То было в 41-ом, в июне, когда остатки разбитых дивизий Красной Армии вырывались из окружения. Русские бежали к лесу по открытому полю, а его орудие из засады било по ним бризантными снарядами. От души тогда смеялись немцы, наблюдая в бинокль, как падают и кувыркаются русские и корчатся в конвульсиях, пораженные разрывами у них над головами…
"Да, в первые дни войны мы могли себе позволить подобные выходки для смеха. Но потом боевое везение стало нас покидать все чаще… И мы сначала понять не могли, что это возмездие идет за нами…"
Мальчишка-шофер от ремонтников вернулся, восторгаясь трофейным пистолетом. И так, и этак вертел его в руках и наконец в траву куда-то выстрелил несколько раз перед тем, как четвертым по счету в кабину вскочить.
"Walther P38, калибра 9 миллиметров", - узнал он пистолет, что мальчишка-шофер добыл для забавы. И уточнил машинально:
- 8 патронов, прицельная дальность 50 метров. Такой самый был у меня до ранения. Лучший пистолет войны, если не считать русского "ТТ".
Объезжая воронки, машина куда-то все ехала, удаляясь от поля невиданной битвы. Несмотря на ухабы, Фриц пытался дремать.
И вот неожиданно, только сейчас, осознал, что эта машина не просто идет к своей цели, она увозит его из войны!
И такая тоска навалилась по тому, безвозвратно утраченному! Жестокому! Беспощадному! Но по своему родному, армейскому миру, в котором варился он почти пять лет!..
"Фрица Мюллера вспомнят еще!" - подумал он о себе со значением. И гордость почувствовал, и осознал, какого солдата матерого в его лице германский вермахт потерял.
А проезжая останки обуглено-черных строений какой-то деревни, подумал безрадостно: "Русские меня заставят жить, чтобы на каторжных работах до смерти уморить!"
И надежда затеплилась: если выживет в русском плену, то уж точно увидит Фатерланд!
"Бабуля, а сколько на небе богов?"
- Бабуля, а Иисуса Христоса…
- Не Иисуса Христоса, а Иисуса Христа.
- Ну, Иисуса Христа кто распинал? Фашисты?
- Не фашисты, а тож супостаты подлейшие… Царь Ирод и слуги его. А Пилат все сидел и глядел.
- А почему "Пилат" ты говоришь? Надо "пират" говорить, - поправляет бабушку Валерик.
А бабушка на это улыбается:
- Пират - это разбойник, а Пилат - это имя начальника воинского.
- Бабуля, а Иисуса Христа они как распинали? Прибивали гвоздями? Прямо в руки и ноги? Как Витю Кононова немцы?
- Так, внучек, так. Но партизана Кононова Витю на земле распяли. К земле пригвоздили штыками. И в рот ему кол забили, чтоб палачей своих немецких не пугал батюшкой Сталиным.
- А Иисусу Христу тоже забили кол?
- Нет, внучек ты мой, не забили. Бог-отец приказал одной мухе, чтобы села на лоб Иисусу Христу. Она так и села, а палач муху принял за шляпку гвоздя и не стал туда гвоздь забивать.
- Муха та молодец! А зачем тогда мы убиваем липучками мух?
- Дак теперь уже мухи не те! То были библейские мухи, старинные, - с почтением к мухам библейским бабушка пальчик вверх заостряет и со значением продолжает: - Больше наших были те мухи. Гораздо больше!..
- Бабуля, а сколько на небе Богов?
- Бог на свете один, внучек ты мой, - ласково бабушка Настя внушает и по головке Валерика гладит.
- Совсем-совсем один?
- Да, совсем один. Бог единый для всех, только в трех ипостасях: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святый!
Три ипостаси понял он как три нарядные одежды Бога и разъяснений не потребовал. Но мучило другое:
- А какому Богу тогда молится Фриц? Немецкому?
- Я же сказала, что Господь один! Один для всех! - терпеливо внушает бабушка.
- И для немцев, и для русских?
- Для всех!
- Ты с ним по-русски говоришь, Фриц по-немецки, а кто-то по-кадетски, и всех Он понимает?
- И всех Он понимает, потому что Он - Бог!
- А где ж Он учился этому?
- Зачем же учиться Ему, если Он Бог! - терпение теряет бабушка. - Заведешь ты меня во грех! Угомонись, дитенок!
- Всех Он понимает!.. - не соглашается с бабушкой Валерик. - А что ж Он немцам разрешал нашу станцию бомбить и наш город! Сколько они наших поубивали! А сколько поумирало ленинградских детей из детского сада, что домой не успели уехать, когда немцы пришли! Немцы из них высасывали кровь для фрицевских летчиков. Остался только Моцарт да Семка с Акробатом, которые в госпитале выступали. А девчоночки маленькие все поумирали.
Насупившись, бабушка Настя молчит и с особым пристрастием в мешке с лоскутами копается.
- А немец летел нашу станцию бомбить и молился, чтоб наши зенитки промазали и его самолет не сбили.
И девушки наши, зенитчицы, что в доме Сиволобихи стояли, тоже Богу молились: "Господи, помоги нам немца "фашицкого" сбить! Не дай ему станцию разбомбить! Тут эшелоны стоят на фронт и раненых поезд". Вот что делать Богу, когда все Его просят с разных сторон?
Бабушка Настя безмолвствует.
- А продавщица пивная в Голубом Дунае, когда мужики затолпятся вокруг, после бани, кричит: "У меня ж не двадцать рук! Что мне теперь - разорваться прикажете!"
А дядя Сережа-труба, что из духового оркестра, говорит: "Она специально так пыжится, чтоб мы кружки брали с недоливом под пеной".
А может, богов на небе несколько, да ты не знаешь, бабуля?
К Валеркиному удивлению, бабушка продолжает молчать. И это его укрепляет в правильности созревшего вывода:
- Один Бог немцам помогает, другой Бог - нашим, а тот Бог - американцам…
- Не дури ты мне голову, дитенок, - негромко, но твердо, без тени сомнения, бабушка наставляет. - Бог как был один для всех, так Он один и остается! Сколько б таких мудрецов, как ты, на свет ни появлялось!
- А почему тогда немцы с русскими воюют, если Бог у них один? Не разрешил бы - и все!
- Ну, дак люди - что дети неслухмыные. Шкодят и шкодят. Что немцы твои, что не немцы. И видно, зло накопилось великое, - бабушка Настя вздыхает, постепенно успокаиваясь. - И у нас накопилось, и у немцев. Как гроза! Собиралось до кучи все черное, собиралось да и грянуло! И грянуло так, что грозе той, войне - самой сделалось страшно! Вот оно, горе какое, внучек ты мой. Непотребное люди творят и думают: все, мол, простится. А Господь разумеет по-своему. И по-своему шлет наказание.
Эва! Немцы твои до сих пор шкандыбают в колодках. Так в библейские веки шкандыбали греховники разные. Это Бог им послал наказание! За гордыню послал, за невинную кровь, прости их, Царица Небесная, - крестится бабушка Настя, на икону взирая. - А ты говоришь… Они ж, немцы твои, на весь мир замахнулись! Всех прикончить хотели! А Господь и не дал!
Бабушка губы поджала и подбородок свой сухенький двиганула вперед:
- На пути супостатов Русь Святую поставил!
И вздохнула. И вспомнила, видно, что-то печально-тревожное:
- Телами да жизнями нашими мир заслонил от погибели. Вот как вышло по Божьему замыслу. А то счастье построить хотели на море кровей! Не построишь! А все потому, что Бога в душе не хранили и Божьего страха в душе не держали. А страх перед Богом - это не страх человека трусливого! Это страх во спасение! Спасительный страх! Ты живешь, отвечая за каждый свой вдох, за поступки свои да за помыслы. Перед Богом ты отвечаешь, а значит, и перед собой. При такой к себе строгости ты позорного дела не сделаешь, не замыслишь греховного, зная, что Бог за тобой наблюдает! - погрозила кому-то пальчиком, - Что Он рядом с тобой и в душе твоей царствует!.. Вот как, внучек ты мой, надо жить…
Она тихо вздохнула, перекрестилась и на икону взглянула, будто пытала у Богородицы: "Верно ли я проповедую?" И, укрепившись, продолжила:
- Вот и немцы… Земли захотелось им нашей! Ну, Господь им и дал, что хотели забрать у нас силой. Вон за городом поле громадное унавожено немцами. И места свободного много осталось!..
- А там, бабуля, уже ни крестов и ни касок. Там теперь стойло городского стада, куда бабы приходят в обед, чтоб коров подоить… Бабуля, а кто же главнее: наш Батюшка Бог или базарный лягаш Голощапов?
- Свят, свят, свят! - напуганной курицей всполошилась бабушка Настя. - Господи, Боже Ты мой! Царица Небесная, Богородица-Матушка, прости Ты дитенка мого неразумного!.. Да про такое и думать нельзя! Это ж, внучек ты мой, грех несказанный, Голощапова-пьяницу с Богом ровнять!
И глазами, и жестами показала козявистость Голощапова и высь несравненную Господа Бога!
- А что же ты с Господом Богом на "ты" говоришь, а Голощапову выкаешь?
- Ну, внучек ты мой, тут дело другое! - оттаяла бабушка. - То власть! А власть - это дело казенное и беспощадное, как топор… Ее не разжалобишь и не переспоришь. Вот и выкаю Голощапову, чтоб отвязался скорей…
А с Богом у нас разговор во спасение. Когда-сь на Руси обращение было друг с другом только на "ты". Даже нищий любой говорил царю "ты". Вот такой на Руси был порядок, как бывает в семье…
А выканье к нам завезлось из-за моря. Из неметчины разной. Да мало ли гадости разной к нам нанесло! Один табачище в какие грехи нам обходится!.. От нерусского все это. Вот и маемся до сих пор на манер чужеродный…
- А почему не живем, как Бог говорит?
- Дак греховная плоть не дает. К наслаждению тянет телесному да к богатству…
- Наслаждение - это когда тебе вкусно?
- И вкусно, и сладко… И греховно по самые уши…
- Бабуль, а почему мы так не живем, как живут казаки на Кубани? Там виноград и арбузы! И много всего!.. В кино показали.
- В кине, внучек ты мой, все красиво да гладко, а в жизни - бугры да канавы… Вот и выходит, что одно дело - думать да хотеть, а другое - делать да уметь.
В курилке
Под столбом с электрической лампочкой фронтовики соорудили курилку на армейский манер: по периметру квадрата лавочки вкопали, а в центре врыли бочку с водой.
Вечерами, когда позволяли дела и погода, тянуло в курилку бывших солдат, покурить да в компании братской о жизни текущей свое осторожное слово сказать. А то и просто так, табачком обменяться, ни о чем поговорить. И в этих разговорах "ни о чем" на первом месте стояла война.
Как правило, первым являлся дядька Микола с кисетом самосада. Его появление было сигналом для всех, кто из оконец барачных наблюдение вел за курилкой.
Рассаживались. Закуривали…
У каждого курево было свое, как и война - у каждого "своя".
- Городские наши власти решили Троицкую церковь в спортзал для школы переделать, - дядя Ваня-корявочник новость принес.
- А мы жизнями рисковали, когда спасали чужие храмы. Собор, например, Святого Стефана, - обнимая Валерика под бушлатом, возмутился Пахомыч. - А тут уцелевшее свое ломаем, будто к школе нельзя спортзал пристроить!
- У нас политика такая, богоборческая.
- Богоборческая… Богоборцев бы этих в наши окопы! Сходу бы в Бога поверили! И в Царство Небесное… И скажи ж ты на милость: никакая война не берет ни клопов, ни тараканов! Прекрасные люди погибли, а эти - выжили! Да еще у власти оказались, чтобы всеми людями рулить!
- А что ж там за собор такой, Пахомыч?
- Да ихний же собор.
- От кого спасали?
- Спасали, чтобы взрыва не случилось. Собор Святого Стефана, что в городе Вена, - красивейший собор из всех красивых, что мне довелось повидать за войну на ихнем западе! Так вот, его немцы заминировали и хотели взорвать. И все подготовили так, чтоб фугас, что они под алтарь загрузили, взорвался б, когда люди заполнят собор и служба начнется! Во "изуиты" какие! Изверги настоящие… Ну, православные наши храмы немцы взрывали да грабили - это себе объяснить я могу, хоть и сердце мое не желает принять объяснение то… Но тут же - свое! Своей веры собор уничтожить хотели и своих же людей, австрийцев, угробить!.. Ну и напихали под алтарь всяких авиабомб, да мин противотанковых, да ящиков с тротиловыми шашками. Столько смерти туда нагрузили, что если б рвануло! Ох, погибло б кругом и людей, и домов…
Пахомыч с усмешкой крутнул головой:
- Дак венцы ж не верили, что собор заминирован! Не верили даже, когда мы в ящиках стали тротил выносить. Но поверили сразу, когда авиабомбы увидели!.. Вокруг собора такая толпа собралась! А я тогда с другими стоял в оцеплении, а потом добровольно пошел тот фугас выносить и всю красоту разглядел. Этим собором теперь любуются все. И вряд ли известно кому, что русский солдат красоту эту спас для мира людей.
- Австрийцы знают наверняка, кто им подлянку такую готовил, - метнул дядя Коля спичку в бочку с водой. - Знают! А может, уже и забыли. Доброе дело русских людей в Европе не принято помнить.
- И все-таки, наша Победа многих заставила думать, - заметил раздумчиво дядя Ваня-корявочник.
- А разве думалось мне тогда, в сорок первом, что немец будет передо мной на коленях стоять и руки вверх, и голосом, уже дохлым, еле слышно сипеть: "Гитлер капут!" А в сорок втором под Сталинградом такое вот и было как раз. Голодные, полузамерзшие, полуживые немцы. Навоевались, нажрались русской земли, мать их в загривок!.. Я их не жалел ни тогда, ни сейчас. Врагами они мне были, врагами и остались, - вспомнил свое дядька Микола.
- Ну, а с пленными как ты работаешь?
- А что пленные? Горе одно… Разве это солдаты те самые? Они уже немцы другие. Хотя… Кажется мне, что не все нахлебались плена. Есть и такие, что, вернувшись домой и отъевшись сосисок и пива отпившись, опять захотят "дранг нах остен" проделать.
- Вряд ли… Они не скоро еще дойдут до пива свого и сосисок. У них руин не меньше, чем у нас: постарались братишки по классу. Американцы да англичане бомбили их со страшной силой. Уже и не надо было, а бомбили! Стирали в порошок соперника по капиталу!
- А Дрезден кому соперник? Там столько музеев было!
- Дак, может, в том и соперник!
- А на ихнем западе что ни правитель, то дикарь несусветный. Хоть бы тот же Наполеон. Это ж надо было так вызвериться, чтобы стрелять из пушки по Сфинксу Египетскому! И отбил-таки нос тому Сфинксу. Покалечил изваяние, дикарь цивилизованный. И как он еще не взорвал пирамиды?..
- На пирамиды у Франции пороху не было.
- В Успенском соборе Московского Кремля конюшню устроил, культурный француз! А Кремль вообще хотел взорвать! Кабы не дождь, да не казаки набежали, так и взорвал бы Кремль, корсиканский недоросток!.. А еще говорят, что Наполеон тот - велик и гениален!
- Мужики, а в чем же его гениальность? Ведь он же убийца!
- Да, убийца, бандит, но как разнаряжен был красиво! А какие там женщины были при нем! А солдаты как были красиво одеты! И пукали пушки, нестрашные издали! Знамена, знамена в дыму сражений! И рядами солдатики падают, падают… А поэты, прикормленные да приласканные, взахлеб воспевают убийство, что творилось по велению французика на барабане.
- Но Пушкин наш, Александр Сергеевич, подметил четко, что "гений и злодейство - две вещи несовместные".
- А, наверно, в том его гениальность, что умудрился уложить на полях сражений да в русских снегах громадные миллионы людей со всей Европы! В учебнике сына написано, что только французских солдат погибло более двух миллионов!
- Но Гитлер переплюнул всех наполеонов! И почему-то не пишет никто, что он гениальный! А ведь трупами Европу завалил!
- Не спеши свистеть! Времена в истории бывают всякие. Найдутся еще подлые писаки и "черных кобелей отмоют до бела!" Еще и Гитлера поднимут… и воздвигнут.
- Вот с каких теперь немцев спрашивать за кровавые зверства?
- Дак может их всех расстрелять… было надо? Вон их сколько по городу топчется… А по Советскому Союзу сколько их! Почти все мужики Германии у нас в плену! Они, с Гитлером вместе, представить себе не могли, что в русском плену будут землю колодками шкрабать. А может, с ними и нам поступить было надо, как они поступали с нами! Мы имеем на это право? Наверно, имеем, если по ихним законам жить: око за око, зуб за зуб, кровь за кровь!..
- Так поступить мне, например, душа не позволит… Русская совесть моя, - негромко сказал дядя Коля, Толькин отец, воевавший наводчиком противотанковой пушки.
- А как же ты бил их на фронте? Не за хрен же собачий дали две "Славы" тебе и орден "Красной Звезды"?
- Там они были с оружием! Да и гляделись иначе. Там убивать надо было, иначе б они нас… А безоружных, пленных… не могу. Мне душа не позволит руку на них поднять…. Но тех зверей, что целые деревни наши с людями, от мала до велика, живьем сжигали, - душил бы голыми руками! Хотя… в начале войны мы немцев в плен не брали…
Помолчала курилка.
- А вот бы взяли наши генералы да и приказали тебе убить пленных немцев! Этих самых, что ходят по городу? Что бы ты делал?
- А я тебе так скажу: ни у России, ни у товарища Сталина не было и быть не может таких генералов!
- Зато у нас был генерал, что гнал солдат на немецкие пулеметы. Убийство творил заведомо преступное, солдат обзывая трусами. Товарищу Сталину пришлось его в звании понизить, чтоб не лез в дела армий и фронтов.
На пару затяжек курилка умолкла. Никто не хотел былое горе из братских могил поднимать.
- А вот американцы вообще хотели немцев кастрировать. Сам Рузвельт, ихний президент, предлагал еще в сорок четвертом году всех мужиков и баб немецких поголовно кастрировать.
- Я что-то, мужики, в кастрацию эту не особенно верю, хотя немцы про это мне говорили серьезно.
- У меня среди немцев есть один рассудительный малый. Вот он рассказал, что в Америке план уже был разработан, как надлежало делать все по плану тому, чтобы в два месяца немцев всех, мужиков и баб, поголовно кастрировать. И, наверно, так бы и сделали, да Рузвельт умер скоропостижно… И Черчилля английского сняли с должности. Он тоже хотел расправиться с немцами…
- А фамилия того, кто план тот придумал, такая, как у нашего главврача больницы…
- Кауфман, что ли?
- Да, да, Кауфман! Потому и запомнил.
- А еще американцы хотели превратить Германию в одно большое картофельное поле.
- Вот, наверно, поэтому ж они, американцы да англичане, так беспощадно бомбили Германию!
- А нам замполит еще рассказывал, что будто бы Черчилль советовал всю верхушку нацистскую без суда и следствия похерить, перестрелять, как при попытке к бегству!
- Дак и похерили б! Если бы не товарищ Сталин да не мы! Не армия наша. Вот сказал тогда товарищ Сталин, что надо судить трибуналом главарей фашистских, - и все умылись! Сказал, что Германия должна быть страной самостоятельной, - и ни одна западная рожа не хрюкнула! А не хрюкнула потому, что Советский Союз был державой сильнейшей и порядок в мире держал. Так что нихай немцы помнят, кто их сохранил как нацию и Германию сберег как государство!
- Не верится мне, что немцы помнить будут все доброе, что мы для них сделали. Про свой бандитский поход на Советский Союз правду ж они не расскажут потомкам, потому что в кровавом позоре стоит эта правда в германской истории! А там и гляди, что найдутся продажные твари и Россию начнут мазать дегтем. Да еще нам в вину поставят, что уничтожили ихний фашизм! Сейчас бы царили они над Европой, а может, и миром! А мы им не дали! Костями и кровью своей им пути перекрыли…
- И все же к населению немецкому относились мы по-человечески! Не как победители беспощадные, имевшие право на мщение, а как освободители с добром в душе…