Недалеко от Луги мы с трудом выменяли у крестьянина на мой плащ немного перловой крупы, и, когда мы ее с жадностью уплетали, он, посмотрев на мое офицерское обмундирование, заметил: "Вы бы лучше сбросили с себя эту сбрую, сдались в плен и кончили эту канитель". Это было сказано проще, и крепкие непечатные слова очень метко подходили к месту. Ни нотки сожаления, ни тревоги, что немцы подходят к Москве, в его словах не было".
Автор этих воспоминаний вышел из дулага № 130 – в ряды РОА. У него, разумеется, особая позиция, и его мемуары написаны в оправдание той жизни, которую прожил он. Но мы постараемся, избавившись от чувства брезгливости, осмотреть, выслушать и понять всех и всё, что сможем.
Как рассказывали местные жители, немцев в действительности встретили со страхом и любопытством. Страх вскоре прошел. Потому что по дорогам шли войска воюющие, фронтовики. Их неплохо снабжали. Советская власть ушла. И у людей, помнивших единоличную жизнь, появилась какая-то надежда на то, что теперь-то никто их труд не будет присваивать задешево и подчистую ссыпать "в закрома родины". Но надежды вскоре погасли.
Проехали танки и артиллерийские обозы, прошла пехота. А за ними пришла совсем другая пехота – тыловая. А также жандармерия, полицейские части, гестапо.
Полицейские части – это подразделения охраны тыла. Подчинялись непосредственно управлению СС и лично рейхсфюреру СС и шефу германской полиции. В германской армии было 17 охранных дивизий. В основном они воевали на Восточном фронте. До 1943 года ненемцев в эти дивизии на службу не принимали.
Вспомогательная полиция ("шу́ма") создавалась уже из местных кадров. И функции у нее были несколько другие.
И вот тут началось. Грабежи. Издевательства. Насилие. Вдобавок ко всему начали входить во власть новые местные руководители – бургомистры и их чиновники, полицейские начальники. И каждому надо было на обед курочку, гуся, а к Покрову и поросеночка зарезать…
Полицаи входили во власть по-разному. Некоторые рассчитывали: ну и взял винтовку, повязку нацепил, и буду этот мост охранять, как сторож, зато паек дают, дети не голодные… Кому-то из них и впрямь повезло: отдежурили у моста, пришла Красная армия, призвали через полевой военкомат и, как человека, запятнавшего себя службой на германскую армию, зачислили в штрафную роту и послали в бой; в бою "кровью смыл позор", дальше воевал в обычной части, получил медаль, а то и орден, и героем вернулся с Победой к своей семье.
Вторым не повезло. Поставили в расстрельную команду, расстреливать партизан или своих же односельчан. Не нажмешь на спуск – самого к березке поставят. Нажал – и началась для тебя другая жизнь…
Третьи были совсем иной породы. Они шли в полицию сознательно, с желанием. Служили с рвением. Это и была новая власть. В некоторых районах и волостях она состоялась. Укрепилась. Действовала. В других только-только устраивалась.
И новая власть, которую осуществляли и немцы, и (с трудом пишу это словосочетание) наши соотечественники, почувствовав волю, не удержались от многих соблазнов, которые, надо заметить, всегда ходят рядом с властью.
Почти везде местные жители, пережившие оккупацию, в один голос свидетельствовали о грабежах или поборах (как разновидности грабежа). О насилиях над местными жителями. Казнях без суда и следствия. Спонтанных убийствах людей, заподозренных в связях с партизанами или в воровстве имущества, принадлежащего германской армии.
Особая каста людей, выдвинувшихся в этот период, так скажем, из народной массы, – это те, кого мы причислили к третьим.
Об одном из них, дорогой читатель, смотрите в Приложениях – рассказ бывшей жительницы поселка Луначарский Кировского района Н.В. Фроловой.
О другом мне рассказали в Рославле.
В деревне Афанасовке под Рославлем жил некий Куркот. Полное и настоящее имя этого человека никто уже и не помнит. Осталось прозвище. А возможно, это и есть фамилия. Кстати, весьма распространенная в Польше и Западной Белоруссии.
Так вот, этот Куркот в первые же дни оккупации явился к немцам и предложил свои услуги.
В Тризновском лесу близ Афанасовки вскоре появился партизанский отряд. Основу его составили бойцы-окруженцы, студенты Белорусской сельскохозяйственной академии во главе со своим преподавателем Н.В. Барановским и местные активисты. Комиссаром отряда партизаны избрали директора Дурмановской средней школы А.Е. Захарова.
Отряд начал боевые действия. На Варшавском шоссе у деревни Надворной взорвали мост, устроили несколько удачных засад на дорогах. Уничтожали оккупантов и боевую технику врага.
Весть об отряде, появившемся в здешних лесах, о его внезапных набегах на немецкие гарнизоны мигом облетела округу. В лес потянулись "зятьки", железнодорожники из Рославля, местные жители.
Отряд рос. География его действий расширялась.
Особенно сокрушительным для оккупантов был бой, который в местные хроники вошел как бой у "Бочкарки".
Между деревней Волковкой и железнодорожной станцией Аселье партизаны заминировали участок дороги. Устроили засаду. Изготовились. На проселке появилась немецкая колонна. Подрывники привели в действие заряд. Передний грузовик разнесло на куски вместе с солдатами, сидевшими под брезентом. Партизаны открыли огонь. Немцы, ошеломленные внезапным нападением неизвестного врага, бежали. Убежать удалось немногим. В колонне двигались к фронту несколько штабных фургонов. Офицеры были перебиты. Документы захвачены и затем переправлены через линию фронта в штаб 43-й армии. 43-я в августе – октябре 1941 года держала оборону на линии реки Десны, прикрывая московское направление. Документы оказались весьма ценными.
Бой у лесопильного завода "Бочкарка" стал пиком успехов партизанского отряда Барановского. Многие партизаны были награждены орденами и медалями. Сам командир – орденом Красного Знамени.
В сентябре Тризновский лес начал заполняться войсками 4-й полевой армии группы армий "Центр". Немцы готовились к операции "Тайфун" и подтягивали свежие дивизии. Чтобы обезопасить свои тылы, приступили к очистке лесов от партизан.
Вот тут и понадобился им проводник и наводчик, хорошо знающий местность и здешних людей. Крукот оказался именно тем человеком, который требовался. Он составил списки жителей деревень и Рославля, имевших связи с лесом. Всех их тут же взяли. Многих казнили. Казни проводились публично, в деревнях.
Крукот выследил место расположения партизанской базы и привел туда немцев. Отряд был истреблен. Многие попали в плен.
Казнили партизан в деревне Старый Пустосел. Перекладина виселицы была длинной, в несколько веревок. Согнали народ. Женщины рыдали. А мужчины каменели от злобы. Вешали их детей и младших братьев.
В наших краях можно услышать такую фразу: "Если бы немцы не зверствовали, если бы с самого начала, когда пришли, по-человечески относились к гражданскому населению, не трогали "зятьков", коммунистов и семьи офицеров, то неизвестно еще, как бы закончилась война…"
Над этими словами стоит задуматься.
Но немцы, по точному замечанию одного бывшего белогвардейца, который пришел в те дни с германской армией на родину, никогда не умели обращаться с покоренными ими народами. И произошло то, что произошло. От народа, по их прогнозам, ненавидевшего большевизм, колхозы и советскую власть, а также Сталина, германская армия получила такую войну, такую лютую ненависть, преодолеть которую они уже так и не смогли. Ни ответной жестокостью. Ни попыткой сохранить колхозы и подобие самоуправления. Ни введением института полицейских сил из числа местного населения.
Отцов и братьев, потерявших своих родных на виселицах, остановить было уже нельзя. Руководство партизанскими отрядами, а впоследствии и соединениями, всячески разжигало эту народную ненависть к врагу. Немцы, как правило, не брали партизан в плен. А если захватывали, то в живых оставляли недолго. И партизаны пленных не брали. А полицаев, которые отличались особо рьяным служением "новому порядку", растягивали на березах.
Была такая партизанская казнь. Заводили к земле верхушки двух берез, стоящих одна от другой на расстоянии десятка метров, привязывали к ним короткие веревки, концы – к ногам приговоренного, и одновременно отпускали…
Но с Крукотом посчитались по-другому. Зимой Крукот исчез. Ездил, ездил на своей лошадке, подаренной ему благодарными господами немцами за заслуги перед германской армией, собирал по деревням дань. У кого гуся, у кого овцу со двора, у кого бочонок меда. Присматривал за своим народом, видимо уже всерьез глядя на жителей деревень околотка как на своих данников, высматривал, вынюхивал. А тут вдруг пропал.
Нашли весной в овраге возле деревни Буда. Тело Крукота было объедено мышами, истлело. Но хорошо было видно, как он умер. Горло перерезано до позвонков. Неподалеку валялась коса, на пятке обмотанная тряпками. Бельгийскую винтовку, которую своему верному псу вручили немцы, косинеры забирать не стали, она лежала рядом. Не спасла его заграничная винтовочка от руки земляков.
А вот еще одна история. Произошла она в те дни, когда Киров был захвачен авангардом 10-й армии. Но надо рассказать и о предыстории, чтобы сама история была полной.
Летом 1941-го из деревни Новая Куйбышевского района двадцать пять мужиков ушли на фронт. Призвали их одновременно. Попали все в одну роту. Под Вязьму. В октябре немцы начали наступление. Из двадцати пяти девять в конце октября пришли домой. Остальные – кто погиб, кто попал в плен, кто ушел с командирами к Можайску и Малоярославцу. А эти поплутали по лесам, поголодали, побегали от немецких патрулей и, наконец, пришли домой.
В январе 1942-го один из них, Тимошенков, ушел к Кирову.
Двое – в лес, к партизанам.
Трое остались на печке.
Остальные подались в полицию. Один стал помощником старосты деревни.
Как только 10-я армия взяла Киров, слух о том, что Красная армия разбила немцев под Москвой, захватила Киров и уже подошла к границам Куйбышевского района, разлетелся по всем деревням. Сразу начали создаваться партизанские отряды. Активизировались те, которые появились раньше, осенью – зимой 1941-го.
В лесах в окрестностях райцентра Мокрое и железнодорожной станции Бетлица действовали два отряда – Хатожский и Ветмицкий. Вскоре после того, как разнеслась весть о взятии Кирова, образовался Мокровский.
В Мокровском отряде было много молодежи. Это сказалось на характере первых операций. Партизаны думали, что после взятия Кирова наши войска начнут наступление дальше на запад. Западнее лежали райцентры Спас-Деменск, Мокрое и Бытошь. Первые два ныне относятся к Калужской области. Третий – к Брянской. Но, как мы уже знаем, 330-я стрелковая дивизия свою задачу выполнила и укрепляла оборону Кирова, чтобы не повторить "славу" гарнизона города Людинова и не оказаться выбитой со своих позиций первой же контратакой противника. Мокровский отряд ничего этого не знал, Красную армию ждали со дня на день. За лесом в стороне Кирова гремело. Казалось, что канонада приближается, что наши войска вот-вот освободят и эту местность. Решили помочь своим, ударив по немцам с тыла.
И вот в один из дней Мокровский отряд выбил из райцентра полицейский гарнизон, захватил ключевые позиции, закрепился у дорог. Партизаны овладели райцентром и начали ждать прихода наших войск.
Но шли дни, а войска не появлялись. Канонада все так же гремела вдалеке на востоке – за долами, за лесами…
Отряд был небольшой, около двадцати человек. Продержались партизаны около десяти дней. И из райцентра их выбили.
На церковной колокольне партизаны установили пулемет. Он и прикрывал уход отряда из Мокрого.
Отряд распался. Часть людей ушла к Кирову. Другая, во главе с комиссаром Волковым, – в Раменный лес. Третья группа разошлась по домам.
Но вскоре и они ушли в лес. Терпеть "новый порядок" оказалось невыносимо.
Бургомистром в Мокром немцы назначили Юрия Кружаленкова. Житель села Милеева Куйбышевского района, перед войной в Смоленске окончил педагогический техникум. Служить немцам пошел, как говорят, "за идею". И служил хорошо. Помощником начальника районной полиции был школьник Мокровской средней школы, десятиклассник Иван Дятлов.
Зимой 1942-го партизаны начали за Кружаленковым охоту. Однако бургомистр обладал звериным чутьем и все ловушки и засады партизан обходил. То менял маршрут своей поездки, то время.
Местному партизанскому связному Николаю Иванову в Рогнединском партизанском отряде дали поручение: выследить, где, по каким дорогам ездит Кружаленков, какие маршруты у него основные, а какие запасные.
Николаю Иванову было шестнадцать лет. Жил он с родителями в деревне Грибовке, что рядом с райцентром. И вот однажды в окно он увидел, что к деревне приближается одинокая повозка. Конь – кружаленковский. Парень метнулся на чердак. Там у него был спрятан пистолет. У юного партизана появилась возможность расправиться с предателем самому. В тот момент он забыл о приказе командира отряда: ни в коем случае не предпринимать никаких действий, кроме наблюдения. Когда Кружаленков подъехал совсем близко, Иванов выстрелил. И промахнулся. Кружаленков резко повернул коня и погнал его назад, в Мокрое.
А теперь давайте вернемся назад, в предысторию этого выстрела. Почему у юного партизана не выдержали нервы, когда он увидел Кружаленкова совсем близко, на расстоянии надежного выстрела, и откуда у парня была такая ненависть к бывшему учителю.
Кто-то перерубил в нескольких местах кабель связи, который шел вдоль железной дороги от станции Бетлица в сторону Рославля – на запад, и в сторону полустанка Феликсово – на восток. Начали искать виновных. Партизан, которые крепко сидели в Раменном лесу, немцы несколько раз пытались взять. Но те давали отпор, и, не имея достаточных сил и средств, немцы в Раменное больше не совались. Кабель рубили, по всей вероятности, партизаны. Но отомстить немцы решили местным жителям, видимо подозревая, что связь у них с лесом есть.
Пришли в деревню Грибовку. Отряд возглавлял офицер. С ним – переводчик. У местного старосты спросили: "Кто из ваших мог порубить кабель?" Тот пожал плечами. Тогда спросили так: "Кто из ваших может сочувствовать партизанам?" И староста, не вдаваясь в тонкости возможного перевода с русского на немецкий, ответил: "А все". Эта фраза решила судьбу мужского населения деревни Грибовки.
Всех жителей деревни мужского пола от 14 лет до стариков согнали в колонну и повели к Соловьевке. Там, в овраге, поставили к обрыву и расстреляли. Пожалели только одного – пятнадцатилетнего Нила Егоровича Рулёва. Забрали в гарнизон и держали при конюшне. Нил ухаживал за немецкими лошадьми.
Были ли в том немецком отряде, расстреливавшем грибовских мужиков, полицаи, местные хроники не сохранили. Тема эта, полицейская, долгие годы была запретной, на ней лежало негласное табу. Почему? Да потому, что повязки тогда надели многие из местных. Кто не вляпался в расстрелы и другие зверства, потом, когда пришла Красная армия, были призваны полевыми военкоматами. Их, как правило, направляли в штрафные роты. Действовала директива НКВД/НКГБ № 494/94 от 11 ноября 1943 года. Согласно директиве, шанс "искупить вину кровью" давался тем, кто в первые недели и месяцы войны дезертировал из Красной армии и "находился на оккупированной врагом территории", а также попавшим в плен власовцам, "бывшим полицейским, которые не запятнали себя серьезными преступлениями".
Вспоминаю рассказ бывшего директора совхоза им. Калинина Куйбышевского района П.Т. Бурдукова, впоследствии депутата Государственной думы трех созывов.
Центральная усадьба совхоза – село Троицкое. Находится недалеко от Безымянной высоты, о которой рассказ впереди. Красивое, старинное село с липовым парком. И вот в том парке решил директор совхоза к очередной круглой дате освобождения района поставить обелиск в память жителей Троицкого сельсовета, погибших на фронтах Великой Отечественной войны. Взяли в райвоенкомате список погибших, сверили его с тем, который был составлен путем опроса. Каменотес приступил к делу. В день открытия памятника в липовом парке собрался весь совхоз. Люди пришли и приехали из самых отдаленных деревень, с Десны. И вот одна старушка вдруг и говорит: "А этот злодей как тут оказался? – И указывает батогом на одну из фамилий. – Он же в оккупацию с винтовкой ходил, полицаем был, и нас, колхозных баб, на работы плеткой сгонял. Из чулана последнее выносил, когда дети от голода пухли…" Оказалось, и правда: в Красную армию призвали летом, попал в окружение, пришел домой, вступил в полицию, а когда пришла 10-я армия, по директиве НКВД/НКГБ попал в штрафную роту и погиб под Чаусами смертью храбрых.
Как тут рассудить?
Видимо, надо попытаться понять эту старушку. Да, этот полицай не расстреливал, не совершил он тех преступлений, которые бы закрыли ему путь в красноармейский строй. Но он преступил ту черту, определенную народным сознанием, неписаным уставом деревни, согласно которому односельчане, соседи должны помогать друг другу в любых обстоятельствах. Потому и нет тому человеку прощения. А ведь он был не один такой, из бывших полицейских.
Народное сознание, народный суд и более милосерден, чем директивы НКВД/НКГБ и трибуналы, и более жесток одновременно.
Но вернемся к Коле Иванову.
Бургомистр вернулся в деревню скоро. С тремя немцами и двумя полицаями. Они окружили дом. Начали стрелять. Иванов тоже отстреливался. Но патроны вскоре кончились. Кружаленков закричал: "Сдавайся!" Иванов: "Попробуй подойди! У меня две гранаты!" Подходить не стали. Кружаленков снова крикнул: "Выходи, а то всех твоих постреляем!" Мать заголосила: "Колюшка, слезай!" Тогда Иванов крикнул: "Сейчас выйду!" Разделся, вылез в слуховое окно и огородами, по снегу побежал в лес.
Спасла его женщина. Она ехала на лошади. В кошеве – ворох шуб, собранных в одной из деревень по приказу старосты для немцев. Увидела, парень по лесу бежит, босиком, в одной рубашке. Сунула его под шубы, довезла до железной дороги, одела. За насыпью уже начинался Раменный лес. Там были партизаны.
Среди двоих полицаев, которые приехали с бургомистром брать Иванова, был некий Шукалет. Шукалет – это прозвище. Настоящее его имя Аким Кирюшкин. Родом из деревни Голодаевки. Был призван в Красную армию. Попал в окружение. Пришел домой. Для нашей местности, надо заметить, обычная история. Этот был из той же породы, что и Крукот из Афанасовки и дядя Вася Платов из Тягаева.
Мать Коли Иванова и старуху-бабку полицаи вывели на улицу, раздели и водили по деревне босыми по снегу. Правда, стрелять не стали.
Кружаленков стал жить в Мокром. Домой, в Милеево, больше не ездил. Опасался, что в дороге партизаны его где-нибудь перехватят.
А в Раменном лесу стали думать: как же его, изверга, изловить? Партизанские березы давно по нем плакали…
Но случилось так, что Кружаленкова казнили не партизаны, а сами немцы.
Иванову сделали выговор. Отняли у парня пистолет. Его он, надо заметить, не бросил, принес в отряд. Гранат у него не было. Постращал немцев и полицаев, чтобы выторговать у них несколько минут для того, чтобы выскочить из дома.
Написали письмо: так, мол, и так, благодарим вас и вашего помощника Дятлова за службу и помощь, ждите новых указаний… И подпись: "Из леса". Письмо подбросили в Бетлице, в пристанционной больнице, обронили в коридоре, когда шел прием немцев.
Письмо сработало. Немцы поверили, что мокровский бургомистр связан с лесом, и расстреляли и его, и Дятлова.
Другая история.