Как интересно, однако, меняла Великая Отечественная война судьбы людей, тех, кто до нее находился не в ладах с Советской властью. Одни из них естественно оказывались в рядах полицаев и в армии Власова, а другие, познав на своей шкуре фашистский порядок, стали на защиту Советской власти. Многие из них отдали за нее жизнь. Многие вернулись с войны коммунистами. А ведь вступление в партию на фронте означало только одно: "Коммунисты, вперед!" Я сам встречал таких людей. Да, в нашей деревне до войны многие из мужиков позволяли себе высказывать неудовольствие властью, а на службу фашистам добровольно пошел только кренинский Андрюха Зоб. В последние годы некоторые известные российские радикально-демократические писатели и историки-публицисты, бывшие до этого много лет активными членами Союза писателей и Союза журналистов СССР, вдруг резко поменяли свои оценки Великой Отечественной войны вплоть до того, что литературными героями их публикаций стали предатели: полицаи, власовцы и трусы. По их новым версиям, они никакого предательства по отношению к России не совершали. А переходя на сторону врага, они якобы таким образом выступили на борьбу против якобы ненавистной народу Советской власти и за возрождение "Новой демократической России". Получается у них теперь так, что настоящими героями и патриотами были предатели-власовцы, а не те, кто отдавал жизнь за Советскую Родину, за свой народ.
Мне легко опровергнуть этот досужий и плохо пахнущий домысел. Я сам был добровольцем на войне. И весь наш истребительно-мотострелковый полк состоял из добровольцев, и все мои друзья – сверстники и одноклассники, – вступая в ряды Советской Армии, знали только одно: к нам пришла большая беда, и Родину надо защищать всеми силами. Может быть, не все сразу поняли эту неизбежность. Конечно, кое-кого тешили какие-то иные надежды, и они оказались в рядах предателей. А другие, пережив на своей шкуре фашистский оккупационный порядок, взялись за оружие, ушли в партизанские отряды и в Красную Армию и до Победы, не жалея жизни, сражались с фашизмом, за Родину и за Советсткую власть.
А полицаи и власовцы, как бы ни старались наши перековавшиеся писатели, так и останутся в памяти народной как трусы, негодяи и предатели.
Я вспоминаю в связи с этим очень интересный эпизод. Наш орудийный расчет в начале лета 1943 года на рысях вкатывался на окраину станицы Крымская на Кубани. Наступил день ее освобождения. У крайнего дома нас встречал старый казак и, не переставая, крестился и кланялся нам в пояс. А ведь не секрет, что всего год назад до этого кое-кто из казачков встречал "освободителей" со свастикой с хлебом-солью. Всего год с небольшим хозяйничали в станице фашисты и в конце концов оставили на всю станицу одну корову и одну козу.
На Северном Кавказе мне пришлось с боями пройти через многие села и станицы. И я свидетельствую, что все их жители, не дожидаясь команд сверху, возрождать свою освобожденную жизнь начинали с восстановления колхозов и советской власти.
Вот так и наши бывшие неблагонадежные мужички, справедливо и несправедливо обиженные Советской властью, Родине своей не изменили, а те, кому довелось вернуться в деревню живыми с наградами или без них, принялись первым делом за свои колхозные дела.
Безрукий Сергей Николаевич, однако, получил как инвалид войны земельный участок во Мценске. Говорят, что в этом ему помог московский высокопартийный двоюродный брат. С тех послевоенных пор ветеран и обосновался на жительство в райцентре. А место, где на отшибе от деревни стоял его неуютный дом, заросло осиной. Когда-то против него стояли две могучие, высокие березы. Это их я разглядывал на фоне далекого синеющего горизонта в ясную погоду из-за окраины Мценска, с хутора моего Дяди. И берез этих тоже уж и в помине нет. Может быть, кто-нибудь когда-нибудь в густой траве случайно обнаружит остатки пней от них. Пусть тогда этот случайный в наших краях человек узнает, что жил на этом месте в тридцатые, довоенные годы Сережка Клык, а по-настоящему Сергей Николаевич Левыкин – герой Великой Отечественной войны со своей супругой Марией Николаевной.
* * *
Общепризнанным лидером и авторитетом в общественных делах и в жизни нашей деревни на протяжении многих десятилетий с конца девяностых годов XIX века, в дореволюционные годы и в наше советское доколхозное время был Алексей Яковлевич Левыкин. Пришла теперь очередь рассказать и о нем, и о его брате Дмитрии Яковлевиче. К сожалению, мои личные воспоминания о них очень скудны. Но я очень хорошо помню их общую усадьбу, так как она сохранилась в деревне после раскулачивания хозяев как центральный колхозный двор.
Дом у Алексея Яковлевича был кирпичный, на две половины. Правая состояла из большой залы-горницы и двух спален, а в левой была кухня и прочие хозяйственные помещения – вещевые и продуктовые чуланы.
Мебель в чистой половине была городская: большой раскладной дубовый стол, венские стулья, диван с высокой спинкой и плюшевой обивкой, буфет с хорошей фарфоровой и стеклянной посудой. Здесь же был и хозяйский рабочий стол с письменным прибором. В спальных стояли металлические кровати со шкафами-гардеробами и комодом. Обстановка в хозяйственной половине была простой крестьянской: лавки, сундуки, лари.
Дом был с крыльцом, с которого открывался вид на хозяйственный двор. Справа стоял большой дощатый сарай, в котором содержался наиболее ценный сельхозинвентарь: конская упряжь, веялки, сортировки, триера, косилки. Слева от дома, напротив машинного сарая находился большой погреб-выход и хлебный амбар, в котором хранились мука и зерно. Под амбарным навесом по стене были навешаны бороны, стояли плуги, культиватор и прочий металлический пахотный инвентарь. Хозяйственные постройки перед домом создавали замкнутое каре, которое на противоположной стороне на удалении примерно ста метров закрывала большая рига. Около нее стояли сеялки. Большой скотный двор на несколько лошадей, коров и стадо овец находился сзади дома. Слева от крыльца дома, если к нему стоять лицом, вытянулся в длину метров на полтораста фруктовый сад с пчельником. Яблони были посажены в три ряда, а по канавам росли вишни и сливы.
Сзади дома и сбоку скотного двора разрослась осиновая вперемежку с березами маленькая рощица. На деревьях здесь гнездилась большая стая ворон. Каждый день по вечерам они давали громкий концерт, на всю деревню, устраиваясь на ночлег. А на площадке перед домом тоже росло несколько старых берез и кленов. По размеру усадьба Алексея Яковлевича занимала, пожалуй, половину всей центральной части деревни. Между этими двумя половинами стоял и сейчас стоит наш общий деревенский колодезь, который соединил воедино всю деревню при всем социальном и экономическом неравенстве ее составных частей.
Нет теперь, после описания усадьбы необходимости делать заключение о том, что она принадлежала самому зажиточному в деревне человеку. Это и так видно. Но, надеюсь, видно и то, что хозяйство этого человека было не просто зажиточным, но и передовым по техническому и материальному оснащению. С ним могло бы соревноваться только хозяйство моего дяди Федота Ивановича, расположенное симметрично на другом краю деревни. Но у дяди усадьба внешне сохраняла черты маленького дворянского гнезда, тогда как у Алексея Яковлевича она являла черты новой хозяйственной организации. Когда мне приходилось в студенческие годы в исторической литературе читать о развитии русской деревни, зрительным примером капиталистического хозяйства для меня всегда возникало воспоминание об усадьбе Алексея Яковлевича. Да и сам он, как человек нового времени, являл собой его образец. Его отличало от других хозяев не только внимательное отношение к опыту ведения хозяйства, накопленному им самим и всеми остальными односельчанами, но и обращение к новым знаниям в области агротехники и организации сельскохозяйственного производства.
Он выписывал для этого соответствующую литературу. Интересуясь ходом политической и общественной жизни в стране, он также выписывал газету. Образование его было невысоким, как и у всех,– в объеме церковно-приходской школы. Но в силу природных данных его интеллектуальный кругозор был значительно шире простой грамотности. Наши деревенские мужики пользовались его советами и заключениями по вопросам сроков различных видов работ в зависимости от погодных условий и различных приемов их проведения. Он самостоятельно понимал и оценивал преимущества кооперативной организации сельского труда от простейших форм деревенской супряги до организации кооперативного товарищества. Крестьяне внимали его советам и шли за ним. Так, под его руководством в деревне было организовано побочное от основного земледельчества производство кирпича на основе использования дарового местного сырья. Для этого было организовано деревенское товарищество "Кирпичный завод", в которое на паях вошли крестьяне трех деревень: Левыкино, Ушаково и Кренино. Технология производства была проста. Рядом с заводом в овраге брали глину. Сами крестьяне под руководством нанятого специалиста готовили из нее массу, из которой формовали кирпич. Сырец просушивали в специально построенных сушильных сараях, а потом партиями загружали в обжигные печи, устроенные в склоне горы. Их было три. Обжигали сначала дровами, а потом стали покупать каменный уголь. Способ обработки был дешевый, так как в основном применялся труд самих пайщиков. А нанимаемых специалистов по обжигу и формовке сырца было всего два человека. Себестоимость кирпича была очень низкой, и поэтому, несмотря на низкую продажную цену готовой продукции, производство оказалось рентабельным. Кирпич очень ходко продавался. Иногда его отгружали вагонами на станции Бастыево по заказам дальних покупателей.
Скоро завод приобрел первый механизм – глиномялку с конским приводом. Она начала действовать, и производство сулило новые успехи. Но тут грянула коллективизация, и, как пелось в песне, сами пайщики "по кирпичику разорили весь этот завод". В местах отдаленных оказался и его организатор. В новой жизни он оказался классово чуждым элементом.
Отдавая должное человеческим качествам Алексея Яковлевича, я, однако, обязан определить и его социальную сущность. Его хозяйский достаток, предпринимательские успехи возникли не только за счет собственного труда. Основу его богатства и предпринимательства составило первоначальное накопление. Рассказывали, что отец его Яков Николаевич был не менее предприимчив в умении сколотить копеечку. От других сельчан он отличался глубокой набожностью и в связи с этим был он избран в приходе Беляниновской церкви старостой. Шила-то в мешке утаить невозможно, и прихожане знали, что известная часть церковных доходов от треб и подаяний оставалась в его кармане. Весомым вкладом в хозяйскую копилку стало и богатое приданое, которое получили братья Алексей Яковлевич и Дмитрий Яковлевич при женитьбе на дочерях состоятельных мценских мещан. Жену Алексея Яковлевича звали Еленой Егоровной, а Дмитрия – Еленой Ивановной. Жены не родили братьям детей, но в хозяйстве были аккуратны, себе, да и мужьям излишеств не позволяли. Семья была абсолютно трезвой. По рассказам моих родителей, общей чертой и отца, и братьев, и их жен была расчетливая скупость. Предприимчивый Алексей Яковлевич, наряду с участием в семейном хозяйстве, имел многие годы сторонний приработок в лесном деле. Приохотил его к нему мой ушаковский дед Илья Михайлович. Алексей Яковлевич оказался способным его учеником. Приработок нашего деда, однако, не увеличивал его хозяйства, Так как уходил на обеспечение многодетной семьи. А у Алексея Яковлевича такой нужды не было: он, как и его брат, был бездетным, и все приработанное шло в копилочку. На накопленные деньги было приобретено около 50 десятин земли и разнообразный набор сельскохозяйственного инвентаря. Братья хозяйствовали вместе. Однако за старшим закрепилось преимущество руководителя. А младший, на современном языке, выступал в роли главного инженера или механика. В его распоряжении состоял весь парк машин и рабочего скота. Дмитрий Яковлевич принимал непосредственное участие в трудовом процессе. Между братьями, однако, дружбы не было. Дмитрий Яковлевич выглядел человеком, подчиненным своему брату-хозяину. К постоянному найму рабочей силы братья не прибегали. Впрочем, один постоянный работник в доме у Алексея Яковлевича был. Это был странного вида человек. Все его звали Володей. В дом хозяина он попал из приюта, жил в нем на положении члена семьи. Я помню его уже пожилым человеком. У него были мохнатые брови, маленькие глазки и крупный нос. Мне казалось, что он был похож на медведя. Физически он был очень силен, а разумом – не очень. Говорил он очень мало, односложными фразами. Иногда возникало впечатление, будто он вообще говорить не мог. Он всегда странно улыбался, а его поступки были непредсказуемы. Мы, ребятишки, поэтому его побаивались. Он не умел чувствовать чужой боли и иногда так схватывал своими сильными руками тех, кто с ним шутил, что было и больно, и невозможно освободиться. Хозяину он был предан. А тот его не обижал. Работал он только по дому и при скотине.
Полевые работы Алексей Яковлевич организовал так, что они выполнялись силами односельчан, соединенных в супрягу. Мне теперь кажется, что этот умный и хитрый хозяин задолго до большевиков осознал преимущества коллективного труда и сумел его организовать прежде всего в своих целях в значительной части на основе имеющейся у него техники и инвентаря.
Дело было поставлено так, что основные работы, такие как сев и уборка урожая, проводились в деревне сообща всеми хозяевами в порядке очередности. В установлении ее, конечно, проявлялся факт неравного права хозяев, участвовавших в супряге. Преимущество имели более состоятельные хозяева, те, у кого были более работоспособные лошади, или семьи с большим количеством рабочих рук. Но неравенство сглаживалось обязательностью выполнения работ для всех, без исключения, хозяев. Более эффективно коллективный труд выглядел в главные рабочие поры: на сенокосе, уборке урожая и на молотьбе. Здесь все были вместе, в едином трудовом порыве и с песнями.
Партнером по организации коллективного труда, или просто супряги, у Алексея Яковлевича был мой дядя Федот Иванович. Оба зажиточные хозяева не были друг другу конкурентами. Они были сообщниками. Никто в деревне не воспринимал их как эксплуататоров, потому что никаких кабальных условий в товарищеской супряге зажиточные партнеры не выдвигали и сделок не заключали. Не было в обиходе нашей деревни ни слова "кулак", ни слова "мироед" или еще как-нибудь в этом духе. Неравенство, однако, проявлялось в том, что, конечно, большую экономическую выгоду получали организаторы. Но без супряги они не могли самостоятельно в необходимые сроки выполнять свои работы. Пришлось бы прибегать к найму, а это увеличило бы расходы, и доля прибыли не была бы достаточно высокой. Так что и Алексей Яковлевич, и Федот Иванович не без личного расчета пользовались этим естественным преимуществом. Однако оно не нарушало стабильного социального согласия в деревне, сложившегося традиционно в давние времена. Жизнь в нашей деревне в первые годы Советской власти не выявляла острых антагонизмов.
Но, как бы то ни было, оба деревенских лидера вступили в новую советскую жизнь, будучи определены в категорию кулаков. Их участь неминуемо была предопределена, несмотря на их лояльное отношение к новой власти, несмотря на то, что ни Алексей Яковлевич, ни мой дядя ни в какой форме не выступали против этой власти. Более того, они ее приняли и исправно выполняли все обязанности и повинности. Первой репрессией со стороны властей по отношению к ним было жестокое ограничение их политических прав – лишение права голоса. Алексей Яковлевич решил тогда схитрить. Он разделился с братом и располовинил свое хозяйство. Но это не обмануло власть и не спасло их обоих от следующих пресечений.
Наши деревенские богачи не выступили и против коллективизации. Более того, они вступили в колхоз и согласились с обобществлением своего имущества. Но и это не изменило их роковой участи. И тот, и другой были раскулачены. Я впервые и на всю жизнь запомнил с тех пор страшное слово "Соловки". В начале тридцатых годов мы жили уже в Москве. Однажды вечером, по-моему, это было накануне пролетарского праздника 1 Мая, мой Отец вдруг сказал, что Алексей Яковлевич сослан на Соловки. Ему об этом сообщил кто-то из земляков. Родители горевали. Они уважали этого человека. И мне было его жалко. Тогда я уже помнил его добрым старичком. И я никак не мог понять, зачем, почему понадобилось выселять его на какой-то далекий остров в Белом море.
Брату Алексея Яковлевича тогда удалось избежать этой злой участи. На Соловки он не попал. Ведь еще до начала коллективизации, может быть, даже предчувствуя возможные репрессии, братья разделились. Односельчанам же показалось, что причиной раздела были обычные нелады между братьями. И действительно, все знали, что их отношения не были родственными и тем более дружескими. Знали и то, что младший брат занимал явно подчиненное положение перед старшим и явно тяготился этим. А после раздела всякие отношения между ними вообще прекратились. Дмитрий Яковлевич построил себе дом на выделенном ему участке отцовской усадьбы и повел самостоятельное хозяйство. К началу коллективизации оно выглядело как середняцкое, и младший брат вступил в колхоз. Больше того, в колхозе он стал заведовать всем парком сельхозинвентаря, отвечая за его сохранность и своевременный ремонт. Свои обязанности он выполнял со знанием дела и исправно. Антиколхозных поступков не совершал. В момент раскулачивания старшего брата младший за него не заступился и сочувствия не высказал. Не оказал он помощи и жене брата Елене Егоровне, которая после высылки мужа жила во Мценске, на квартире, у чужих людей. Поговаривали, что ей все-таки удалось сохранить какие-то ценности, на которые она теперь жила. Часто односельчане встречали ее на базаре. Она приторговывала какими-то мелочами. Но скоро ее участь разделила и сноха – жена Дмитрия Яковлевича Елена Ивановна. Муж ее не был раскулачен. Он просто из деревни исчез. Его арестовали по навету. Кто-то что-то "доказал на него", и еще одного толкового мужика, умного, трезвого и физически сильного, лишился наш колхоз "Красный путь".
Удивительно глупо все как-то теперь происходило в нашей деревне. Вместо того чтобы доверить руководство способным и честным людям, колхозники выбирали на своих сходках людей никчемных, а иногда и просто глупых или нечестных. Но зато все они были самыми бедными. На смену руководства кирпичным заводом после ареста и высылки Алексея Яковлевича был поставлен кренинский бедняк кривой Гаврил Петров. А выдвинул и утвердил его в этой должности мой родной дядя, бывший революционный матрос с "Потемкина", коммунист Михаил Ильич Ушаков.
Знал ли он, что делал? При нем, на его глазах завод умер. А перед его кончиной товарищество приобрело глиномялку. С тяжкими трудами ее тяжеленный литой чугунный корпус привезли на специальных подводах со станции, установили и под руководством приглашенного специалиста запустили в дело. Работала она от конного привода. Эта машина очень быстро намяла и наформировала большое количество сырого кирпича. Им были заполнены все три длинных сушильных сарая. Но доделать кирпич так и не пришлось. Не оказалось угля для обжига, хотя перед этим большая партия кирпича была продана. Куда ушли вырученные деньги, оставалось неизвестным.