5. Два заговора.
Разложение армии было лишь наиболее ярким показателем общего распада прогнившего полицейского строя. Царский двор, за всю историю Романовых бывший ареной интриг, подкупов, тайных убийств, открыто стал пристанищем проходимцев и темных дельцов. Огромную роль при дворе играл Григорий Распутин, переменивший свою настоящую фамилию на Новых. Крестьянин села Покровского, Тюменского уезда, он в молодости бродил по монастырям, вращался среди святош, странников, юродивых. Вскоре он и сам начал "пророчествовать", собирая вокруг себя кликуш. В деревне его прозвали "Гриша-провидец". Слухи о новом "святоше" дошли до Петрограда, где в ряде великосветских салонов широко распространено было религиозное мракобесие. Распутина вызвали в столицу. Не лишенный ума, хитрый мужик быстро приспособился к ханжеской обстановке сановных кружков.
Распутина наперебой приглашали в сиятельные дома. На истеричных старух и пресытившихся, скучающих барынь Григорий производил сильное впечатление. Начальник департамента полиции С. П. Белецкий, по должности своей наблюдавший за "старцем" и вместе с этим пользовавшийся его влиянием в интересах своей карьеры, признавался после революции, что Распутин брал уроки гипноза. В великосветских кругах из уст в уста передавали примеры "святости" Распутина, рассказывали о его чудесном даре - исцелять больных. Распутина пригласили ко двору. Наследник престола Алексей страдал гемофилией - постоянными кровотечениями - болезнью, против которой медицина покамест бессильна. Суеверная царица прибегала к помощи странников, гипнотизеров, возила сына прикладываться к мощам. На этой болезненной привязанности истеричной женщины играл Распутин, внушивший царице, что без его молитв наследник умрет. Распутин приобрел огромное влияние при дворе. Императрица писала о нем мужу: "Милый, верь мне, тебе следует слушаться советов нашего друга. Он так горячо денно и нощно молится за тебя. Он охранял тебя там, где ты был... Только нужно слушаться, доверять и спрашивать совета - не думать, что он чего-нибудь не знает. Бог все ему открывает"[76].
Квартира Распутина, ставшего своим человеком при дворе, была переполнена разными аферистами и темными дельцами. Распутин рассылал министрам просьбы о предоставлении концессии или должности с безграмотной запиской: "Милай, сделай..." Ни одно новое назначение не обходилось без участия "царского лампадника", как прозвали "святого". Когда нужно было назначить министра внутренних дел, царица писала Николаю: "Любимый мой, А. (Вырубова - приближенная царицы и одна из самых ярых последовательниц Распутина. - Ред.) только что видела Андроникова и Хвостова - последний произвел на нее прекрасное впечатление. (Я же его не знаю и потому не знаю, что сказать.) Он очень тебе предан, говорил с ней спокойно и хорошо о нашем друге"[77].
Отозваться хорошо о "друге" было достаточно, чтобы попасть А. Н. Хвостову в министры внутренних дел.
Распутинщина, как дурная болезнь, разъедала царский режим, но Распутин при дворе был далеко не одинок. Буржуазные историки выдвинули его фигуру с целью скрыть, что вся придворная клика представляла собой гнусную, заживо разлагающуюся шайку. При дворе успешно подвизались такие типы, как князь М. М. Андроников, спекулянт, организатор всевозможных дутых предприятий и крупных прибыльных операций, вроде покупки при содействии военного министра Сухомлинова орошаемых земель в Средней Азии. Один из секретарей Распутина Манасевил-Мануйлов, секретный агент полиции, сотрудник реакционной газеты "Новое время", настолько беззастенчиво занимался аферами и взяточничеством, что даже полиция вынуждена была его арестовать. Но в дело вмешалась царица. 10 декабря 1916 года она писала Николаю: "На деле Мануйлова прошу тебя написать "прекратить дело" и переслать его министру юстиции. Батюшин, в руках которого находилось все это дело, теперь сам явился к А. (Вырубовой. - Ред.) и просил о прекращении этого дела, так как он, наконец, убедился, что это грязная история, поднятая с целью повредить нашему другу"[78].
Не Распутин, а распутинщина - мракобесие, изуверство, умственное убожество и моральное гниение, нашедшие в Распутине только наиболее яркое выражение, - вот что характеризовало режим Романовых.
Растущей катастрофе царизм смог противопоставить, только новые репрессии и усиление и без того каторжных порядков. Разогнали последние остатки профессиональных союзов. Промышленные города беспощадно очищались от "подозрительных" по революционности элементов. Тюрьмы были переполнены. Но министры не справлялись с разрухой. Их стали смещать. Началась министерская чехарда. За два года войны сменилось четыре председателя Совета министров - И. Л. Горемыкин, В. В. Штюрмер, А. Ф. Трепов, Н. Д. Голицын, - шесть министров внутренних дел, три - военных, три - иностранных дел. Они появлялись, недолго маячили на поверхности и исчезали. Это называлось "министерской чехардой". Совет министров иронически именовали "кувырк-коллегией". Распределение портфелей зависело от рекомендаций темных проходимцев, от мнения "звездной палаты", как называли кружок Распутина. Часто играли роль и другие мотивы. Упрашивая Николая назначить Штюрмера председателем Совета министров, царица писала, что голова у нового кандидата "вполне свежа"[79]. Н. А. Маклакова назначили министром внутренних дел по следующему, как он сам признался, поводу: когда Николай после убийства Столыпина приехал из Киева в Чернигов, где Маклаков был губернатором, там была "отличная погода, хорошее, бодрое настроение"[80]. Губернатора отметили. Маклаков был очень необходим в дворцовом обиходе: умел петь петухом, подражал "влюбленной пантере" и другим животным. Этих шутовских свойств было достаточно, чтобы получить министерский портфель.
Ни частые сальто-мортале (смещения) министров, ни "денные и нощные" молитвы "друга" - ничто не помогало. Страна и армия все больше и больше революционизировались. Старые противоречия разгорались с новой силой, создавая и накапливая день за днем элементы революционной ситуации.
Общая разруха с особой силой отразилась в продовольственном кризисе осени 1916 года. Резко упал подвоз хлеба. Петроград ежедневно получал только треть следуемых ему вагонов. У продовольственных магазинов выросли огромные очереди. Собирались задолго до рассвета, простаивали целые ночи, а утром голодный паек доставался только части ожидающих. Бесконечные хвосты играли роль митингов и заменяли собой революционные прокламации. Тут же обменивались новостями. Нередко выступали агитаторы, разъясняя, кто создал продовольственные затруднения. Настроение широких масс быстро поднималось. Начальник пермской жандармерии сообщал 18 октября 1916 года: "Умы встревожены; недостает лишь толчка, дабы возмущенное дороговизной население перешло к открытому возмущению"[81].
Начальник московской охранки доносил 20 октября: "В дни кризиса напряжение масс доходит в Москве до той степени, что приходится ожидать, что это напряжение может вылиться в ряд тяжелых эксцессов"[82].
Правительство попыталось было внести успокоение в народ. Министр земледелия граф А. А. Бобринский выступил с разъяснениями, но его беседы с газетчиками дали только пищу для нового возбуждения. В массах стало известно, что продовольственную политику ведет крупный помещик, известный сахарозаводчик, миллионер, чуждый и враждебный народу.
Партия большевиков несмотря на ряд арестов, вырвавших из ее рядов видных руководителей, - совсем недавно, в ночь с 20 на 21 июля 1916 года, были арестованы 30 человек, среди них члены Петербургского комитета, - к осени восстановила свои организации и широко развернула работу. На заводах ожили большевистские кружки. Отдельные кружки слились в районные организации. Усилилось распространение революционной литературы. В середине октября в сто лице вышел листок "К пролетариату Петербурга"; Петербургский комитет большевиков указывал: "С каждым днем жизнь становится труднее... Война кроме миллионов убитых... несет в себе и другие беды: продовольственный кризис и связанную с ним дороговизну. Страшный призрак "царь-голод"... вновь угрожающе надвигается на Европу... Довольно терпеть и молчать! Чтобы устранить дороговизну и спастись от надвигающегося голода, вы должны бороться против войны, против всей системы насилия и хищничества"[83].
Призыв партии упал на горячую почву. 17 октября забастовал завод "Рено" на Выборгской стороне. Рабочие двинулись и другим предприятиям. Скоро толпа демонстрантов залила Сампсониевский проспект. У казарм 181-го полка полиция хоте л а арестовать агитатора, но толпа его отстояла. Солдаты выбежали из казарм и стали забрасывать городовых камнями. Вызвали командира полка. Возбужденные рабочие и солдаты разбили автомобиль и ранили полковника. Поздно вечером офицеры вызвали учебную команду полка. Она отгородила казармы от демонстрантов, однако стрелять в толпу несмотря на троекратный приказ не стала. Прискакали казаки, но, видимо, побоялись вооруженных солдат. Рабочие пошли снимать с работы другие заводы. На следующий день забастовало большинство предприятий Выборгской стороны. Заводы не работали три-четыре дня.
Суд над матросами, арестованными за создание большевистской организации в Балтфлоте, должен был состояться 26 - 26 октября. Большевики призвали петроградских пролетариев протестовать против царского суда. 25 октября на улицы столицы вышло несколько десятков тысяч рабочих с песнями и плакатами: "Долой войну! Долой казнь!" Полиции не удалось смять демонстрацию. Весь день в разных районах города происходили выступления. Всего в октябре бастовало по всей стране около 187 тысяч - вчетверо больше, чем в предыдущем месяце (в сентябре 47 тысяч), и во много раз больше, чем за любой период войны. Но дело было не только в росте стачечной волны: октябрьские забастовки носили резко выраженный политический характер и шли под руководством той самой большевистской партии, которую полиция считала начисто ликвидированной. Директор департамента полиции хвастался этой ликвидацией в запоздалом донесении министру внутренних дел. 30 октября, когда министр читал донесение о разгроме большевистской партии, в его руках были также сводки о новой стачке и демонстрации неслыханных с 1914 года размеров. Особенно тревожило господствующие классы то, что рабочие стали вовлекать в движение солдат.
Буржуазия, предчувствуя нарастающую грозу, постучалась в дверь к самодержавию. Теперь самодержавие нужно было буржуазии не только для продолжения войны до победы, но и для борьбы с революцией. Кадеты с тревогой отмечали быстрое нарастание революции. На заседании Московского комитета кадетской партии 23 сентября Кишкин, видный руководитель кадетов, доказывал, что страна доведена бездарным правительством до революции. Кишкин надеялся, что это бросит правительство в объятия кадетов, заставит самодержавие пойти на уступки. 23 - 24 октября 1916 года в Москве состоялась партийная конференция кадетской партии. Она обнаружила даже по признанию охранки, агенты которой присутствовали на конференции, "непомерный страх перед революцией". Милюков предостерегал против поощрения "революционных инстинктов": "Нашей задачей будет не добивать правительство, что значило бы поддерживать анархию, а влить в него совершенно новое содержание, т. е. прочно обосновать правовой конституционный строй. Вот почему в борьбе с правительством несмотря на все необходимо чувство меры "[84].
Так говорили кадеты, и ту же позицию занял весь прогрессивный блок Думы. Недавние оппозиционеры говорили уже не о борьбе с правительством во имя войны, а о помощи ему в борьбе с революцией. Но монархия уже не справлялась ни с тем, ни с другим. Тяжелые поражения на фронте показали, что царизм не способен вести победоносную войну. Непрерывно растущая разруха говорила о его бессилии вывести страну из тупика. Как только выяснились размах и характер петроградской стачки 25 - 26 октября, буржуазия заговорила другим, более твердым языком. Правый депутат Шульгин выступил 3 ноября в Государственной думе с речью: "Мы терпели бы, так сказать, до последнего предела. И если мы сейчас выступаем совершенно прямо и открыто с резким осуждением этой власти, если мы поднимаем против нее знамя борьбы, то это только потому, что действительно мы дошли до предела, потому что произошли такие вещи, которые дальше переносить невозможно"[85].
В том же заседании выступил кадет Маклаков, заявивший: "Мы, господа, работать с этим правительством больше не можем, мы можем ему лишь помешать, как оно будет мешать нам, но совместная работа стала совсем невозможна, и пусть выбирают: мы или это правительство"[86]. Несколько раньше - 1 ноября - в Думе выступил Милюков. Сообщив ряд конкретных фактов из неумелой, продажной практики правительства, Милюков каждый раз спрашивал: "Что это - глупость или измена?"[87] Лидер кадетов резко критиковал председателя Совета министров Штюрмера, обвиняя его в предательстве интересов России. Милюков говорил о "темных силах"[88], окружающих трон. Он в очень осторожной форме говорил о предательстве на самом верху, намекая на императрицу, которую молва обвиняла в сочувствии немцам. Центральный пункт речи Милюкова: правительство не в состоянии вести войну до победного конца. От имени всего прогрессивного блока выступил С. Шидлозский с официальным заявлением: "Ныне мы вновь поднимаем свой голос уже не для того, чтобы предупредить о грозящей опасности, а для того, чтобы сказать, что правительство в настоящем своем составе не способно с этой опасностью справиться"... и должно "уступить место лицам, объединенным одинаковым пониманием задач переживаемого момента и готовым в своей деятельности опираться на большинство Государственной думы и провести в жизнь его программу"[89].
Буржуазия требовала уже не "министерства доверия", а ответственного министерства, т. е. целиком отвечающего перед Думой. Такое правительство смогло бы. по мнению лидеров оппозиции подавить революцию и продолжить войну.
Как ни резко выступала буржуазия против самодержавия, но она всячески подчеркивала, что острота борьбы объясняется угрозой революции. Тот же Шульгин говорил в Думе: "Такая борьба есть единственный способ предотвратить то, чего больше всего, может быть, следует бояться, - предотвратить анархию и безвластие"[90].
Выступление прогрессивного блока встретило поддержку и среди крайних правых. Пуришкевич резко критиковал правительство и "темные силы", управлявшие страной[91]. Даже Государственный совет, в который подбирались наиболее преданные престолу люди, - даже эта палата сановных реакционеров приняла 22 ноября резолюцию о смене министерства[92]. Съезд объединенного дворянства - и тот заговорил о "темных силах" и создании нового правительства. Правда, дворянская резолюция указывала, что новое министерство должно быть ответственно только перед монархом[93],но и в таком виде выступление съезда говорило о разрыве между правящей верхушкой и известной частью ее классовых друзей. Осенью 1916 года прогрессивный блок был встречен чуть ли не в штыки теми, кто осенью 1916 года повторял его требования, - так колебалась почва под ногами у господствующих классов страны.
Самодержавие очутилось перед выбором: либо продолжать войну и столкнуться с восстанием рабочих и крестьян, либо пойти на мирную сделку с немцами и тем самым смягчить революционное недовольство. В этом последнем случае царизму пришлось бы встретиться с сопротивлением буржуазии, которой война была нужна как неиссякаемый источник прибыли, как путь к завоеванию новых рынков. Царь и его окружение решили покончить с войной, полагая, что с оппозицией буржуазии все же справиться будет легче, чем с восстанием масс.
Но открыто объявить о своем намерении было рискованно: слишком возбуждены были буржуазные круги, да и союзники давно уже с возрастающим недоверием следили за политикой самодержавия.
Русская буржуазия во время войны не раз пыталась обратиться к англо-французским империалистам с жалобой на стеснения в "патриотической" работе. Иностранных капиталистов интересовала не только царская армия, без которой нечего было и думать о победе над Германией. В ряде отраслей - металлургической, химической - большая часть российской промышленности принадлежала иностранному капиталу. Буржуазия Англии и Франции была заинтересована в бесперебойной прибыльной "работе на оборону". В конце марта 1916 года Родзянко получил приглашение от правительств Англии, Франции и Италии прислать делегацию Государственной думы для ознакомления с работой иностранной оборонной промышленности. Весной 1916 года ряд депутатов, в том числе Милюков, Протопопов, выехал за границу. Оттуда, в свою очередь, в апреле 1916 года приехали представители иностранных правительств. Прибыли Альбер Тома, видный деятель II Интернационала, и Вивиани - оба "социалисты", члены французского министерства. Николая тщательно подготовили к встрече с делегатами, заверив его, что хотя они и "социалисты", но все силы отдают делу обороны империалистского отечества. Вот какую характеристику одному из них дал французский президент Пуанкаре, прозванный "Пуанкаре-Война" за резко выраженную империалистскую политику: "Альбер Тома, помощник государственного секретаря и министра военных снабжений, руководил во Франции с удивительным уменьем и неутомимым рвением производством артиллерийских орудий и снарядов... Он содействовал развитию во Франции производства, которое, к сожалению, было весьма незначительно и остается таким до сих пор в союзных с нами странах. Он сумел объединить для этой цели в едином усилии инициативу государства и частной промышленности; он обеспечил себе верную помощь хозяев и рабочих, и вот уже много месяцев, как все производительные силы страны стремятся к увеличению нашего военного снаряжения..."[94]
Это был аттестат всему II Интернационалу за верную службу империализму.
Альбер Тома приехал в Россию, чтобы добиться улучшения работы на оборону и посылки 400 тысяч русских солдат во Францию. Тома и Вивиани пробыли в России до 17 мая 1916 года. Они посетили военные предприятия, беседовали с крупнейшими капиталистами, генералами, с императором, добиваясь устранения всех препятствий в работе оборонной промышленности. Французские "социалисты" пытались было уговаривать и рабочих, но встретили такой прием, что Тома счел нужным посоветовать самодержавию принять против них особые меры. Альбер Тома, как сообщает Палеолог, заявил председателю Совета министров Б.Штюрмеру: "Заводы ваши работают недостаточно напряженно, они могли бы производить в десять раз больше. Нужно было бы милитаризировать рабочих"[95].
Русскому царю, без того славившемуся дикой эксплуатацией пролетариата, лидеры II Интернационала предлагали превратить рабочих в военных рабов.