И вместе с тем Розанов не скрывает своего восхищения перед этим русским экспериментом, по-своему масштабным. С его помощью описывается главная проблема России и всего христианства. "Одна из величайших фантасмагорий нашей истории, может быть - даже истории всемирной". Розанов не жалеет слов для того, чтобы подчеркнуть глобальное, метафизическое, всемирно-историческое значение этой русской ереси. "Бездна мощи и логики, но главное - бездна заблудившейся совести, положены в основание секты" .
По Розанову, аскеза естественно завершается в оскоплении. Сам Христос пришел в мир для того, чтобы оскопить его - старый, полный жизни и секса мир язычников и иудеев; он пришел будто для того только, чтобы проложить путь Селиванову. В Апокалипсисе нашего времени Розанов писал с энергией последнего разочарования:
Зачем же Ты сказал: "я и Отец - одно". Вы не только одно, а ты - идешь на Него. И сделал что Сатурн с Ураном. Ты оскопил Его. И только чтобы оскопить - и пришел. Вот! вот! вот! - наконец-то разгадка слов о скопчестве .
АПОКАЛИПТИЧЕСКАЯ СЕКТА
Отталкиваясь от скопчества, на время Розанов сосредоточил свой интерес на хлыстовстве . Собранная Розановым в 1914 книга Апокалиптическая секта (Хлысты и скопцы) содержит важную попытку понимания хлыстовского опыта. Как всегда у этого острого и быстрого журналиста, попытка вполне соответствовала духу момента - бурной и загадочной славе Распутина, слухам о близости интеллектуалов с хлыстами, всеобщему в это предреволюционное время интересу к сектам. Книга состоит из отдельных глав очень разных жанров. Мы находим здесь живые очерки о посещениях автором хлыстовского корабля и о его знакомстве с поклонниками Распутина; подборки из классических сектантских текстов, в частности сочинения Кондратия Селиванова в собственной редакции Розанова; и психологические рассуждения, на сектантском материале продолжающие идеи Вейнингера.
Не слишком заинтересованному читателю самым ценным в книге Розанова кажутся его личные наблюдения над хлыстовским бытом. Так воспринимал книгу рецензент Богословского вестника:
в ней […] нет "высоких материй", содержание ее почти исчерпывается фактическим материалом. Этого нельзя не отметить […] с чувством искреннего удовлетворения. […] Язык книги - это язык фактов, значительная доля которых собрана самим автором при личном общении с хлыстами. […] Чтение ее лучше ознакомит с хлыстовством, чем даже личное, но кратковременное наблюдение .
Задолго до начала работы над этой книгой Розанов с гордостью сообщал, что "живал" в деревнях староверов . Знакомый Розанову миссионер даже подозревал его "в каком-то еретическом вздоре, чуть ли не в хлыстовстве" . Во всяком случае, Розанов несомненно основывался на личном опыте. Даже и работая над своей книгой, Розанов не занимался специальными изысканиями. Он делал школьные ошибки в классификациях, когда, к примеру, писал, что хлысты происходят из духоборов как их самая "страстно-глубокая ветвь", из чего следовало далее, что "духоборчество закончилось в скопчестве" . Петр Струве писал о Розанове, что тот "фактов не знает и не любит", что "в области фактов […] Розанов - гомерический неряха и выдумщик" . На деле Розанов относился к фактам как к текстам, которые нужно истолковать и можно перетолковать. Интерпретируя понятия миссионерского сектоведения на основе очевидной этимологии, Розанов трактовал ‘духоборчество’ не как установившийся термин, с которым все равно было связано немало путаницы, а как собирательное понятие для русских сект, ‘борющихся в духе’.
Сектантство кажется Розанову "явлением более психическим, нежели только церковным" . В изучении религии видит он путь к подлинному пониманию человека; и наоборот, научная психология немецкого образца кажется ему "какою-то игрою в куклы". Настоящее "богатство психологического наблюдения и психологических законов" открывается в писаниях отцов церкви и в жизненном укладе русских сект . Хлыстовство для Розанова - особый психологический тип и даже, пожалуй, антропологическая сущность: "хлыстом нужно родиться". Некоторые люди с рождения уже есть "бессознательные хлысты". Розанов описывает целый "тип" беспокойного странника, ничем не удовлетворенного, нигде не задерживающегося . В этот "тип" Розанов отнес, в частности, любимого им Лермонтова: поэт был "не опознавшим себя Человеком Божиим", и его поэзия "вообще есть лучшее введение в хлыстовство" . В основе столь неожиданного вывода наверно лежали, пользуясь любимым словом нашего автора, "ноуменальные", но не эмпирические соображения . Возможно, что поводом для размышлений о хлыстовской природе лермонтовской поэзии были сведения об особой любви, которую испытывали к ней хлысты.
Хлыстовство - "принцип и явление в своем роде всемирное, может быть объемлющее и языческий и христианский мир. Просто - такая психика! Просто духовный феномен, странствующий в человечестве, может быть ему врожденный, по крайней мере как патологический, болезненный" . Здесь "апокалиптическая секта" совсем сближается с "людьми лунного света"; но все же Розанов нигде не говорит, что хлысты - это содомиты, он ограничивается умилением перед их духовной женственностью. Апокалиптическая секта во многих своих частях развивала идеи Людей лунного света. Одна из книг посвящена народной вере, другая - большим именам русской и мировой культуры, но в обеих Розанов описывает одно и то же: особый способ уклониться от секса и тем сделать несчастными себя и человечество. Книга о сектах куда менее агрессивна. Насколько интонация в Людях лунного света полна схематизма и негодования по поводу разных аскетов, урнингов и некрофилов, настолько Апокалиптическая секта вся продиктована уважением и желанием понять: "Дивны дела твои, Господи"; "Ум мутится, ум бессилен", - то и дело восклицает Розанов по поводу хлыстов вообще и Распутина в частности. Если в прежних работах Розанов сливал религию с полом, то теперь хлысты заставили его почувствовать их противоположность. Вера и пол питаются одной и той же энергией, но борются за нее, потому что энергия эта конечна. Богословский вестник так описал произошедшую с Розановым концептуальную метаморфозу:
С угасанием половой активности развивается энергия той религиозности, которую В. В. Розанов подметил у хлыстов. Так для него открылась завеса подлинных религиозных переживаний […]. Теперь уже г. Розанов не […] издевается над монашеством: он почувствовал в глубине его истинно-святую основу, но подошел к нему, как ни странно, через психологию хлыстов .
СОЦИАЛЬНАЯ УТРОБА
Розанов поехал в хлыстовскую общину под Петербургом в 1904 году. Ему предложил эту поездку знакомый миссионер. Писатель согласился с восторгом; он сравнивает свою часовую поездку с приключениями знаменитого путешественника в сердце Африки. "В такой же мере - новые страны, новые люди, новые понятия. И что мы о них знаем иначе, чем через книги?"
Действительно, хлыстовский корабль в предместье Петербурга был как будто "в другой части света - по неизмеримой разнице психологии и миросозерцаний" . На радении Розанов не был, только участвовал в общем чаепитии. Хлысты показались ему людьми с "особой духовной организацией", "бесконечно впечатлительными"; "пушинка, которая бы упала на меня и меня не отяготила […] этих людей почти заставила бы вскрикнуть от боли" . Сергей Булгаков видел то же самое, только оценивал с противоположным знаком: "религиозная неврастения […] составляет отличительную черту современного хлыстовства" . Для Розанова же хлыстовство - "яркое цветное пятно на монотонном пятне народной нашей жизни". Он уверен в прямом родстве, и даже идентичности, русского хлыстовства с античными дионисийскими культами: "это как грибы, белые и боровики: одна порода" .
Но наличие свального греха у хлыстов Розанов категорически отрицает. Главная для него и бесспорная особенность характера хлыстов - отвращение хлыстов к "плотскому общению", их абсолютное девство. У всех них, мужчин и женщин, души "усиленно женственные" . Обвинение хлыстов в ритуальном групповом сексе, по Розанову, - вековая клевета православных миссионеров. По словам того из них, который привез Розанова к хлыстам, местный пророк жил с семью женами; но Розанов не верил. Впрочем, он вообще был уверен в своей способности различать, есть ли половое общение между супругами, по их виду и запаху . Рецензент Богословского вестника возражал против отрицания Розановым свального греха у хлыстов:
против его основного тезиса имеется столько объективных данных, в форме, например, установленных на суде фактов, что настаивать на нем все равно, что доказывать отсутствие у хлыстов радений .
Розановская апология парной, гетеросексуальной, семейной любви помогла ему сопротивляться очарованию коллективного тела, от которого уберегся мало кто из его современников. Все же хлыстовский опыт интеграции казался ему полезным, и впечатления от социальных аспектов хлыстовской жизни у него были самые восторженные. ""Христос" их - необыкновенный человек как по страшной силе пропаганды и фанатизма, так и по красоте" . Благодаря своим психическим особенностям хлысты достигают братства, порядка и полного счастья членов секты. "Нет еще рабочей организации, да и вообще не открыто системы человеческих отношений, где добровольно люди так снимали бы свое "я", чтобы вырасти в огромное коллективное "я" общины, "корабля"". Хлысты знают, как этого достичь. Их практика - открытие, которому нет подобных в истории, и их опыт должен быть использован в государственном масштабе. "Будущие государственные русские люди раньше или позже схватят этот комплекс мыслей и поместят потерянную секту в ту ячейку общесоциального бытия, где ей следует быть". Розанову нравится хлыстовское название общины - ‘корабль’, которое он понимает как "выражающее чувство разобщения с морем остальных людей"; но еще лучше, пишет он, назвать хлыстовскую общину "социальною утробою, не рождающею и вечно возбужденною" . Он не отказывался от восприятия хлыстовства как явления экзотического и беспрецедентного. "Удивительно наблюдать сочетание этих оборванных кусков Православия с потоком религиозного конвульсионерства, не имеющим ничего общего ни с одной христианскою церковью" .
Сексологические идеи Розанова развивались под влиянием Отто Вейнингера и его пионерского анализа бисексуальной природы человека. К этому Розанов прибавлял, однако, совершенно несвойственное его немецкому предшественнику женолюбие и еще временами - специфически русский утопизм. Одна из основных его идей, в этом параллельная мысли Фрейда, состояла в радикальном расширении понятия ‘пол’ (Розанов не употреблял слова ‘секс’) и сведении прочих областей жизни к ‘полу’ в этом его всеохватывающем значении. Вне пола в человеке нет ничего существенного; но половое склонно маскироваться, и его выявление - дело интерпретации. "Даже если что-нибудь замышляем противо-половое - это есть половое-же, но только так закутанное и преображенное, что не узнаешь лица его" . По сути дела, Розанов перевел обсуждение ‘вопросов пола’ в плоскость идеологической борьбы; или, что то же самое, придал русскому идеологическому дискурсу новое и вполне неожиданное измерение. За аскетизмом, равно как и за гениальностью, скрывается нереализованный гомосексуализм. Защита Розановым гетеросексуальности как ключевой духовной ценности, его озабоченность "людьми лунного света", или латентными гомосексуалистами, его трактовка аскетизма как перверсии имели множество скрытых значений. Ненавистный ему синдром он находил в Соловьеве, Достоевском и самом Иисусе Христе. Одной из неназванных мишеней была чета Мережковских с ее видимой асексуальностью, подозреваемым гомоэротизмом, претензией на лидерство в культурном творчестве; к тому же Мережковские вступили с Розановым в конфликт.
Ключевая формула Розанова проста и парадоксальна: "Это содом порождает идею, что соитие есть грех". Содомиты-гомосексуалисты пытаются подавить свой порок и в результате распространяют чувство вины на весь человеческий род. Идеи Розанова шокировали многих, но в общем, оставались в контексте эпохи. Сергей Булгаков, христианский философ и в будущем - священник, в письме Розанову называл Людей лунного света "самым центральным и значительным из всего Вами написанного, как Вы и сами, конечно, считаете". Конечно, он не был согласен с розановской "метафизикой", которая интерпретировала христианство как аскетизм, а аскетизм как содомию. Тем не менее, признавался Булгаков, в идеях Розанова "содержится ключ, открывающий страшно многое, в этом постоянно убеждаешься в жизни" . Пришвин, осваивавший тогда путь от культуры к природе, писал: "С Розановым сближает меня страх перед кошмаром идейной пустоты […] и благодарность природе, спасающей от нее" . А Струве писал о Розанове с насмешкой: "все-таки литературные произведения суть творения, а не выделения" .
Интерпретируя хлыстовский опыт, Розанов опирался на ту же идею, которую использовал Фрейд, - что высшие достижения культуры и религии основаны на позитивных результатах подавления человеческой сексуальности. Как пишет Розанов о хлыстах: "я вполне уверен, что изумительная высота в них горизонтальных чувств, товарищества, братства, содружества - достигнута именно через таинственное угашение в себе инстинкта […] рождения" . В терминах Розанова, половое влечение не исчезает при воздержании, а только скрывается и переходит "в жар и огонь духовных волнений". Последние "у образованных выражаются в умственном, поэтическом и общественном творчестве", у простолюдинов же - в радениях, пророчестве, ясновидении . В целом, рассуждает Розанов, для простого народа хлыстовство является тем же, чем для интеллигенции является искусство.
Мы - композиторы, художники, писатели, нас 1500–2000 человек - не должны забывать о миллионах… Мы можем фантазировать, буйствовать, "вертеться" с пером или кистью в руке, - но остальные? Им также нужно в чем-нибудь, как-нибудь "вывертеть" свой дух […] Дайте сотворить человеку - иначе он умрет или "завертится" .