Связь тут прямая и непосредственная. Если культура – онтологическая система, сложноорганизованное бытийное целое, не сводимое к составляющим ее элементам (компонентам) и даже их совокупности ("сумме"), то и ее познание – отдельная и особая познавательная задача, не решаемая конкретными науками о культуре – не "покрываемая" познанием конкретных феноменов, структур и областей культуры, их конкретных отношений друг с другом и с "экстракультурной" реальностью (природой, обществом и человеком). У культурологии свой особый объект – это культура как целое (система) во всём богатстве проявлений и собственно системности (единой логике и онтологической связности) её состава (элементов, компонентов), структуры и активности (функционирования, эволюции). При этом конкретные элементы (например, субъекты, институты, программы, артефакты), структуры и способы (виды) активности культуры – объекты традиционных конкретных гуманитарных наук – также "входят" в качестве объектов в этот новый познавательный комплекс, но именно как части целого, носители его системной логики, его "генотипа" и "фенотипа", этим целым в своем реальном существовании "опосредованные". А предметом познания культурологии в данном случае выступают – сама системность, системообразующие (объектообразующие) основания, силы и "механизмы", законы и свойства системы культуры, совпадающие с ее сущностной спецификой. Помимо уже названных генерирующих (порождающих) и структурно-функциональных механизмов (способов самоосуществления) системы, это и ее так называемые системные качества. И как без постижения конкретных её составляющих (элементов, структур и функций) нам не понять культуры как целого (на любом онтологическом уровне ее системности: культура этноса, исторического и регионального типа, культура вообще; в любом ее онтологическом масштабе: от культуры человечества через культуру страны (конкретного общества) к культуре его социальных групп и конкретных личностей), так – и в еще большей степени – никакой культурной "конкретики" невозможно понять (объяснить, интерпретировать и оценить), не зная законов и свойств той системы ("метасистемы"), которая породила эту конкретику и определила ее системные качества и зависимости.
Всё сказанное можно выразить одной фразой: процесс познания "мира культуры" открыл в нем (создал) принципиально новые объект и предмет: культуру (ее типологические модификации) как систему и ее (их) законы и свойства, постижение которых и стало возможностью. Возможностью (объективно возможной имманентной целью) культурологии. Но для превращения возможности в необходимость понадобилось осознать еще одну важную вещь.
Второе. К этому познавательному рубежу подошла уже умозрительная (донаучная) философия культуры. Подошла (или подлетела?) со своих предельных мировоззренческих высот, когда признала культуру (или ее понятие) интегральным воплощением-выражением основных отличительных особенностей человека. Но на отвлеченно-философском уровне это была хотя и существенная, но лишь пассивная констатация, не доходившая до принципиального существа дела. До этого существа добралась в 20 веке наука, обобщившая и осмыслившая опыт познания культуры в своих принципиальных установках и выводах о сущностной связи культуры и человека, о фундаментальной роли первой для возникновения, сохранения, (воспроизводства) и развития специфики (специфической сущности и существования) второго [42] . Когда конкретная наука о культуре это поняла и выразила в своих мировоззренческих и методологических установках, она из этнологии стала культурной (социальной) антропологией – наукой не просто о каких-то конкретных (исторически ранних) народах (обществах) и их культурах, что, собственно, и было наукой этнологией. Она стала наукой о культурно-исторических основаниях специфики человека (человеческого рода), ее происхождения и эволюции, о самой этой специфике, выявляемой, прежде всего, на материале "ранних" народов (обществ), о безусловно культурной природе и сущности человека и человеческих сообществ. В результате взгляд на культуру как систему дополнился во всех отношениях существенным пониманием ее основополагающей, универсально-фундаментальной социальной и антропной роли. Столь значимой и так понятой в своем значении культурой, к тому же далеко выходящей за пределы ранних обществ, непременно, абсолютно необходимо заниматься специально, целенаправленно и системно-всесторонне. Так окончательно и навсегда, я уверен, культурология – во всей масштабности, всеохватности и обобщенности своего видения культуры и своих познавательных задач – стала социально-научной необходимостью.
Лучше всего и первыми эту необходимость, ее масштабы, горизонты и "обертоны" ощутили и осознали культурные антропологи. Ведь они в собственной исследовательской практике невольно и вольно выходили за пределы своей науки. И в плане "объекта", которым для них – в их культуропознающей устремленности – вскоре стала вся история культуры человечества, все типы обществ и культур (Л. Уайт, А. Крёбер, К. Леви-Стросс, К. Гирц и др.). И в плане "предмета": задавшись вопросом о связи сущностной специфики человеческого рода и культуры, культурная антропология оказалась в зоне бытийно– и мыслительно-предельных реальностей (онтологических систем: природа, общество, человек, культура), их сущностно-системных отношений и связанных с ними фундаментальных проблем "устройства" сложнейшего природносоциокультурного человеческого мира и деятельностной жизни людей в нем. А через них вышла на обобщенное видение всеобщей сущности, универсальных законов и свойств культуры. При этом культурная антропология, а фактически уже культурология, с одной стороны, обнаружила неизбежное пересечение, диалог-спор с обобщающими теоретическими отраслями науки, также, но по-своему, ответственными за познание "мира человека". Одна из наиболее значимых и близких для культурологии, несомненно, социология, о дискуссионных отношениях с которой уже на стадии становления первой не так давно интересно напомнила статья В. Г. Николаева [43] .
С другой стороны, предельный и сущностный для понимания человека и человеческого мироотношения характер культуры, ее интегральный бытийно-функциональный статус "специфического способа существования, воспроизводства и развития человечества" (как бы последний ни интерпретировался) определили неизбежную и объективную (никем не навязанную!) имманентную философичность культурологии как общей теории культуры: по языку, уровню обобщения (социальная и человеческая всеобщность), глобальному мировоззренческому горизонту-контексту и, главное, познавательной цели. Поэтому мы имеем дело со сложным, двойственным (условно: "дискретно-континуальным", единораздельным) отношением культурологии и философии культуры. В основном, в главном это ни в коем случае не внешние отношения. Общая теория культуры как центр и ядро культурологии, основа всех ее более конкретных дисциплинарных компонентов – результат органического концептуального единства и творческого взаимодействия философского (культурфилософского) и научного (гуманитарно-научного) "начал", дискурсов [44] .
Для философии культуры за пределами обозначенного философско-научного единства с культурологией остаются сферы ценностно-мировоззренческой интерпретации и оценки социокультурных систем и их "сущностей", а также, естественно, отношения с другими разделами философии (онтологией, гносеологией, аксиологией и т. д.).
Для культурологии же за пределами такого непосредственного единства с философией культуры оказываются частные теоретические проблемы культуры и конкретные культурологические дисциплины: историческая культурология, социология культуры, психология культуры, семиотика культуры, лингвокультурология, этнокультурология, культурная антропология (с рождением культурологии ставшая ее субдисциплиной о жизни реальных людей в культуре, о культуре как основе конкретных образов жизни людей) и прикладная (практическая) культурология. Для всех этих субдисциплин неизбежно философская "общая теория культуры" выступает мировоззренческим и теоретико-методологическим основанием.
Но если я называю "субдисциплины" культурологии конкретными, то обладают ли они "общекультурной" размерностью и имеют ли право быть относимыми к культурологии? На обе части вопроса можно уверенно ответить утвердительно. Дело в том, что "конкретность" культурологических дисциплин заключается в выделении в сложном многомерном целом культуры какого-то конкретно-предметного параметра (свойства, "измерения"). Но эти параметры оказываются по-настоящему универсальными, всеобщими для культуры, то есть присущими ей на всех ее уровнях, во всех сферах и подсистемах, для всех ее типов и модальностей. Таковы лежащие в основе конкретных культурологических дисциплин параметры культуры: историзм (историческая изменчивость); социальность (отношение к общественным отношениям и группам); связь с психической реальностью; знаковая опосредованность и воплощенность; укорененность и основополагающая роль естественного языка; этничность; антропность и реализуемость в образе жизни человека; технологичность, или конструктивность. Осознание роли других универсальных параметров (свойств) культуры, несомненно, приведет к появлению новых культурологических субдисциплин. Одним из таких бесспорных в своей универсальности и фундаментальной значимости параметров культуры выступает информация. Приходится удивляться, что в "информационную эпоху" (М. Кастельс), при растущем влиянии информационного подхода к культуре пока не оформилась специальная "информология культуры". Впрочем, это дело времени и влияния соответствующих пограничных наук: для "социологии культуры" нужна развитая социология, для "семиотики культуры" – семиотика и т. д. "Информология" пока таким развитием и влиянием похвастаться не может.
Еще одним из закономерных актуальных "обнаружений" культурологии и всех ее дисциплин-составляющих, проявлением ее усиливающейся экспансии в пространство других гуманитарных наук, включая философские (например, в эстетику), выступает применяемый этими последними так называемый "культурологический подход". Он применяется в соединении с собственными конкретными целями этих наук – к их конкретным объектам. Скажем, к литературе, музыке или политической организации, экономике и религии. Для соответствующих наук эти конкретные явления самодостаточны и "самозаконны", то есть обладают нередуцируемой спецификой, включая собственные закономерности, особый хронотоп, содержание, язык и форму существования. Но поскольку эти явления также суть феномены культуры и подчиняются ее системным закономерностям, свойствам, зависимостям, как универсально-сущностным, так и культурно-типологическим, то имманентно-специфическое постижение (объяснение, понимание, истолкование) любого конкретного феномена культуры сегодня необходимо дополняется его "корневой", системно-культурологической интерпретацией и объяснением данной специфики. Так происходит, если угодно, внутренняя культурологизацш (методологическая, теоретическая) гуманитарных наук – как и в других отношениях их семиотизация, социологизация или психологизация.
Этот процесс, однако, отнюдь не означает превращения, допустим, искусствознания или политологии в культурологию [45] . Для этого познание искусства или политической организации должно быть подчинено задаче получения системной информации о культуре, о ее общих, объединяющих искусство с политикой и другими подсистемами культуры, закономерностях и свойствах (механизмах, структурах), о ее типологических тенденциях и чертах. Обогащение методологии и результатов идет, повторю, в традиционных рамках "старых" наук.
По этой же причине нет никаких оснований считать культурологическими многочисленные диссертации, представляемые к защите по специальности "теория и история культуры", широко повторяющие слово "культура" или, скажем, "культурный контекст", но и по целям, и по результатам остающиеся чисто искусствоведческими или политологическими.
Тут актуален и существен не только гносеологический, но и этический момент. Не отделяя на деле зерна от плевел, закрывая глаза на бессознательную путаницу или сознательную подмену одних дисциплин другими, на модное расширительное употребление прилагательного "культурологический" – без, увы, трудного, но необходимого усилия "восхождения" к настоящей культурологии, ее уровню, масштабу и горизонту обобщения, мы девальвируем наши профессиональные ценности. Компрометируем собственную науку. Помогаем ей топтаться на месте. Множим ее обидную, но в контексте многих псевдокультурологических диссертаций и публикаций заслуженную репутацию современной схоластики и макулатуры.
Не всё то золото, что блестит. Не всё, что в силу моды или корысти или просто дефицита сознания называет себя культурологией, является ею. Настоящая культурология, хоть и практически насущна, остро актуальна, но, повторю, сложна и трудна. Её, поэтому, – как всего универсального и глубокого, масштабного и существенного – не может быть много. Лучше меньше, да лучше. Может, это поднимет авторитет нашей науки и поможет росту ее социально-практической востребованности? Во всяком случае, занимаясь самопознанием, сотворчески-солидарно продвигаясь к общей истине, не забудем и об этой стороне нашей профессиональной ситуации.
Культурология: на пути самообретения Г. В. Драч (г. Ростов-на-Дону).
Культурологию сегодня представляют монографии, статьи, специализированные журналы, вполне определившиеся направления и области исследования. О её организационном оформлении свидетельствуют проводимые в Петербурге и Москве, – конгрессы, совещания, конференции. Потребности в предметном самоопределении и конституировании, которые сопутствуют развитию любой науки и формированию оригинальной области исследования, всегда глубоко личностны и связаны с подвижническим трудом и самообретением области исследования как сферы приложения творческого пафоса. Видимо, в определённый исторический период назрела необходимость самосознания и самоопределения культурологи как самостоятельной теоретической дисциплины социально – гуманитарного цикла. В этом отношении XX век действительно утратил уверенность в стабильности и долговечности социальных систем (по насыщенности социальными потрясениями и войнами он превзошёл всю предыдущую человеческую историю) и обратился к размышлениям о бытийственности человеческого существования на земле, об антропологических основаниях человеческой истории. Другое дело, что это обращение было чревато отказом от метанарративов – глобальных философских систем и глубинных онтологических проектов, теорию приходилось выстраивать заново на основе уже собранных фактов и вновь обосновываемых понятий.
Теоретическое кредо. Наука о культуре, в становление и самоопределение которой внёс неоценимый вклад Э. С. Маркарян, конечно же, имела определённые теоретические источники и предпосылки, но она и создавалась взамен прежней классической модели гуманитарного знания. И для того, что бы заявить о её состоятельности и самостоятельности, необходимо было иметь и целую систему аргументов и доказательств, и немалое личное мужество, которое у Эдуарда Саркисовича всегда присутствовало. Ведь для того, чтобы наука заговорила голосами своих первооткрывателей, она должна была пройти чистилище предметного самоопределения и горнило теоретических дискуссий. По сути, XX век стал веком, обратившимся к культуре, поставившим вопрос о её значении как факторе познания, самоопределения и наконец самосохранения. Последний вопрос перешёл в век XXI и нашёл, как и предыдущие, обоснование в работах Э. С. Маркаряна.
Открытие понятия "культура" позволяло увидеть море фактов человеческой истории, прошлого и настоящего в совершенно ином свете – как способа человеческой деятельности, позволяющей воспроизводить человека как существо общественное, служить основанием социума. Поднимать такого рода вопросы в условиях монополии "исторического материализма" было своего рода теоретическим подвигом, и всё же ещё в 1983 году Э. С. Маркарян поставил вопрос о необходимости осмысления понятии "культура" и создания самостоятельной теории культуры. Ещё в 1983 году он отмечал, что "наличие обобщающей теории культуры обычно просто постулируется. Ещё недостаточно внимания уделяется проблемам осмысления природы данной области знания, а также её статуса в общей системе наук" [46] . Присоединяясь к пониманию культуры как "специфического способа человеческой деятельности", он внёс существенные уточнения и дополнения в деятельностную концепцию. Это прежде всего разделение цели и средств этой деятельности, когнитивной, адаптивной и социальной функций культуры, но делая это очень оригинально: выделяя ряд подсистем культуры: социо-регулятивную, природно-экологическую, адаптивную, общественно-экологическую.