Здесь мы касаемся одного интересного феномена. Дело в том, что чувство греховности - монопольная прерогатива "маленького человека". Это чувство стремительно иссякает по мере восхождения по социальной лестнице. Любой начальник осознается как агент-медиатор космического порядка. Иными словами, как держатель и сеятель должного. Чем выше он к абсолютному источнику Порядка, тем более снимается с него априорная всеобщая вина. Прегрешения начальника отступают, снимаются природой Власти, которая тождественна должному по понятию. Греховность человека давным-давно поставлена на службу теми, кто поднялся хотя бы на одну социальную ступеньку выше несчастного грешника. И чем глубже и искреннее переживание своей греховности, тем больше "навар" ревнителей должного93. Должное поддерживается, воспроизводится и расширяется мощнейшим и широчайшим социальным интересом.
Итак, исследование выявляет социальный интерес со стороны властных институтов в том, чтобы формулировки должного оказывались практически невыполнимыми, а сами эти институты и их агенты с позиции должного не подлежали суду подвластных. В результате, властные и идеологические институты "приватизируют" преимущества, вытекающих из статуса хранителя должного. В общем случае любой агент власти обретает возможность извлекать самые разнообразные статусные, психологические, имущественные блага из факта несоответствия реальной социальной практики должному в пределах подведомственности.
74 Это свидетельствует о том, что системообразующая компонента личностного сознания может находиться в конфликте с природой общекультурной и профессиональной сферы того же сознания. Синкрезис обладает потенцией обнимать в себя разные диссистемные по отношению к синкретическому сознанию блоки. До некоторых пределов, разумеется.
75 Касьянова К. О русском национальном характере. М., 1994. С. 229.
76 Там же. С. 240.
77 Сущее // Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 65.
78 Иными словами, у сущего допускаются какие то свои законы, действующие в актуальной реальности. Но они оцениваются как профанные, не заслуживающие серьезного интереса. Ибо последние во-первых преходящи и сгинут в акте торжества должного и во-вторых они противоречат должному. Это законы греховного, пронизанного человеческими слабостями мира.
79 Федотов Г.П. Судьба и грехи России. СПб., 1992. Т. 2. С. 149.
80 В этом месте живо вспоминается четырехлетняя девочка описанная Корнеем Чуковским. Когда происходило, что-нибудь неприятное для нее, девочка угрожающе говорила - "Сейчас зажмурюсь". Милое дитя искренне полагало, что в тот момент, когда она закрывает глаза, - мир исчезает.
81 Касьянова К. Указ. соч. С. 223–225.
82 Брокгауз - Ефрон. Философский словарь / Под ред. Э.Л. Радлова. СПб., 1904. С. 116.
83 Юнин Г. У подножья сапога // Завтра. 1993. Ноябрь, № 3.
84 Лобанов М. Русские обновленцы // Там же. 1993. Декабрь.
85 И чем жестче и запредельнее модель должного, чем дальше она от человеческой природы, тем шире объем попускаемого.
86 На самом деле существовал специфический язык для описания этой сферы, хотя и крайне примитивный. Однако, и это показательно, он нес мощнейший заряд табуации и профанации. Существовал и пласт фольклора. Но, эта часть культуры восходила к язычеству и носила характер неприличного, табуированного, тайного знания. Вся эта сфера относилась к тому самому пласту культуры, который отсутствовал в ее автомодели.
87 См. например. Федотов Г. Святые древней Руси. М., 1990.
88 Эймундова сага. Сказание об Эймунде Ринговиге и Ранаре Агнаровиче, скандинавских витязях, поселившихся в России в начале XI века // [О.И. Сенковский] (Барон Бромбеус). Собрание сочинений. СПб., 1858. Т. V. С. 511–573 (перевод с комментариями).
89 Подробнее см. например: Филист Г.М. История "преступлений" Святополка Окаянного. Минск, 1990.
9 °Cудоплатов П. Разведка и кремль. М., 1996. С. 64.
91 Такое облагораживание происходит в силу ряда факторов. Во-первых, под воздействием внешнего контекста. Во-вторых, под воздействием накопленного в обществе нравственного потенциала, который трансформирует изначально языческие, архаические и безнравственные образы в более или менее пристойные персонажи нового пантеона. Ранжирует этот пантеон в соответствии с устойчивой нравственной традицией - убирает в темный угол исторического Павлика Морозова, но выводит на первый план фольклорного Василия Теркина и т. д.
92 В качестве примера консенсуса назовем такое явление русской культуры как мат. Так называемая "ненормативная лексика" нормативна для подавляющего большинства населения.
93 Утверждать, что концепция должного вырастает из этого интереса, значило бы впадать в примитивный и плоский рационализм. Но игнорировать этот аспект и не учитывать его - означает совершать не меньшую ошибку.
ДОЛЖНОЕ/СУЩЕЕ В СОЦИАЛЬНОЙ ЭМПИРИИ XX ВЕКА
ДОЛЖНОЕ И ЕГО НОСИТЕЛИ
Как переживается, осознается и воспроизводится должное? Обратимся к бытованию идеи должного в культуре. Как переживается должное массовым человеком? Традиционный человек осознает свое бытие как пребывание в должном, партиципируется к нему, соотносит себя с идеалом должного, специфически вписывает свою жизнь в его рамки. В сознании настоящего, "твердого" традиционалиста должное присутствует незримо и постоянно. В беседе с носителем традиции, сторонний наблюдатель не всегда может определить, в какой парадигме идет разговор: о должном говорит собеседник или о сущем. Часто, по видимости, цепь суждений относится к реальности, и только вслушавшись, вы обнаруживаете, что излагается модель должного. Наиболее выпукло это просматривается на материале бесконечных рассуждений о народе, национальном характере, народной душе. В разговорах такого рода поражают два момента.
Прежде всего, рассуждения о "народе"94 по самой природе дискурса не предполагают какой либо верификации. Вопросы - как удостовериться в том или ином суждении, где, когда и сколь часто собеседник встречал людей, отвечающих тем характеристикам народа, которые он описывает, насколько массово представлен описываемый тип в реальности, и, вообще, возможен ли живой человек с предлагаемым набором характеристических черт - даже не ставят в тупик, а вызывают реакцию сходную с той, которая ожидает человека, сказавшего нечто неприличное в хорошем обществе.
В подобных ситуациях примечательно особое состояние говорящего, и оно указывает на то, перед нами не изложение собственных мыслей или интуиций - такого рода суждения сложны, "неловки" по форме, в них часто чувствуется неуверенность и т. д. Мы же имеем дело с трансляцией некоторого сверхличностного метатекста. Отсюда и характер самого высказывания. Особая интонация, прозревающий незримые дали взгляд говорящего, "безразмерность" суждения (от в пяти минут, до многочасового рассуждения). Кроме того, поражает накатанность дискурса, высокая узнаваемость и почти стопроцентная прогнозируемость. Типологически ближайшее явление - выступление сказителя, олонхосута, одним словом, носителя фольклорной и эпической традиции. Существует некоторый топос, конечную версию которого актуализует говорящий. А представление о характеристиках этого пространства можно составить изучая совокупность подобных высказываний.
При ближайшем рассмотрении выясняется, что тематизмы "народа", национального характера и русского духа есть форма изложения автомодели русской культуры а, стало быть, должного, Потому-то так сладостны для традиционалиста нескончаемые рассуждения о русском духе и национальном характере. Приписывая народу характеристики должного, сказитель идентифицируется с этим образом и переживает партиципацию к миру должного. В философской и литературной эссеистике, суждения о национальном характере так же разворачиваются в форме самоочевидного и бесспорного дискурса. Правда, в качестве опорных точек, на которых выстраивается картина, здесь можно встретить отсылку к авторитету.
Более подробное исследование должного, реализующегося в "мы-образе", позволяет обнаружить внешний пояс должного, который связанный с манихейской компонентой традиционной ментальности. Это образ противостоящих "нам" сил. В пространстве традиционной ментальности, враги России95 должны пытать пленных, расстреливать беременных женщин и отравлять колодцы. И если в настоящий момент подтверждений этому нет, то они еще не поступили, скрываются недругами и т. д. Это - идеальная, нормативно заданная версия образа Врага. Она естественно дополняет должное, явленное в "мы-образе". В традиционной русской культуре не существует никаких способов понимания противника, кроме как через образ оборотня. Если должное, т. е. воплощенное истиноблаго, выступает полем самоидентификации, то антидолжное или идеальный образ врага - становится полюсом противопоставления, точкой отсчета в конструкции "мы - они". Истиноблагий характер "нашей" целостности может быть осознан только на фоне чудовищной, манихейской карикатуры на противника, образ которого вечен, хотя персонажи занимающие эту ячейку периодически сменяются.
Итак, должное постоянно присутствует в сознании носителя традиции и выступает объектом устойчивой партисипации. Русский человек понимает себя и свою жизнь, как жизнь в мире должного. Между тем, природа вещей такова, что жизнь в должном не слишком получается. Существование традиционного субьекта проходящее во взаимоисключающих координатах должного и сущего приобретает некоторую призрачность. Жизнь как бы раздваивается.
Помимо жизни внешней, предмет нашего исследования обретает другую, подлинную. Его истинная жизнь - другая, потаенно-внутренняя - течет совсем по-иному. В мире мечтаний у него появляется идеальный, горний двойник. Этот двойник любит соседа, терпим к недостаткам близких, справедлив, добр и кроток. Одним словом, он воплощает идеальную версию нашего героя. Менялись эпохи, менялся и облик идеального двойника. К примеру, плакатный советский человек - был горним двойником советской эпохи.
Любовь простых пожилых людей к запредельным в своей "правильности" пьесам (фильмам, романам) связана с тем, что поступки героев соответствуют поведению идеального, второго "я" традиционалиста. Он узнает в героях произведений себя. Разумеется, себя должного. В подобных ситуациях он вел бы себя точно так же. На самом деле его поведение не имеет с этим ничего общего, но это обстоятельство лежит в другом плане. Говоря об этом, мы разрушаем атмосферу восприятия прекрасной назидательной истории. Отсюда тяга к назидательно-учительным произведениям. Общаясь с этим родом искусства, традиционно ориентированный обыватель реализует потребность в партиципации к должному и переживает счастливейшие минуты своей жизни96.
Как же все это соотносится с реальностью? Сознание носителя традиции увязывает сакральную нормативность и эмпирическую реальность в некоторую синкретическую целостность. Прежде всего, в массовом сознании живет убеждение в том, что идеальная норма не ответственна за практику. Поскольку должное прекрасно и возвышенно, никакие мерзости жизни не в силах поколебать само должное. Ибо оно призывает и утверждает совсем иное. В этой логике коммунистическую идею следует оценивать не в кубометрах человеческой крови, пролитой во имя ее утверждения, но по положениям "Морального кодекса строителя коммунизма". Тезис, что идея (должное) не ответственна за практику (сущее) относится к фундаментальным положениям традиционного сознания.
Традиционное сознание созерцает мир эйдосов и отмахивается от мари мерцающей несовершенной реальности. При необходимости, реальность можно подправить и это очевидно не только для авторов житий, историков и идеологов. Точно так же реальность подправляют, т. е; искажают сотни миллионов родителей (учителей, воспитателей), иными словами носителей массового сознания поставленых в патерналистскую (иделогическую, наставляющую, педагогическую) позицию. Для традиционного человека реальность напрочь лишена какой либо онтологической безусловности. Для пользы дела: т. е. для выявления истины должного - а это и есть единственная истина - реальность не только можно, но и нужно подправлять. Традиционный субъект признает единственный вариант сопоставления сущего с должным - для того, чтобы выявить меру уклонения мира от должного. Все остальные повороты этой темы подавляются, минимизируются и табуируются.
Человеку традиции разрешено рассуждать о том, что "сволочное сущее" не соответствует должному. Из этого следуют два коренных вопроса: кто виноват? (грехи, масоны, инородцы, кавказцы, империалисты и т. д.) и что делать? (воспитывать, разъяснять, крестить, каяться, стрелять, выселять, делать революцию, контрреволюцию, вводить монархию и т. д.) Но никогда не возникает вопрос об исходных понятиях: о сущем и должном, не как об онтологически заданном, как о продуктах культуры, о их взаимосвязи и соотношении, об ответственности должного за такое сущее. Задумавшийся над этим человек выпал из традиционного космоса. Иными словами, несовпадение должного и сущего признается и переживается так, что это работает на воспроизводство традиционной парадигмы.
До сих пор речь шла о позитивных по своей природе переживаниях, связанных с партиципацией традиционного субъекта к должному. Однако спектр переживаний должного гораздо шире. Утверждение должного, ставит человека в трагическую ситуацию заданную недостижимым, пороговым характером идеала, который объявляется нормативом.
Из этого следует целый ряд негативных последствий в сфере социальной и индивидуальной психологии, культуры и общественной морали. Поскольку норма невыполнима вообще, она невыполнима и каждым субъектом. Сознание традиционного человека, может спрятаться от этого. Рождается глубокий дискомфорт который отчасти убирается в подсознание, но никогда не уходит из поля человеческой психики. Компенсируя вырастающую из чувства неизбывной вины фрустрацию, человек начинает фиксировать свое внимание на других. А поскольку они точно так же далеки от идеала-нормы возникает огромное поле для расцвета демагогии, ханжеского смирения, фарисейства, манихейской ненависти к оборотням, которые не желают быть ангелами.
Надо сказать, что средневековое общество в принципе опирается на неизбывное чувство вины, вырастающее из разрыва между должным и сущим. Всеобщее осознание собственной греховности поддерживает целостность социального абсолюта и сублимирует энергию масс, которая усилиями правящей элиты направляется на социально ценные цели. Однако, комплекс вины порождает широчайшие возможности для манипулирования людьми, использования этого специфического переживания в корыстных целях отдельными группами и социальными институтами. Жизнь мстит обществу утверждающему невыполнимые ценности.
Идея должного пропитывает собой всю ткань традиционной культуры, является ее системообразующим стержнем. И потому, каждый входящий в жизнь впитывает ее как нечто безусловное и фундаментальное. Кроме того, должное наделено мощнейшим аксиологическим содержанием, и эта целостность усваивается в самом раннем детстве на уровне базового сценария. Традиционный человек рефлектирует свою приверженность должному как важнейшую положенность. Наряду с этим он усваивает все те механизмы, которые позволяют жить в реальном мире и оставаться в убеждении приверженности должному - двойную бухгалтерию, табуацию осознания всего, что отрицает модель мира должного/сущего. Осваивают неписанные, но важные законы общения по поводу должного - рассуждения о должном, филиппики к нарушителям, сокрушения о несовершенстве мира и т. д. Все эти формы групповой партиципации к должному закрепляют и оформляют мир должного как универсальный космический закон. Так, что в устойчивой средневековой целостности выход сознания за рамки парадигмы должного/сущего практически не возможен.
ИДЕЯ ДОЛЖНОГО И МАНИХЕЙСКАЯ КОМПОНЕНТА РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ
Постигая суть должного важно осознать связь этой идеи с манихейством. Расслаивая целостную природу человека, манихейство постулирует два вида существ - "наших", носителей светлой человеческой природы и оборотней. Последние в собственном смысле не вполне люди. Они: сыны погибели, слуги Зла. Типичная манихейская реплика "разве-ж это люди?" далеко не просто фигура речи. Она выражает глубокое убеждение в том, что Враги, "они" - нелюди, фантомы лежащие за пределом сочувствия и милосердия. Но если оборотни: нелюди, то "мы" - люди в идеальном смысле. В картине мира которая соответствует русской сказке или мексиканскому телесериалу, "наш" человек хорош по понятию, по своей глубинной природе. А если и наделен какими либо недостатками, то они внешни и преходящи. Прежде всего, эти недостатки - следствие обстоятельств: козней врагов, влияния оборотней, начальства - т. е. сил, препятствующих воцарению должного.
Речь идет о картине заданной культурой. Жизненный опыт и здравый смысл говорили о другом. Однако в синкрезисе архаического сознания опыт реальной жизни опосредовался традиционными мифологемами. Личный опыт осознается как необязательное, частное наблюдение, в то время как формы всеобщего даны в моделях культуры. Наш по понятию "хороший" человек обретает в традиционном сознании соответствующую нормативность. За концепцией должного встает манихейское извращение человеческой природы. Должное: единственно возможная система норм, которая вытекает из расслаивания реальности.
Надо сказать, что для традиционного сознания непреодолимым испытанием стало крушение советского эксперимента. Хилиастический порыв покоился на убеждении, что стоит извести оборотней и дать возможность "нашему" человеку себя проявить, т. е. отдаться наконец жизни в соответствии с должным, и мир преобразится. Выяснилось, что традиционный русский человек заблуждался относительно своей природы и природы человека вообще. Он исходил из того, что в условиях, когда должное воссияет во Славе, все будут делать не то, что выгодно или хочется, а то, что должно.
Оказалось - это не так. Жизнь фундаментально уклонялась от идеала. Человек не хотел жить как должно. Он избаловался, обнаружил преступный эгоизм, себялюбие, лукавство, недопустимое предпочтение собственных интересов целям и интересам целого. Одним словом, явил себя закоренелым человеком. Гибель СССР стала затянувшимся и потому смягченным анестезией усталости крахом титанического богоборческого (и в то же время, богостроительского) проекта на который поднялся 160-ти миллионный народ.
Суть его состояла в том, что бы наконец, воплотить должное во всей его силе и полноте. Во имя этой идеи народ пошел на необозримые жертвы и огромные лишения. И в том, что он подвигнул себя на такое - свидетельство безусловной, пророческой веры в истинность и непреложность должного. А эта непреложность покоилась на убеждении что "наш" человек родственен должному, что должное составляет подлинную природу человека, которая всего лишь замутнена привходящими обстоятельствами.
Подчеркнем, перед нами - ключевое положение, которое лежит в основании философии должного. Вот как оно звучит в устах современного автора. Выделяя "характерные черты русской цивилизации" В. Задерей указывает "добротолюбие, как понимание того, что человек по своей природе добр, а зло в мире - отклонение от нормы. Русская история - это борьба добра и зла, борьба вечных добрых начал человеческой души с бесовским соблазном сил зла"97.