Исходные данные для этой игры такие: Диана – богатая вдова, ведущая двойную жизнь; с помощью денег и безупречных манер (а также ценой щедрой благотворительности) она успешно конструирует свой респектабельный образ в глазах "общества", втайне презирая это общество всей душой. Интимная жизнь героини скрыта от посторонних глаз, тщательно срежиссирована и декорирована согласно вкусам самой Дианы. И вот здесь открывается большой простор для догадок и домыслов. Вполне возможно, что, как и Нэн, выходя на панель, мстила таким образом Китти и Уолтеру за их предательство, Диана своим разнузданным, развратным (по меркам викторианской морали) поведением мстит за то, что ей пришлось в своем время пережить и о чем не говорится в романе. Ее поведение – явный вызов общественным устоям, надругательство над всем тем, что было священно для "добропорядочных" викторианцев, и можно предположить, что именно от этих устоев Диана в свое время пострадала.
Показательно, что в доме Дианы нет ни одного портрета ее покойного мужа, мистера Летаби ("Мужа она, догадываюсь, не любила: ни обручального, ни траурного кольца она не надевала, и во всем большом и красивом доме не нашлось места для хотя бы одного портрета мистера Летаби" [7, c. 323]), и тот факт, что Диана бездетна (при том, что в викторианскую эпоху многодетные семьи были нормой) говорит о том, что супруги нечасто занимались сексом (если вообще им занимались). Почему Диана вышла замуж – был ли это брак по расчету или по воле строгих родителей, которые, возможно, заметили "отклонения" в натуре своей дочери и поспешили выдать ее замуж? Или же это было соглашение, удобное для обеих сторон? (В викторианскую эпоху в высшем сословии нередки были случаи такого "брака по договоренности", когда оба супруга были гомосексуальны и вступали в брак для прикрытия). Была ли Диана когда-нибудь по-настоящему влюблена, было ли ее сердце разбито? Информации об этом в романе нет, но все это подразумевается, и автор настойчиво подталкивает читателя к фантазиям на эту тему.
Встреча Нэн с Дианой не случайна – они обе стремятся к одному и тому же, и их страсть, их сексуальность сближает их. Он как бы отражают друг в друге худшие или самые потаенные стороны своих натур. И – что важнее всего – им обеим близка концепция жизни (и – ýже – сексуальных отношений) как театральной постановки или ролевой игры. До определенного момента Нэн завораживает отведенная ей в доме Дианы роль, равно как пленяют костюмы и декорации.
Сцена изгнания Нэн и служанки Зены из дома Дианы так же театральна, как и остальные эпизоды с участием этих героинь. Данный фрагмент более всего напоминает разгул пьяной публики в дешевом мюзик-холле – Сара Уотерс выстраивает здесь зеркальные отношения со сценой, случившейся ранее, когда Нэн выступала на сцене в паре с Китти. В одном из не самых фешенебельных залов пьяный разбушевавшийся зритель обзывает Китти и Нэн "розовыми", после чего вся разгоряченная толпа освистывает актрис. Изгнание Нэн и Зены происходит во время роскошного приема по случаю сорокалетия Дианы Летаби, и гостьи Дианы – дамы из высшего сословия – ведут себя в качестве свидетельниц драматической сцены как безродная толпа в партере дешевого театра: никто не думает ни о чувствах девушек, ни о чувствах хозяйки дома; всем хочется лишь усилить и без того острые ощущения от разыгравшейся на их глазах драмы.
Следующая страница в жизни Нэн (и очередная перемена роли) связана с молодой женщиной по имени Флоренс. Вместе с братом – убежденным социалистом и начинающим общественно-политическим деятелем – Флоренс все свое время отдает деятельности на благо тех, кто страдает от нужды и социальной несправедливости. Однако, обнаружив на пороге собственного дома изможденную и оборванную Нэн, Флоренс не спешит брать на себя ответственность за ее судьбу. На помощь вновь – уже в который раз! – приходят актерские навыки Нэн. Даже находясь в состоянии, близком к коллапсу, героиня моментально "считывает" ситуацию и ведет себя так, будто играет специально для нее написанную роль; ни на минуту она не перестает ощущать себя актрисой на подмостках. Появившись в доме Флоренс, Нэн рассказывает выдуманную на ходу историю о некоем господине, который поступил с ней неблагородно, поскольку чувствует, что правда может оказаться слишком шокирующей для такой добропорядочной женщины, как Флоренс. В этот момент Нэн чувствует себя почти так же, как несколькими годами ранее – в карете Дианы Летаби в первые минуты их знакомства. Она – словно актриса в начале первого акта пьесы: "Флоренс словно бы совала мне в руки готовый текст пьесы, оставалось только его зачитывать" [7, c. 453]. По сути, Нэн врет, но сама она воспринимает это не так – она лишь следует той роли, которую навязывают ей обстоятельства, не лжет, но произносит текст роли.
Чем ближе к финалу поизведения, тем чаще все события в своей жизни Нэн оценивает с точки зрения сцены. Но при этом интересно, что талант к перевоплощению сочетается с цельностью натуры Нэн. В каждой жизненной ситуации она твердо придерживается той роли, того образа, который добровольно принимает как свою нынешнюю ипостась, и не пытается выглядеть кем-то другим. Любя Китти, она не скрывает своих чувств и искренне досадует на постоянные, навязчивые требования Китти "быть осторожными". В любви, по мнению Нэн, нет ничего постыдного, и поэтому она не чувствует себя преступницей. Оказавшись в роли мальчика-проститутки, а затем – содержанки богатой дамы, Нэн не пытается изображать поруганную невинность (хотя могла бы, будучи девушкой из приличной семьи), а ведет себя соответственно сложившимся обстоятельствам – не теряя при этом собственного достоинства (о чем свидетельствует, например, эпизод, в котором Нэн встает на защиту служанки Зены, подвергающейся публичному унижению перед высокородными гостями Дианы). Наконец, попав в общество социалистов, она не пытается подыгрывать им, имитируя интерес к политике, хотя, возможно, такая игра пошла бы ей на пользу.
По сути, Нэнси Астли – экспериментальная героиня (как Сара Вудраф в романе Дж. Фаулза "Любовница французского лейтенанта" или как Кристабель Ла Мотт в романе А. Байетт "Обладать"). Она является воплощением характерной для культуры рубежа XX–XXI веков концепции идентичности как непрерывного процесса, а не как продукта или результата, однако действует героиня в декорациях эпохи с прямо противоположными взглядами. Судьба Нэн – своего рода иллюстрация к теории Джудит Батлер о перформативной (игровой, процессуальной) природе идентичности (гендерной идентичности в том числе): "Гендерная идентичность – это не то, что стоит за проявлениями гендера изначально; она процессуально конституируется этими самыми проявлениями. Иными словами, то, что принимается за результат, на самом деле является процессом" [22, c. 25]. Меняя обличья, осознавая каждый новый поворот своей судьбы и новый образ именно как роль, которую нужно играть в соответствии с антуражем и обстоятельствами, Нэн, тем не менее, сохраняет верность себе, тогда как Китти, пытающаяся "уместить" свою жизнь и свою личность в узкие рамки правил и норм викторианского общества, существует в состоянии постоянного двоемыслия. Она занимается любовью с Нэн, но при этом не считает себя человеком с гомосексуальной ориентацией и панически боится, что кто-то из окружающих может так подумать. Она выходит замуж за Уолтера Блисса, потому что в обществе "так принято". Именно стремление спрятать свои истинные пристрастия и желания за шаткими декорациями викторианской добропорядочности приводит к тому, что Китти предает Нэн – единственную настоящую любовь в ее жизни – и как личность приходит к полному распаду.
Таким образом, театр, мюзик-холл становится для Нэн способом раскрепощения, сферой абсолютной свободы и одновременно полем поиска идентичности.
Образ викторианского мюзик-холла в произведениях британских авторов начала XXI века: краткий обзор
Викторианский мюзик-холл постоянно привлекает внимание современных британских писателей – от "первых имен" до авторов популярного на рубеже ХХ-XXI века исторического детектива и триллера. Однако особенный подъем интереса к теме наблюдается после выхода двух произведений, речь о которых шла в предыдущих главах. Питер Акройд, пожалуй, первым среди авторов неовикторианской прозы продемонстрировал огромный художественный потенциал мюзик-холла как образа, темы, места действия. В романе "Процесс Элизабет Кри" мюзик-холл становится энергетическим центром, точкой, в которой сходятся судьбы главных героев произведения и все важнейшие сюжетные нити. Мюзик-холл позволяет автору рассмотреть такие проблемы, как идентификация личности и двойственность человеческой натуры, высветить основные грани английского национального характера и т. п. Сара Уотерс продолжила начатое П. Акройдом в своем дебютном романе "Бархатные коготки". После выхода этих двух произведений мюзик-холл занял прочное место в современной британской прозе.
Прежде всего в этой связи следует упомянуть роман Мишеля Фейбера "Багровый лепесток и белый" ("The Crimson Petal and the White", 2002). Некоторые критики (например, Георг Летиссьер [Letissier, G.) называют автора классиком неовикторианской литературы, хотя нельзя не отметить, что за те почти двадцать лет, которые прошли с момента завершения романа до его публикации, увидели свет произведения, с бóльшим основанием заслуживающие статуса неовикторианской классики. Произведение Фейбера интересно, главным образом, потому, что оно заключает в себе практически все элементы, характерные для жанровой "формулы" неовикторианского романа – от тематики и проблематики до конкретных художественных приемов. Это и "диккенсианский" охват различных граней викторианской действительности, и концентрация на "запретных" темах (проституция, влияние половой жизни человека на его социальное поведение, сословное расслоение викторианского общества, условия жизни бедноты и т. п.), и наличие элементов метапрозы. Однако нужно заметить, что все составляющие этой формулы сведущему читателю хорошо знакомы по более ранним и – следует признать – гораздо более ценным в художественном отношении образцам жанра.
Тем не менее, роман Фейбера интересен в контексте данного исследования, так как в нем образ мюзик-холла функционирует как важная характеристика викторианской эпохи и как существенный штрих к портрету главного героя.
Уильям Рэкхэм – младший сын владельца крупной фирмы по производству косметики и парфюмерии. Поскольку старший брат Уильяма – Генри – отказался от положенной ему по праву старшинства роли будущего управляющего, Уильяму открыт путь в большой бизнес. Но молодой человек не торопится взять в руки бразды правления крупным предприятием. Он безволен, ленив, и необходимость разбираться в деловых бумагах отвращает его так же, как и необходимость принимать сложные решения в семейной жизни. Жена Уильяма – Агнес – психически неуравновешенна, воспитанием дочери занимается гувернантка, и в целом плачевное состояние домашнего хозяйства не оборачивается полным хаосом только лишь благодаря финансовой поддержке отца Уильяма.
Однако все меняется после встречи Уильяма с проституткой по прозвищу Конфетка. Конфетка – не обычная представительница своей профессии; она умна, остроумна, начитанна, она способна поддержать интеллектуальную беседу, причем эрудиция ее достаточно широка даже по меркам образованного мужчины того времени. При этом в отличие от других проституток, Конфетка готова удовлетворять любые – даже самые причудливые и извращенные – желания клиентов. Уильям стремится сделать Конфетку своей содержанкой, выкупить ее из борделя и сделать своей безраздельной собственностью. Ради этого он прилагает титанические усилия и овладевает азами управления крупным предприятием, что позволяет ему вскоре занять место отца в семейном бизнесе. Доходы семьи растут, а вместе с ними стремительно повышается и статус супружеской четы Рэкхэмов в обществе. Однако двойная жизнь и метание Уильяма между двумя женщинами, представленное в романе как классический для викторианской эпохи конфликт страсти и долга, неизбежно приводят к череде трагедий.
Мюзик-холл в романе предстает как часть "запретного" Лондона, как отражение изнанки викторианской благопристойности и респектабельности. В романе есть два эпизода, в которых Рэкхэм и его друзья посещают мюзик-холл. Показательно, прежде всего, то, что молодые люди идут не столько посмотреть представление, сколько показать себя. Для Уильяма, который долгое время с трудом сводил концы с концами и чувствовал себя униженным в глазах более успешных представителей своего сословия, очень важно продемонстрировать перемену в своем положении. Сословный снобизм героя и – шире – самой эпохи хорошо раскрывает следующий фрагмент романа: "Сидя этим вечером в мюзик-холле Ламли, в окружении мужчин в матерчатых кепках и женщин, которые не досчитываются зубов, Уильям Рэкхэм упивается мыслью о том, что может, сколько ему будет угодно, появляться в местах, подобных этому, не опасаясь оказаться ошибкой принятым за человека менее значительного, чем он есть. Теперь, когда фундамент благосостояния его укрепился, а возвышение до поста директора концерна стало общеизвестным (во всяком случае, известным людям, сделавшим знание о том, "кто есть кто", своей специальностью), его появление в любом месте почти неизменно сопровождается шепотком: "Это Уильям Рэкхэм". А поскольку каждый шов его одежды отзывает наилучшим качеством и наиновейшим фасоном, он может быть совершенно уверенным в том, что и люди совсем простые, ведать не ведающие о том, кто он такой, все же признают в нем состоятельного джентльмена – джентльмена, который забавы ради снисходит до увеселений публики не столь состоятельной" [9, c. 265].
Немаловажным штрихом к портрету героя является и характер посещаемых представлений. "Великий Флателли", исполняющий мелодии посредством пускания газов – вот гвоздь программы, который так заинтересовал Уильяма и его друзей во время их первого посещения мюзик-холла. Во время второго визита друзья наслаждаются выступлением "Ножного Паганини" – безрукого калеки, который играет на скрипке при помощи ног. Такое влечение представителей "благородного" сословия к откровенно вульгарному, грубому, физиологическому – характерная черта эпохи. Постоянная необходимость держать себя "в узде", следовать всем писаным и неписаным правилам поведения, контролировать каждый свой шаг и каждое слово, чтобы не уронить себя в глазах окружающих – все это порождало внутренний протест, желание хотя бы иногда выйти за рамки приличий и "пуститься во все тяжкие". Этот эпизод подчеркивает склонность героя к ведению двойной жизни, его желание и сохранять реноме, и в то же время позволять себе непозволительное.
Следующий автор, которого следует упомянуть в связи с темой данного исследования – Сара Рейн, признанный мастер современной детективной прозы. Будучи дочерью ирландского комедийного актера, сама писательница много играла в любительских постановках, а потому хорошо знает специфику театральной жизни. В романе "Песня призрака" ("Ghost Song", 2009) Сара Рейн соединяет тему мюзик-холла с еще одной популярной темой неовикторианской прозы: вера в привидений и взаимодействие земного мира и потусторонней реальности.
Действие разворачивается вокруг одного из старейших лондонских мюзик-холлов "Тарлтон" (Tarleton music hall). Мне удалось связаться с автором произведения и задать вопрос о происхождении данного названия и о возможных реальных прообразах этого заведения. Сара Рейн ответила, что "Тарлтон" – это собирательный образ старейших лондонских заведений подобного рода. В качестве названия была взята фамилия известного комического актера, придворного шута и любимца Елизаветы I, Ричарда Тарлтона. Есть версия, что именно Тарлтон послужил прообразом для шекспировских героев – Основы из "Сна в летнюю ночь" и Первого Могильщика в "Гамлете". Тарлтон не только умел петь и танцевать, но также сочинял музыку, владел акробатическим искусством и даром импровизации – умел сочинять остроумные рифмованные реплики в ответ на заданную публикой тему. На этом отсылки к елизаветинским временам не заканчиваются. В романе здание Тарлтонского мюзик-холла находится на Platts Alley. Название улицы, как и название зала – вымышленное. Слово platt, широко употреблявшееся в елизаветинские времена, сегодня известно как plot, но значение сегодняшнего plot несколько иное, чем у старого platt. Последнее означало не столько сюжет, историю, сколько список актеров, порядок их выхода на сцену и ухода со сцены во время спектакля, а также перечень всего сценического инвентаря.
Но и на этом отсылки к елизаветинскому театру и к творчеству У. Шекспира, в частности, не заканчиваются. Обратимся к такому фрагменту: "Начинался дождь, и камни мостовой стали мокрыми и скользкими. Старая служебная дверь находилась в самом конце переулка. Роберт достал ключи из кармана пиджака и собрался войти внутрь, как вдруг его внимание привлекла надпись, выбитая на каменной панели над дверью. Буквы кое-где стерлись, но все же прочесть было можно: "Будьте довольны все, будь то великие, будь то малые". Цитату Роберт не распознал, но счел, что слова очень подходят к этому заведению. Он улыбнулся, стараясь не думать о том, насколько сложная работа ему предстоит. Отперев служебную дверь, Роберт вошел в театр и ощутил запах пыли, подгнивших балок и древности" [49, c. 9].
Надпись, которую увидел герой над служебным входом в "Тарлтон", в оригинале выглядит так: "Please one and please all, be they great, be they small". Эти слова – рефрен из старинной баллады о ворóне, сидящей на стене, которую любил исполнять Ричард Тарлтон:
Please one and please all,
Be they great be they small,
Be they little be they lowe,
So pypeth, the Crowe,
Sitting upon a wall:
Please one and please all [55, c. 218].
Первая часть этого рефрена звучит в реплике Мальволио, обращенной к Оливии, в "Двенадцатой ночи" У. Шекспира (акт III, сцена IV):