Итак, русская история - вечная борьба добра и зла. Но если "наш" человек изоморфен добру, т. е. должному, то откуда берется, вернее, через кого приходит в мир зло. По законам инверсионного мышления, природа "их" человека соответствует антидолжному. В собственном смысле, враг не человек. Образ врага конструируется из блоков табуированного, нечистого и омерзительного. И это - универсальный прием осмысления противостоящего, инокачественно го который просматривается от Киевской Руси до сегодняшнего дня.
Наконец, манихейское расслоение мира на "наших", воплощающих добро и "чужих", врагов, выступающих воплощением сил зла, задает концепцию Удерживания. Суть ее состоит в том, что Вселенная существует лишь потому и до тех пор, пока Святая Русь противостоит силам Зла. Эта идеологема нашла свое выражение в богословии и оформилась в системе идеологии Третьего Рима. Обратимся к идеологам традиции. Михаил Назаров пишет:
…в последнее тысячелетие только православная государственность соответствовала словам апостола Павла о силе удерживающей мир от разгула сил зла… Формула Москва - Третий Рим означала принятие на себя "удерживающей" ответственности за судьбу мира"98.
Приведенная цитата подкупают предельной четкостью формулировок. Добро локализуется в пределах православной государственности. Зло это то, с чем борется православие. Мир стоит потому, что есть мы, как воплощенное должное (не понятно, каким чудом мир устоял между 1917 и 1991 годами, но до таких деталей идеологи традиции не опускаются). После 1917 года идеологема удерживания была воспроизведена в советской семантике, и СССР оказался главной силой, удерживавшей мир от падения в пропасть империализма. Сегодня мы стали свидетелями обратной инверсии. Идея удерживания вновь озвучивается в традиционно православной упаковке.
ДОЛЖНОЕ И ПРЕОБРАЗОВАНИЕ МИРА
Обратимся еще раз к проблеме преобразования мира. Должное и сущее принадлежат разным онтологическим пластам и, как было сказано выше, переход от мира сущего в мир должного возможен только в конечной точке мировой истории. Иными словами, снятие дуальных оппозиций и достижение гармонии возможно только в этой конечной точке. А это означает, что любые попытки улучшить, обустроить окружающий человека мир - повысить упорядоченность, сделать пристойным быт, среду, систему человеческих взаимоотношений вызывают нерефлектируемый, но жесточайший протест, как глубоко профаническая, покушающаяся на последние основания культуры, обреченная на поражение богоборческая деятельность. Поговорка "Не жили хорошо, нечего и привыкать" - грубовато, ко выражает массовые представления на этот счет. Вот что пишет по этому поводу философ Виталий Ковалев:
"Россия вообще напоминает человека, который знает, как решить проблему и именно поэтому её не решает, тогда как Европа тщательно укладывает каждый камень в мостовую, ведущую в будущее. Россия вся была устремлена к концу, к результату, а разработка средств ее слишком утомляла. Россия волынила в истории, потому, что дожидалась ее завершения99."
Поскольку мир должного принадлежит вечности и носит трансцендентный характер - установка не чудо, преображение, как способ достижения последнего оказывается единственно возможной практикой. Далее, в массовом сознании формируется матрица чуда, как единственно возможного способа достижения любого высокозначимого результата. Экстраординарные усилия, невероятные жертвы, особое напряжение сил, некое чрезвычайное "горение" - вот привычные коннотации создания чего либо выдающегося. По существу это переживание чуда. Спокойная, размеренная работа, последовательное совершенствование мира не дается русскому традиционалисту. Такая стратегия отрицается хилиастическим ядром традиционного сознания.
Заданное должным сознание жаждет "всего и сразу". Причем, параметры этого "всего" не обозначены, мерцают в тумане. Но точно известно, что это что-то необыкновенное. Традиционный человек живет в убеждении, что в момент, когда воплощенное должное будет явлено - душа "узнает" его. И это чудо узнавания неведомого, но вечно чаемого - будет самым верным свидетельством подлинности настоящего должного. А потому, любые попытки обустроить сверх некоторой меры реальный мир, сделать его более пристойным отторгаются как ненужная суета и подмена великих целей мелкими удобствами.
Должное это особый, несказанный мир. Теория малых дел, работа из поколения в поколение могут создать лишь пошлый, самодовольный мир западного мещанства в котором тесно русскому человеку. Должное вырастает из великих событий, из чрезвычайных усилий, невиданных свершений. Наконец, из чрезвычайных, неимоверных злодейств, которые тем не менее остаются великими и чудесным образом споспешествуют должному.
ОБРАЗ ДОЛЖНОГО В РАЗЛИЧНЫХ СЛОЯХ ОБЩЕСТВА. ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И МИР ДОЛЖНОГО
До сих пор мы фиксировали внимание на универсальных и устойчивых характеристиках исследуемого. Между тем, в своем реальном бытовании должное варьируется и от эпохи к эпохе и от одного социального слоя общества к другому. Данная тема заслуживает специального исследования. Отметим лишь некоторые исследовательские сюжеты на этом поле. Для крестьянина рубежа XIX–XX вв. должное воплощалось в образе крестьянской утопии. Для городского обывателя 1950-х годов - в образе Страны дураков, у входа в которую висит лозунг "Каждому по потребности". Для типичного шестидесятника должное представало в картине единения его с народом вокруг возвышенных и прекрасных идей, норм и идеалов. В мире, где волк возлюбит овцу и, взявшись за лапы, они воспоют "Оду к радости".
Отметим, что от поколения к поколению изначально не слишком четкий образ должного туманился и растворялся все более, утрачивая свои качественные черты. Русский крестьянин настолько отчетливо представлял себе Беловодье, что во второй половине XIX в. в народе имели хождения паспорта удостоверивающие Беловодьское гражданство100. Обыватель классической поры советской эпохи верил в должное и провидел его контуры. И хотя из пространства сегодняшнего дня это может показаться невероятным, но он именно верил. В 50-е годы в быту, в транспорте, в магазинах - можно было услышать фразу: "Разве с такими людьми коммунизм построишь?" Относительно мертвых ценностей так не говорят. Показательно, что в 60-е годы это выражение исчезает. Нечто носившееся в воздухе мешало конкретизировать утопию. Распад архаического синкрезиса, все более размывал образ воплощенного должного. И шестидесятник наследует практически голый эйдос, не имеющий каких-либо качественных характеристик. Относительно интеллигентского должного с уверенностью можно сказать лишь две вещи: это нечто безгранично духовное и бесконечно прекрасное.
В полной мере власть должного над сознанием людей выявилась лишь с крахом советской системы. В этой связи особенно разительна инверсия значительной части интеллигенции, традиционно воплощавшей оппозицию режиму. Развитие событий раскрывает глубочайший, неразрешимый конфликт типичного интеллигента-шестидесятника с утверждающейся постсредневековой реальностью.
Интеллигенция самоопределяется в космосе должного. Это - первичная, доминирующая в подавляющем большинстве случаев позиция, в которой выражается сущностная природа интеллигента. Слабость и непоследовательность дореволюционного русского либерализма, ограниченность распространения либерального сознания, коренятся в фундаментальной неотделимости интеллигентской ментальности от идеи должного.
Самоосознание в мире должного, задавало интеллигенции чисто патерналистскую, т. е. абсолютно традиционную позицию. Должное предполагает существование слоя старших духом (возрастом, культурой). Они особо чувствительны к должному, а потому, выступают носителями, интерпретаторами и наставниками. Интеллигенция осознавала свой долг в том, что бы оформлять должное, систематизировать его, а затем - нести "народу". В патерналистской компоненте интеллигентского сознания мы легко узнаем патриархальную традицию, получавший идеологическое обоснование культ старших. К этому примыкают и другие моменты интеллигентского сознания - мифология "народа", комплекс вины и многое другое. Как особый культурный феномен не обретший окончательно оформившееся личностное начало, классический интеллигент демонстрирует верность либеральной идее тем сильнее, чем дальше окружающая его реальность от реализации либерального идеала.
Приверженец некоторых безусловных и абсолютных ценностей, интеллигент нетерпим к плебейской культуре и обнаруживает барственное пренебрежение к иным, низовым ценностям и стилям жизни. А как носитель идеи должного и приверженец финалистской концепции развития, интеллигент провидит эсхатологическое будущее как воплощение духовности в его - интеллигентской - версии.
Такая картина мира противостоит либеральным убеждениям в том, что за вычетом базовых конвенций - правовых, моральных и политических - существуют лишь мнения и предпочтения, которые принципиально равноценны и по поводу которых не существует механизмов удостоверения ни их истинности, ни их соотношения по шкале высокое - низкое. Общество в котором параметры культурной жизни задаются потребительским поведением массового человека вызывает у российского интеллигента оторопь и заставляет говорить о примитиве, бездуховности и торжестве обывателя.
Признавая на словах равноправие вкусов и право выбора в культурном пространстве, настоящий российский интеллигент в глубине души убежден: права - правами, но существует подлинный отсчет, т. е. Культура с большой буквы. И эта высокая культура выступает в его сознании сакральной сущностью, формой всеобщего (а сакральное по своей сути всеобще). А если оно не является всеобщим актуально то, в некоторой перспективе станет им обязательно. И хотя фактов подтверждающих такой прогноз нет, финалистский миф живет в душе интеллигента.
Как показывает жизнь, главные претензии среднего интеллигента к коммунистам состояли в том, что советская система подменяла настоящее должное на антидолжное, на сатанинскую пародию, чем губила и развращала народ. Соответственно, планы и надежды интеллигента были связаны с таким развитием событий, в ходе которого ложное должное будет повержено и далее под руководством подлинных учителей страна начнет путь духовного возрождения. Глубочайшую растерянность, ностальгию по прошлому и переход на позиции антилиберальных сил значительной части общества нельзя объяснять, сводя дело к обнищанию, неспособности вписаться в новую реальность, утрате статуса духовных лидеров и т. д. В самой сокровенной глубине неприятия нового лежит органическое отторжение общества в котором должное упраздняется. Секулярная реальность неприемлема для интеллигента, Свободный выбор массового человека обманул его ожидания. В глубине души наш интеллигент тоскует по патернализму, по русской идее.
Для таких людей мир без должного - безгранично пошл. Арена низких страстей, трожище. Российский интеллигент обнаружил барственное презрение к маленькому человеку. Не к идеальному маленькому человеку, не к Акакию Акакичу, которого он любит болезненной любовью, а к реальному, сущему маленькому человеку, который не читает Бердяева, а Сокурову предпочитает сериал "Богатые тоже плачут".
Интеллигенту мало самому выбирать "духовное" и жить в соответствии с должным. Необходимо, что бы этот выбор был всеобщим. Попросту говоря, российский интеллигент не самодостаточен. Он оказался не готовым к диалогу с Создателем. В обществе, которое не удостоверяет его понимание должного, российский интеллигент начинает утрачивать ощущение подлинности своего бытия. Уравнивание всех позиций в либеральной реальности не просто оскорбляет и ущемляет интеллигента. Он вдруг почувствовал себя непоправимо обокраденным. Пропала внешняя санкция, без которой мир утрачивает смысл.
Обращаясь к проблеме интеллигента нельзя обойти вниманием два примечательных, постоянно звучащих в интеллигентской речи даже не понятия а образа, иероглифа - "духовность" и "бездуховность".
Духовность - один из наиболее любимых и употребимых интеллигентом, и не только им, паролей. В последнее время контекст употребления слова "духовность" стал неохватно-всеобщим. На самом элементарном уровне духовность покрывает любые положительные коннотации. Духовно, это - хорошо, правильно, возвышенно и т. д. Однако, при более внимательном анализе обнаруживается, что понятие духовность обозначает особое состояние культуры связанное с сохранением синкрезиса и идеей должного как структурирующим принципом.
Соответственно, бездуховность - обозначает и расколдованность мира и приверженность иным, нетрадиционным культурным моделям. Однако, прежде всего, в определении - бездуховность описывается как культурная ситуация, в которой традиционный субъект не находит должного. Отсутствие в культуре структурирующего ее архаического переживания рождает вакуум смысла и ощущение безонтологичности бытия. С позиций российского интеллигента, лишенный архаического должного мир покинут Духом.
Показательна волна так называемой чернухи, которая с конца перестройки накрыла мир отечественного кинематографа и добрый десяток лет держалась на экранах, вначале как доминирующий, затем как один из существенных компонентов кинематографического процесса, пока не уступила места новому кино. В потоке чернухи российский зритель увидел бесчисленные вариации отвратительного, богоостав ленного мира. Мира тотальной преступности, нравственной низости, человеческого убожества и коррупции. Эти построения воспроизводились во всех мыслимых жанрах - от детектива до комедии. С точки зрения идейной направленности они могли проходить по ведомству обличения, памфлета или сатиры, но подлинная суть явления глубже гражданского пафоса и обличения негативных сторон позднесоветской/постсоветской действительности, ибо здесь мы сталкиваемся с пафосом метафизическим и отторжением онтологическим.
Для понимания названного явления важна и существенна устойчивость "чернухи", готовность сценаристов и режиссеров снова и снова создавать картины распада Космоса и торжества Хаоса, их убеждение в том, что зритель взыскует именно этого. На наш взгляд, "чернуха" явилась яркой эпитафией миру традиционно-интеллигентского сознания, ибо реальность, раскрывающаяся в повествованиях, пронизанных духом "чернухи" - это мир, в котором умерло должное. Воспитанные советской эпохой деятели литературы и искусства интерпретируют новую, победившую реальность именно таким образом. От того он так ужасен и безнадежен. Это - мир без будущего. Зажившееся средневековое сознание умирает долго и мучительно.
ДОЛЖНОЕ И ЕГО СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ
Идея должного организует весь универсум человеческой активности. Тем самым она задает некоторую модель социальности и культуры. Как же соотносится вырастающая из должного модель вселенной с другими ценностями, моделями социальности. В рамках исследования продуктивно сопоставить должное с различными социальными и культурными феноменами для того, чтобы осознать соотношение этих сущностей. Начнем с частностей.
Духовность и быт. Должное и сущее представляют собой базовые категории, моделирующие традиционный космос. Универсальное противопоставление должное/сущее имеет ряд частных модусов. Одним из ключевых выступает пара категорий духовность/быт. Эти категории представляют особый интерес, хотя бы потому, что в последнее время понятие "духовность" оказалось остро восстребованым101.
Анализируя содержательное наполнение понятия духовность, можно определить последнюю как некоторую сферу человеческой активности, из которой полностью элиминирован быт. Духовность выступает определенной гранью и сферой самопроявлений человека, трактуемого как вне-плотского, внетелесного, как чисто "духовного" существа. Все же остальное, лежащее за пределами высокой и сладостной духовности относится к профанической сфере быта. Быт - все то, в чем человек реализуется как природная, телесная, воплощенная на земле сущность. Все это - вещи низкие, часто мало приличные и ценностно не сопоставимые со сферой духовного. Такова смысловая диспозиция.
Образу духа, который обречен влачить свою земную судьбу в плотской оболочке, противостоит европейский и, особенно, протестантский пафос одухотворения быта. Трактовка его как одной из сфер самопроявления человека, как поле сослужения Создателю. Насыщение быта религиозным, нравственным, эстетическим содержанием - чуждо и активно неприемлемо для традиционно ориентированного человека. Соответственно, попытки одухотворить быт - т. е. ценностно поднять его, осознать сферу быта как значимую, заслуживающую внимания, любви и заботы - вызывают реакцию отторжения. Подобные тенденции определяются как мещанство, а носители этих представлений - мещане.
Понятие "мещанств" заслуживает особого внимания. Надо сказать, что в словаре российского интеллигента, мещанин - одно из самых страшных ругательств. Понятие мещанства осознается как номинация обозначающая альтернативную систему ценностей и жизненных ориентаций. Мещанин воплощает стратегию выживания и обживания. Опираясь на естественные человеческие инстинкты, он минимизирует и рутинизует эсхатологическую компоненту традиционной культуры. Не борется с нею, не противопоставляет что-либо иное, а просто игнорирует, подвергает забвению. В этом смысле мещанин - низвергатель святынь и профанатор высших ценностей традиционного космоса. А мещанство как социокультурная стратегия - низовая форма изживания средневековья.
По всему этому, на мещанина проецируются все те тенденции, которые разрушают традиционный космос: погруженность в реальный мир, принятие быта как ценности, внутренняя расторможенность и отсутствие комплекса вины, самоуважение, присутствие автономной онтологии (базирующейся на своей семье, своем гнезде, своем деле, финансовой независимости и т. д.) и отсутствии специфически русского онтологического страдания.
Наконец, мещанину чужд эсхатологический комплекс. Он не ищет "иного", запредельного, а осваивает этот мир. Осознание быта как ценности - т. е. его одухотворение - перечеркивает традиционную культуру. Посягает на ее ядро, и предлагает альтернативную модель космоса, покоящуюся на идеях медиации, членении универсум натрое, осознании человека как целостности имеющей самостоятельный смысл, а его земную жизнь как ценность. Этот, новоевропейский по своей природе, взгляд на мир и место человека в нем, отторгается и профанируется. Человек традиции должен жить в атмосфере многообразных мучений и острого дискомфорта. Только такой, измученный и задавленный жизнью человек способен на специфическую сублимацию, которая составляет ядро средневековой культуры. Тенденции, ведущие к снятию дискомфорта и обустройству в мире разрушают традиционную целостность.
Должное и самоорганизация. В последние годы самоорганизация все более осознается как фундаментальная природа социальности, а синергетическое видение утверждается в качестве одного из ведущих методов социального познания. В этой теоретической перспективе становится очевидным, что такие фундаментальные феномены истории нового времени как философия либерализма, рыночная экономика, политическая система правовой демократии, идеология гражданского общества сильны, прежде всего тем, что в максимальной мере используют самоорганизующуюся природу общества. Исходя из этого, имеет смысл задаться вопросом о соотношении должного и самоорганизации.
Обращаясь к заявленной теме, надо сказать, что мышление в парадигме должного в принципе отрицает самоорганизацию и всяческую авторегулятивность социальных и культурных процессов. А идея должного противостоит самоорганизации как природе социальности.