений, оно (Временное правительство. - Ред.) возбуждало недоверие к себе широких демократических масс. Поэтому оно не обладало всей необходимой полнотой власти, и значительная доля ее все более и более переходила к советам"[259].
Меньшевики прямо признали, что власть из рук Временного правительства валилась в руки советов. Задержать этот переход власти к советам можно было, только войдя в состав правительства и тем поддержав его. 1 мая исполнительный комитет отказался от своей старой резолюции и постановил послать в правительство еще четырех министров- "социалистов". 5 мая вечером, докладывая совету о новом правительстве, меньшевик Скобелев сказал: "Если вы сочтете нужным на основе этой декларации ввести нас в состав правительства, то вы должны затем оказывать правительству полное доверие и обеспечить ему всю полноту власти"[260].
На этом же заседании один из крупных руководителей эсеров А. Р. Гоц говорил, что эсеры посылают своих представителей в правительство, чтобы там осуществлять лозунг "Земля и воля". "Не в плен к буржуазии идут они, а занимать новую позицию выдвинутых вперед окопов революции"[261], закончил Гоц свою речь. Церетели говорил на заседании совета, что из создавшегося положения было только два выхода: или войти в состав правительства или брать власть в свои руки. Второй выход был исключен, ибо по мнению Церетели "буржуазия не изолирована: за ней стоят часть армии и крестьянство, и они отшатнулись бы от революционного движения"[262].
Совет утвердил постановление исполнительного комитета. На следующий день, 6 мая, был опубликован следующий список коалиционного правительства: председатель и министр внутренних дел - князь Г. Е. Львов, военный и морской - А. Ф. Керенский (эсер), министр юстиции - П. Н. Переверзев (близкий к эсерам), иностранных дел - М. И. Терещенко, путей сообщения - Н. В. Некрасов (кадет), торговли и промышленности - А. И. Коновалов (прогрессист), народного просвещения - А. А. Мануйлов (кадет), финансов - А. И. Шингарев (кадет), земледелия - В. М. Чернов (эсер), почт и телеграфов - И. Г. Церетели (меньшевик), труда - М. И. Скобелев (меньшевик), продовольствия - А. В. Пешехонов ( "народный социалист"), государственного призрения - князь В. Н. Шаховской (кадет), обер-прокурор - В. Н. Львов (центр) и государственный контролер - И. В. Годнев (октябрист).
Назначение Керенского вскрывало весь смысл коалиции. Ему отдали военное и морское министерства в надежде, что в армии Керенский пользуется известным доверием. Накануне вечером, 5 мая, представитель 11-й армии на заседании совета подчеркнул крайнюю важность назначения Керенского: к нему питают доверие не только солдаты, но и многие офицеры. Не без рекомендации Милюкова министром иностранных дел был утвержден Терещенко - миллионер, театрал, покровитель искусств. "Этот хоть с дипломатами сумеет разговаривать", говорил о нем Милюков, намекая на знание языков и светские манеры нового министра. Но дело было не в манерах, а в политике. Кадет Набоков писал о Терещенко: "В своей деятельности как министр иностранных дел он задался целью следовать политике Милюкова, но так, чтобы совет рабочих депутатов ему не мешал. Он хотел всех надуть"[263].
2. Коалиционное правительство за работой
Коалиция с соглашателями позволила буржуазии установить в правительстве своеобразное разделение труда. Министры- "социалисты" выступали перед народом с "демократическими" речами и предложениями, а лидеры буржуазии под прикрытием соглашателей собирали силы для нового наступления на революцию.
Восстановили деятельность Государственной думы под видом "частных совещаний". Первое такое совещание состоялось 22 апреля. Родзянко так определил задачи совещаний: от делегатов Думы ждут "указаний на то, как надо вести государственный корабль"[264]. А депутат Н. В. Савич, октябрист, добавил: "Наше дело - формировать общественное мнение"[265]. В майскую коалицию министром земледелия вошел В. М. Чернов. Вождь партии эсеров, ее теоретик, он слыл также специалистом по аграрному вопросу. Получив портфель министра, Чернов должен был попытаться осуществить на практике путаные эсеровские теории. Но вождя эсеров пригласили в правительство не для этого. Князь Волконский, крупнейший помещик Тамбовской губернии, в своем письме к Чернову в начале июня разъяснил ему, чего хотят от него помещики. "Только предписанием свыше, - писал князь высокопарным стилем, - можно достигнуть однообразия действий, только таким путем возможно вылить холодной воды на тот уголь наживы, подогретый побуждениями классовой борьбы, который грозит своим дымом застелить всякое понимание общественной пользы и в своем пламени поглотить благосостояние тех самых, кто его раздувает... Следует сказать им (крестьянам. - Ред.) властно, что есть действия, которые в такие времена, как наши, являются противоестественными. Надо им сказать это, и это можете сделать только вы из Петербурга. Всякое слово, сказанное здесь, на месте, - под подозрением: тому верить нельзя потому, что он помещик, тому нельзя потому, что он купец, тот, "известное дело", "юрист", а все вообще - "буржуазны" и "старый режим"... Вы, господин министр, - новый режим... Скажите слово - вам поверят. Время еще есть, но оно не очень терпит"[266].
В. М. Чернову помещики предлагали изображать "новый режим", имея в виду, что вождю эсеров поверят и он сумеет вылить холодной воды на "уголь наживы", как на языке Волконских назывался захват крестьянами помещичьей земли.
Чернов стал по мере своих сил лить воду на разгорающийся пожар в деревне. Таково было значение многочисленных проектов, разрабатываемых министром. Вокруг его имени создали ореол защитника крестьянских интересов. Чернова называли "мужицким министром", но при этом добавляли, что он вряд ли может что-либо сделать, так как правительство не поддерживает его. Эту легенду усиленно распространяли эсеры, боясь, что деятельность министра вопреки его законопроектам подорвет доверие к партии в деревне. Ореол мужицкого защитника вокруг имени Чернова был выгоден и самим помещикам, ибо он возбуждал в крестьянстве надежды на мирный сговор с землевладельцами. Несколько позже, когда кадеты стали обвинять Чернова в проведении партийной программы и якобы в попустительстве "крестьянской стихии", он поспешил снять с себя почетное звание "мужицкого министра". Чернов писал 11 июля: "Мои законопроекты имеют целью именно ввести в закономерное русло ту местную общественную самодеятельность, которая иначе неизбежно выходит из берегов и, как половодье, многое разрушает"[267].
Удержать в берегах крестьянское половодье и предотвратить разрушение помещичьего землевладения - таковы были задачи Чернова. Но задача эта в условиях растущей революции была очень трудна. "Мужицкий министр" постоянно спотыкался: то слишком забегал вперед, подталкиваемый крестьянскими организациями, то отставал, побуждаемый к этому сердитыми окриками кадетов. Главный земельный комитет не признавал черновского творчества. Товарищ министра земледелия П. А. Вихляев вынужден был на одном из заседаний Главного земельного комитета указать членам его, что министра земледелия нельзя превращать в рупор граммофона, необходимо предоставить министру хотя бы некоторую самостоятельность. "Граммофоном" был, разумеется, не Главный комитет, который деловой работой не занимался, а организация земельных собственников и Временный комитет Государственной думы. Отсюда шли настоящие, деловые директивы Временному правительству.
Эта направляющая рука помещиков неловко высунулась уже при первых шагах "мужицкого министра". В первую очередь Министерство земледелия подняло возню вокруг одного из главных крестьянских требований - запрещения купли и продажи земли. С начала революции развернулась бешеная спекуляция землей. Помещики распродавали свои поместья, главным образом, .иностранцам, уверенным в своей неприкосновенности. Помещики дробили земельные участки, передавая их подставным собственникам. Земли забрасывались, не обрабатывались. Надо было успокоить крестьян, требовавших немедленного запрещения купли-продажи. Чернов заготовил проект декрета о запрещении земельных сделок до особого распоряжения. Исходя из этого черновского проекта, министр юстиции Переверзев, народный социалист, 17 мая разослал нотариусам телеграмму о временном прекращении сделок на землю.
Помещики сразу дали понять министрам, что это сделано без хозяина. Совет объединенных дворянских обществ в своей записке от 24 мая выразил удивление, что после опрометчивой телеграммы министра юстиции никакого опровержения в печати не было. Помещики растолковали министру, что запрещение земельных сделок есть лишение помещиков права распоряжаться собственностью, ограничение права пользования и, наконец, это возвращение к крепостному праву, ибо помещика прикрепляют к земле, которую он, может быть, желает продать. В заключение совет объединенного дворянства напоминал Временному правительству, что оно в своих декларациях неоднократно обещало передать разрешение земельного вопроса Учредительному собранию. К протесту помещиков присоединили свой голос комитет съездов представителей акционерных обществ, земельные банки, Временный комитет Государственной думы. В конце мая министр юстиции Переверзев телеграфно разъяснил, что воспрещение актов на земли не распространяется на установление и переход залоговых прав. Это отступление уже отменяло по существу запрещение земельных сделок.
24 июня в газетах появилось сообщение, что министр земледелия внес в правительство новый законопроект о запрещении купли-продажи земли. В то время как "мужицкий министр" вносил законопроект, товарищ министра юстиции Демьянов окончательно отменил все запрещения земельных сделок и разъяснил, что таковые подлежат совершению и утверждению на точном основании действующих законов.
За кулисами всей этой возни с запрещением земельных сделок стоял председатель Временного комитета Государственной думы Родзянко, которого Ленин называл "бывшим председателем бывшей Государственной думы... бывшим доверенным Столыпина-Вешателя"[268].
Ту же роль ширмы для буржуазии выполнял министр Скобелев.
До сих пор в правительстве не было даже особого Министерства труда. Существовал лишь отдел при Министерстве торговли и промышленности. В чьих руках были фабрики и заводы, в тех же оказались и вопросы труда. Но раз в правительстве потеснились и уступили несколько мест эсеро-меньшевикам, пришлось изъять "труд" из ведения буржуазного министра: 5 мая было создано новое министерство. Еще при отделе труда Министерства торговли и промышленности был учрежден Особый комитет для предварительной подготовки законов по рабочему вопросу. Комитет состоял из 8 представителей совета, 8 предпринимателей, 2 - от земского и городского союзов, 2 - от Центрального военно-промышленного комитета. При таком составе нечего было и думать о проведении каких-либо серьезных улучшений. Рабочая делегация оставалась неизменно в меньшинстве. Особый комитет разработал проект закона о профсоюзах. Буржуазные представители боролись за ограничения профсоюзных прав. Скобелев сохранил Особый комитет, который и при новом "социалистическом" министре продолжал старую практику. Закон о восьмичасовом рабочем дне застрял в министерских канцеляриях. Буржуазия добилась своего: соглашение с советом о введении восьмичасового рабочего дня оказалось временной уступкой.
Еще 23 апреля старое некоалиционное правительство издало положение "о рабочих комитетах в промышленных предприятиях". На эти комитеты возлагалась культурно-просветительная работа на фабриках и заводах, разрешение вопросов взаимоотношений между рабочими, представительство последних перед администрацией. Об участии комитетов в производстве не говорилось ничего; вопросы освобождения членов комитета от работы предоставлялись "взаимному соглашению" предпринимателей и рабочих; самая организация комитетов - они назывались фабрично-заводскими - являлась необязательной, Скобелев не только не изменил положения, но открыто заявил, что роль фабрично-заводских комитетов кончилась. В его лице капиталисты нашли себе хорошего защитника.