Сталин выиграл темп, а потом и власть. И как знать, если бы не это вынужденное "сухумское затворничество" Троцкого и окажись он в те январские дни 1924 года в Москве, то, возможно, у нас были бы другая страна и другая история. Но история не терпит сослагательного наклонения. "Сухумский ход" Сталина позволил ему перехватить инициативу, но Троцкий не думал сдаваться на милость победителя и продолжил борьбу. Однако, несмотря на то что его сторонники мобилизовали все силы, шансов на успех у них не было. На стороне Сталина к тому времени находилась большая часть партийного аппарата и, что более важно, хорошо отлаженная в борьбе с иностранными спецслужбами и внутренней контрреволюцией машина органов государственной безопасности.
После смерти авторитетного и принципиального Дзержинского, болезненный и мягкий по характеру новый председатель ОГПУ В. Менжинский стал удобной фигурой в руках Сталина. Используя мощь громадного агентурно‑осведомительского аппарата органов, он контролировал каждый шаг и каждое слово Троцкого. Тот, как муха, безнадежно бился в невидимой паутине, которая с каждым месяцем становилась все плотнее и плотнее.
Вскоре подвернулся и подходящий случай для нанесения решающего удара. В сентябре 1927 года ОГПУ были получены оперативные данные о том, что в одной из типографий печатались программные и другие документы троцкистов, содержащие жесткую критику генеральной линии партии и самого Сталина. Среди ее работников обнаружился "врангелевский офицер", после чего остальное стало делом техники. Имея на руках такой козырь, партийно‑полицейская машина заработала на полную мощь и принялась дискредитировать Троцкого.
Спустя месяц, после мощнейшей "артподготовки" в прессе, в ноябре 1927 года он и другой лидер так называемой левой оппозиции, Г. Зиновьев, были лишены всех своих постов в партии и исключены из нее. Но на этом Сталин не остановился и сделал следующий далеко идущий ход. После "работы" с Зиновьевым тот согласился покаяться, осудил Троцкого, троцкизм и был восстановлен в партии, но это его не спасло. Через десять лет он стал главной фигурой другого громкого политического процесса. Самого же Троцкого отправили в ссылку в Казахстан, но и там он долго не задержался.
В феврале 1929 года его навсегда выслали из России. То ли по иронии судьбы, а скорее по злой воле Сталина, одесский порт Троцкий вместе с женой и старшим сыном покидали на борту парохода "Ильич". Больше в "колыбели революции" он уже не появился. В отличие от большинства его сторонников, Троцкому повезло гораздо больше: ему пока позволили жить. Лишь спустя одиннадцать лет, 20 августа 1940 года, в далекой Мексике ледоруб, занесенный рукой агента‑боевика НКВД Р. Меркадера раскроил ему череп и поставил последнюю точку в затянувшейся на двадцать лет схватке двух вождей революции.
Более горькая участь и значительно раньше постигла троцкистов, которые еще оставались в партийном аппарате, армии и на флоте. Их тысячами исключали из партии, снимали со всех постов и затем оправляли на "перековку" в СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения. - Прим. авт.). Сталин безжалостно выкорчевывал как саму идеологию троцкизма, так ее носителей.
Вскоре вслед за ними наступил черед старой ленинской гвардии: "покаявшегося" Г. Зиновьева, М. Томского, Р. Рыкова, К. Радека, М. Рютина, "любимца партии" Н. Бухарина и других, еще позволявших себе смелость фрондировать перед начавшим возвышаться над партийной массой новым вождем. С ними Сталин поступил по‑иезуитски. Сначала, не без их помощи, идейно разгромил троцкизм, а потом, с присущим ему коварством, суля одним прощение за "мелкобуржуазные" заблуждения, а другим - сохранение постов, стравил между собой. Они, испытанные борцы, прошедшие через царские тюрьмы и, казалось, не знавшие страха, дрогнули. Опасение за свои семьи, заразная болезнь властолюбия и обычные человеческие слабости - тщеславие и зависть - заставляли их изменять самим себе и топить друг друга. На партконференциях и страницах газет Зиновьев, Рыков, Бухарин, Радек соревновались в обличении друг друга и славословили Сталина. Дискредитируя и втаптывая себя в грязь, они тем самым возвышали вождя и создавали основу для будущего культа личности.
Но Сталин не остановился на полпути. Униженные, оскорбленные, но живые оппозиционеры представляли собой постоянную угрозу, и ее нужно было уничтожить. К этому подталкивали и объективные обстоятельства: в стране и партии нарастал глухой ропот, вызванный варварской коллективизацией и индустриализацией. Но теперь, когда в его руках была сосредоточена вся полнота власти, он мог смело приступать к последнему акту задуманной им пьесы - физическому устранению политических оппонентов.
Поводов для того было более чем достаточно: мятежи на национальных окраинах, участившиеся аварии на производственных предприятиях, строительство которых гнали бешеными темпами. Оставалось только найти врагов. Таковых долго искать не пришлось, их фамилиями пестрели заголовки газет. Зиновьев, Рыков, Рютин, Бухарин, Радек и другие оказались в ловушке, ловко устроенной Сталиным. Дело оставалось за малым: вынудить их сознаться в тех чудовищных преступлениях, которых они не совершали. И здесь самым подходящим инструментом оказались органы государственной безопасности. Так сотрудники ОГПУ - НКВД по злой воле вождя оказались между молотом и наковальней. Заместитель председателя ОГПУ, а при больном Менжинском фактически хозяин Лубянки Г. Ягода стал послушным исполнителем в руках самого большого мистификатора и "режиссера" - Иосифа Сталина в организации грандиозных политических спектаклей, связанных с "разоблачением врагов народа".
Одним из первых пробных камней, вызвавшим в стране последующую лавину разоблачительных процессов над видными деятелями партии, стало так называемое "шахтинское дело". Его жертвами стали десятки специалистов старой буржуазной школы, на которых повесили всех "дохлых кошек". Они оказались виновными в авариях на шахтах и срыве выполнения плановых заданий. Инициировал это дело весной 1928 года полномочный представитель ОГПУ на Северном Кавказе Е. Евдокимов. Поводом для начала оперативной разработки и последующего возбуждения уголовного дела послужили ряд аварий, произошедших на шахтах города Шахтинска, и материалы переписки некоторых инженеров с родственниками, проживавшими за границей, перехваченные органами ОГПУ на почтовом канале. В письмах ретивые подчиненные Евдокимова усмотрели связь спецов с зарубежными контрреволюционными центрами, которые направляли "руку саботажников и вредителей".
По материалам оперативной разработки прошло пятьдесят советских и три немецких специалиста. Следствие по делу было скорым, и уже в мае 1928 года "саботажники" предстали перед судом. Процесс носил публичный характер и проходил в Москве в Доме Союзов. В ходе судебного разбирательства, широко освещавшегося в прессе, внешне была соблюдена формальная сторона дела: прокуроры, как положено, обвиняли, адвокаты защищали, судьи выслушивали прения сторон и самих обвиняемых. Завершился процесс вынесением относительно "мягкого" приговора: одиннадцать "саботажников" приговорили к смертной казни, а шестерых оправдали. Но его итог был предопределен еще за месяц до открытия судебных слушаний. В апреле, выступая на пленуме ЦК ВКП (б), Сталин, ссылаясь на материалы еще не переданного в суд "шахтинского дела", зловеще вещал:
"Было бы глупо полагать, что международный капитал оставит нас в покое. Нет, товарищи, это неправда. Классы существуют и существует международный капитал, и он не может спокойно смотреть, как развивается строящийся социализм. Ранее международный капитал пытался свергнуть Советскую власть с помощью прямой военной интервенции. Эта попытка провалилась. Теперь он пытается и будет пытаться в будущем ослабить нашу экономическую силу с помощью невидимой экономической интервенции…"
Однако политический результат "шахтинского дела" вряд ли в полной мере мог удовлетворить Сталина. Он показал, что не все еще подвластно его воле. Одиннадцать осужденных из пятидесяти трех - это не то, на что он, видимо, рассчитывал. "Засоренность" партии и органов троцкистами и зиновьевцами мешала вождю в проведении его линии на построение социализма в стране.
Прошло совсем немного времени, и следующий процесс над "вредителями", "саботажниками" и "контрреволюционерами", проходившими по так называемому "делу Промпартии", на этот раз оказался весьма близок к сценарию главного режиссера - Сталина. Свыше двух тысяч осужденных инженерно‑технических работников, "пытавшихся сорвать выполнение плана первой пятилетки", стали убедительным доказательством его теории обострения классовой борьбы в условиях активного строительства социализма.
На этот раз ОГПУ не подкачало и наглядно продемонстрировало свои неограниченные возможности в борьбе с политическими противниками и инакомыслящими. Теперь Сталин мог не сомневаться в исходе схватки с такими политическими тяжеловесами, как Зиновьев, Каменев, Томский, Рыков, Радек, Рютин, Бухарин и другие, время от времени продолжавшими выступать против его подходов к проведению индустриализации и коллективизации в стране. С 1935 года один за другим в стране разворачиваются все более масштабные судебные процессы над участниками "Московского центра", "Ленинградского центра", "Троцкистко‑зиновьевского террористического центра".
Испытанные бойцы революции, прошедшие через сито царской охранки и каторгу, после нескольких месяцев пребывания во внутренней тюрьме на Лубянке "сознались" в преступлениях, которых не совершали. В ходе судебного процесса лидеры Зиновьев и Каменев в очередной раз раскаялись, признали себя виновными и были приговорены к 10 и 5 годам тюремного заключения. Такие приговоры, несмотря на тяжкие обвинения в террористической деятельности, многим могли показаться слишком мягкими. Но все самое страшное как для левой оппозиции в лице ее лидеров Зиновьева и Рютина, так и правой - Бухарина - было еще впереди.
После очередного, июльского 1936 года, пленума Политбюро ЦК ВКП (б) направило в партийные организации секретный циркуляр. В нем говорилось:
"Теперь, когда стало ясно, что троцкистско‑зиновьевские выродки объединяют на борьбу против Советской власти всех самых озлобленных и заклятых врагов нашей страны - шпионов, провокаторов, саботажников, белогвардейцев, кулаков и т. п., теперь, когда стерлись все различия между этими элементами с одной стороны и троцкистами и зиновьевцами с другой, все наши партийные организации, все члены партии должны понять, что бдительность коммунистов требуется на любом участке и в любом положении. Неотъемлемым качеством большевика в современных условиях должно быть умение распознать врагов партии, как бы хорошо они ни маскировались".
После этого участь Зиновьева, Каменева и тысяч их сторонников была предрешена. 19 августа 1936 года над ними начался очередной судебный процесс, на этот раз закончившийся смертными приговорами.
Теперь, когда с политическими оппонентами было покончено, настал черед тех, кто выбивал признательные показания и заставлял публично каяться прошлых кумиров партийной массы в самых чудовищных преступлениях. Главные исполнители идей вождя - Ягода и его ближайшее окружение, - сделав свое дело, стали лишними и опасными свидетелями.
29 сентября 1936 года Ягоду освободили от должности наркома НКВД СССР и, по сложившейся тогда практике, "подвесили" министром связи. Прошло еще пять месяцев, и 18 марта 1937 года на собрании руководящего состава НКВД новый нарком Н. Ежов объявил о раскрытии очередного грандиозного "заговора", и не где‑нибудь, а в боевом отряде партии - органах НКВД. В его организации был обвинен не кто иной, как сам Ягода, оказавшийся "агентом царской охранки и давним шпионом германской разведки". Он же был "виновен" в организации убийства С. Кирова и отравлении пролетарского писателя М. Горького. На это сообщение присутствовавшие в зале ответили вялыми аплодисментами, так как многие из них, и не без оснований, полагали, что вскоре сами окажутся в числе "заговорщиков".
Спустя неделю, 23 марта 1937 года, Ягоду арестовали и предъявили обвинение "в организации шпионской, диверсионно‑террористической деятельности правотроцкистским блоком", а через год расстреляли. Вслед за ним Ежов принялся зачищать центральный аппарат, республиканские, краевые и областные управления НКВД. В результате Большого террора к концу 1938 года все 18 комиссаров государственной безопасности были либо расстреляны, либо посажены в тюрьмы, за исключением Слуцкого, скончавшегося при невыясненных обстоятельствах в кабинете заместителя наркома М. Фриновского. Из 122 высших офицеров центрального аппарата НКВД на своих местах остался только 21 человек.
Авторы историко‑документального сборника "Лубянка" приводят следующие данные по зачистке в органах государственной безопасности:
"За период с 1 октября 1936 года по 1 января 1939 года по Центру и периферии убыль руководящего и оперативного состава при общей численности в 24 500 составила 5898 человек. Из них: арестовано - 1373, уволено вовсе и в запас - 3048, переведено в другие организации - 1324 (значительная часть из них в дальнейшем по сложившейся тогда практике были арестованы. - Прим. авт.), умерло - 153. Количество арестованных по руководящим должностям соответственно составило: нач. УНКВД, наркомы, их замы и помы - 59; нач. отделов УГБ, их замы и помы - 98; нач. ОКРО, ГО РО, их замы и помы - 23; нач. райгоротделений - 194; нач. отделений, их замы и помы - 157; нач. оперпунктов 6‑го отдела - 29".
Последний и один из самых страшных "укосов" по числу жертв и своим последствиям имел место незадолго до войны. Верный сталинский нарком Ежов и его подручные в июле 1938 года раскрыли еще один "заговор" - на этот раз в Красной армии. Известные герои Гражданской войны и видные военачальники М. Тухачевский, В. Блюхер, А. Егоров, И. Уборевич, И. Якир и другие, как выяснилось, "вступив в сговор с Троцким и нацистской Германией, готовили военно‑фашистский переворот". Вслед за ними были уничтожены 75 из 80 членов Реввоенсовета и несколько десятков тысяч командиров рангом ниже.
Накануне войны Красная армия оказалась обезглавленной. Она понесла такие потери, от которых любая другая страна вряд ли бы оправилась. В частности, в ноябре 1938 года на Военном совете при наркоме обороны до нового руководящего состава Красной армии было доведено, что "из Красной армии вычистили 40 тысяч человек, то есть было уволено, а также репрессировано около 45 % командного состава и политработников РКК".
Одновременно с разоблачением главных заговорщиков в Москве и Ленинграде в республиках, краях и областях, подобно тифозным вшам на теле тяжелобольного, десятками множились свои "параллельные" и "резервные", "левые" и "правые" заговоры. Ретивые первые секретари и начальники управлений НКВД, демонстрируя свою преданность вождю, стремились перещеголять друг друга в достижении чудовищных показателей по количеству уничтоженных и осужденных "врагов народа".
Деятельность и судьба одного из наиболее одиозных исполнителей сталинской теории перманентных заговоров - комиссара государственной безопасности 3‑го ранга, кавалера ордена Ленина, "Почетного работника ВЧК - ГПУ" Г. Люшкова может служить наглядным примером той безжалостной борьбы за власть и того самопожирания, что имели место в те годы в партии и органах государственной безопасности.
Его путь в революцию и послужной список типичны для того времени. Родился Люшков в 1900 году в Одессе, в семье портного. В пятнадцать лет закончил шесть классов казенного училища и, возможно, так же как и отец, всю жизнь шил бы толстовки и косоворотки на чужое плечо, если бы не грянувшая революция. С первого дня юный Генрих безоглядно окунулся в ее кипящий омут и вскоре вступил в Красную гвардию. Во время оккупации Одессы белогвардейскими войсками ушел в подполье, был арестован, но бежал из‑под стражи и пробился к частям Красной армии в городе Николаеве. Службу начал рядовым, но природный ум, хватка и ораторские способности не остались незамеченными командирами, и в феврале 1919 года его назначили на должность политработника 1‑го Николаевского советского полка. Спустя десять месяцев, в декабре 1919 года, Люшков уже возглавил политотдел 2‑й бригады 57‑й стрелковой дивизии, и здесь на него обратили внимание особисты. В его судьбе происходит резкий поворот: в июне 1920 года он переходит на службу в особый отдел ВЧК по 57‑й дивизии. С этого момента вся дальнейшая жизнь Люшкова будет связана с органами государственной безопасности.
К 1924 году он сменил одиннадцать рядовых должностей и помотался по многим уездным городкам юго‑западной Украины, пока судьба не свела с М. Леплевским. Сын официанта из харьковского ресторана, он, как и Люшков, поднялся на гребне революционной войны. Но его карьера складывалась более удачно: к моменту их встречи Леплевский уже занимал высокую должность в ГПУ Украины и был награжден орденом Красного Знамени. Они быстро сработались.
В должности начальника Проскуровского окружного отделения ГПУ, замыкавшегося на Подольский губернский отдел, которым руководил Леплевский, Люшков проявил себя как способный агентурист и умелый разработчик. Из его отделения (с 1 августа 1925 года - отдел) валом валили перспективные дела. Он знал, как развернуть показания арестованных, чтобы дело получило резонанс. Здесь что Люшков, что Леплевский могли дать фору многим.
В Харькове, до 1939 года столице советской Украины, в центральном аппарате заметили перспективных работников, и в октябре 1925 года Леплевского первым выдвинули на более ответственный участок, назначив начальником губернского ГПУ в Одессе. Он в свою очередь не забыл способного агентуриста‑разработчика Люшкова и рекомендовал в центральный аппарат: свои люди наверху всегда нужны. На должности начальника информационно‑осведомительского отдела (ИНФО) ГПУ Украины Люшков просидел целых пять лет. Несмотря на то что ему удалось раскрыть "террористическую группу", готовившую покушение на председателя ВУЦИК Г. Петровского, эти заслуги так и не были оценены. В круг соратников председателя ГПУ он не входил, но все изменилось с приходом в Харьков на должность начальника Секретно‑оперативного управления ГПУ Украины старого покровителя - Леплевского.