Так и укнуло у меня внутри: "подарок" - это не что иное, как механик машины. "Не дай бог, - думаю, - сделает Матвей "бочку" или боевой разворот, убьет человека". Вообще-то я раз и навсегда запретил эти вольности, особенно после воздушного боя: поврежденный самолет может отказать вообще, если на нем создать перегрузку, а то и развалится в воздухе. На фронте такие случаи были, и мой приказ выполняется, и мы по этому поводу вели разговор. Но всякое может случиться: Матвей пришел не после воздушного боя.
В чем же здесь дело? Почему механик оказался на хвосте самолета?
Дело в том, что при рулении по вязкому грунту самолет Як-1 сильно тянет на нос. Чтобы летчик не чиркнул винтом о землю, не загнул концы лопастей, механик садится верхом на фюзеляж, ближе к хвосту, и летчик вместе с ним рулит на старт для взлета. Рулить иногда приходится долго, и если летчик забыл о механике, ему напоминают по радио. Матвею напомнили, но приемник на самолете Звягина оказался разбитым.
Выбегаю на улицу, жду. Проходит минута, другая, вижу: летит. На хвосте, как и сказал комдив, - человек. Но это меня волнует уже не так, как волновало после звонка комдива. Если на машине не убраны шасси, не работает радиостанция, значит она не боеготова, ей предстоит ремонт, и летчик, не проявляя своих эмоций, сразу пойдет на посадку.
Я не ошибся. Летчик зашел в створ взлетно-посадочной, выпустил тормозные щитки, планирует. Механик сидит на хвосте, обняв фюзеляж ногами. И вдруг, будто нарочно, на полосу вышел трактор. Тогда летчик, добавив обороты мотору, пошел на повторный заход, все ахнули - летчики, техники, механики. Хватит ли у механика сил выдержать эту пытку: ледяной, пронизывающий до мозга костей зимний воздушный поток. Не сорвется ли он, когда летчик накренит машину.
Не сорвался. После посадки к машине первым прибежал инженер полка Василий Иванович Виноградов. Остановился у плоскости и молчит. Даже ругаться не может - так перенервничал. Подхожу, смотрю на Матвея. Мокрый сидит, уставший. Стащил с головы шлемофон, над лысиной - пар. Глядит на инженера полка и удивляется:
- Не понимаю, как Звягин летает на этой машине. Лезет все время вверх… На взлете едва хватило силы ручку отдать. Взлетел, триммер выкрутил полностью, и хоть бы что, никакого впечатления. Даже шасси не стал убирать.
Зло говорит, но спокойно. Не торопясь вылез из кабины на плоскость, постоял, посмотрел, увидел механика Зоткина, стоявшего около хвоста самолета, подумал и, что-то припоминая, спросил:
- А ты как здесь очутился?
- А я с… с… с вами на хвосте, - заикаясь, ответил сержант.
Матвей понял, угрюмо оглядел стоящих вокруг самолета людей, посмотрел на меня, инженера, остановил взгляд на механике Зоткине, неторопливо пожал плечами, будто хотел сказать: "Ну и чудак ты, братец…"
Такой у меня заместитель, капитан Матвей Зотов, железный человек.
* * *
Вижу: оба звена Матвея приближаются к точке. Садятся, как всегда, по- рабочему: с бреющего, шасси, щитки выпускают у самой земли. Зарулили. Собираются у машины Матвея. Зотов докладывает:
- Товарищ подполковник, задача выполнена. Налет бомбардировщиков отражен. В бою со смешанной группой сбито… семь самолетов противника.
Запнувшись на слово "семь", добавляет в конце доклада: "Может, больше…" Но я успокоил его:
- Ничего, пусть уточняют немцы.
Все было так, как задумано. Бомбардировщиков оказалось не меньше, чем в первый раз. Впереди, на высоте две тысячи метров - восемь девяток "юнкерсов". Сзади, в полутора- двух километрах и несколько выше - двенадцать Ме- 109, за ними - еще шестерка.
Известно, что немцы любят воевать по каким-то незыблемым правилам, нерушимым законам, а в результате шаблон. Изучив их повадки, мы заранее знаем, в какое время их ожидать, на какой высоте, в каком боевом порядке. Мы не раз их на этом ловили. Поймали и в этом полете.
"Вполне очевидно, они рассуждали так, - подумал Матвей, - если мы их сегодня ударили в лоб, и довольно удачно, значит, бить принципиально иначе нет никакого резона. Отсюда вывод: немцы нас будут искать впереди, и расчет их вполне логичен: когда мы пойдем на "юнкерсов" спереди сбоку, то первая группа Ме-109, слегка довернувшись, атакует нас в лоб, отсечет или свяжет боем, а бомбовозы под прикрытием шестерки Ме-109 пойдут вперед".
Матвей не ошибся. И вот наши разгоняют огромную скорость и сзади, как снег на голову, падают на заднюю группу вражеских истребителей. Загораются сразу два самолета. Получив сигнал об опасности, ведущая группа Ме-109, не дожидаясь удара в спину, переворотом уходит в пике, однако недостаточно быстро - одного или двух зазевавшихся настигает огонь.
Расправившись с группой прикрытия, истребители Зотова, сделав последний рывок, с ходу атакуют бомбардировщиков. Будто раскаленной стрелой пронзив боевой порядок, идут в разворот, показав всему строю фашистов эмблему "Меча"…
Этого оказалось достаточно… Эффективная сцена, и "юнкерсы", поспешно бросая бомбы, переворотом уходят от линии фронта.
- Отлично, - говорю я пилотам, - хвалю. Улыбаются. По себе знаю, как это приятно, когда говорят спасибо за службу, за мастерство. А им тем более, молодые все, чуткие на доброе слово. Даже Зотов хмуриться перестал. Но я понял его: кого-то хотел поругать и, как видно, за дело. Слегка отступаю:
- Подробно разберите ошибки в этом бою. Дайте анализ действиям каждого летчика…
* * *
Итак, бомбардировщикам мы себя показали. Со смешанной группой подрались довольно успешно. О чем сейчас думают немцы? Вполне вероятно, намерены нас раскусить. Кто мы? Что из себя представляем? Так ли сильны, как себя показали? Может быть, наши победы - удачное стечение обстоятельств?
Я думал об этом с момента, когда Зотов ответил командному пункту: "Вас понял, иду домой". Я думал о третьей схватке. Мне ясно: на группу красноносых машин немцы бросят своих истребителей. Иначе как же ее раскусишь? Но я уже знаю, что делать, и говорю об этом своим пилотам. Смеются.
- Хитрость, - говорит Чувилев, - второе оружие.
Суть нашего замысла в следующем. "Мессершмитты" должны появиться примерно в двенадцать. В это время поднимутся шесть экипажей "серых", но не с Кащеево, где осталась еще эскадрилья, а отсюда, с Тоненького. Эта шестерка будет как бы приманкой для немцев. Ее поведет Василий Хвостов, летчик из группы "серых". Следом за нею выйдет десятка, во главе группы пойду сам. С главной задачей.
- Именно эта главная задача, - говорю я летчикам, - показать свою силу фашистам, доказать свое право называться группой особого назначения.
Обговорив детали предстоящего воздушного боя, летчики идут к самолетам, запускаем моторы, взлетаем и уходим к линии фронта.
Все получилось будто по плану. В двенадцать часов появились фашистские истребители, передовая ударная группа: две группы в составе восьми и двенадцати Ме-109, и сразу клюнули на нашу приманку. Имея за спиной немалую силу, первая группа набросилась на нашу шестерку. Бой завязался сразу, напряженный и динамичный.
В ту же минуту послышался голос по радио:
- Внимание, сзади еще двенадцать истребителей.
Командный пункт предупреждал об опасности. И тут же, еще более встревоженный голос:
- Еще десять Ме-109… Держитесь, товарищи!
Но последняя фраза не встревожила экипажи Хвостова. Они уже поняли ошибку командного пункта: десятка - это не немцы, это наши из группы "Меч". Они несутся в атаку на вторую группу вражеских истребителей.
Молниеносный, неотвратимо страшной силы удар. Из двенадцати - семь самолетов горящих и негорящих грохнулись наземь, а группа "Меч" уже спешит на помощь Хвостову, мимоходом сбивает еще один "Мессершмитт", стремительно идет в боевой разворот для повторной атаки. Но бить больше некого: на фоне чистого синего неба Василий Хвостов собирает "серых".
* * *
…И вот они на земле, мои фронтовые друзья, беспредельно отважные воины, мастера смертоносных атак. Мне хочется выступить, сказать им много хороших слов, но времени нет, вижу, от штаба бежит посыльный, и я стараюсь найти такие слова, чтобы сразу сказать обо всем. Я говорю:
- Хлопцы! Живет наша группа "Меч"!
За всех отвечает Зотов:
- И будет жить! До Победы!
* * *
До рассвета еще далеко, а мы уже на ногах. Чу-вилевская группа ушла на стоянку и приступила к боевому дежурству. Зотов со своими летчиками пришел на командный пункт. Пока суд да дело, я разрешил им немного поспать: ночь коротка, отдохнуть от воздушных боев времени явно мало. Позвонил командиру дивизии, доложил, что у нас все в порядке, день начался нормально, ждем указаний, команд. А как там погода? Надо пойти посмотреть. "Телефонист, крикните, если позвонят…"
На востоке уже заалело. Начинается утро, пока еще тихое, но я уже знаю, что это лишь до рассвета. С рассветом все загудит, загрохочет и начнется военный день. Обычный, такой же, как неделю назад, и позавчера, и вчера, в день рождения нашей авиагруппы. Такой боевой день, когда тесно, жарко и душно на земле и в воздухе, когда сил не хватает дух перевести.
Поднимается солнце. Красно-багровый диск, появившись над горизонтом, освещает серую, пропахшую гарью дымку. Она опустилась к земле, заполнив овраги, лощины, вползла на летное поле. Она кажется плотной, тяжелой. Но это лишь кажется, и только в момент, когда поднимается солнце, когда ее освещают косые, лежащие низко лучи. Потом эта дымка будет прозрачной, воздушной, поднимется вверх и не станет мешать ни взлетам, ни посадкам.
Смотрю на часы. Все, безмолвие кончилось, на соседней точке - в Кащеево сейчас запускают моторы. Через три-четыре минуты над нами появятся "серые" и пойдут курсом на Белгород. Им предстоит патрулировать, прикрывать наши войска согласно плану штаба дивизии, или, как мы всегда говорим, по графику.
Вот и они. Проходят над стартом. Впереди Бондаренко с Блиновым. За ними на значительном удалении и несколько справа - Коровушкин с Богуном. Такой боевой порядок называется "острым пеленгом". Сегодня мы применяем его впервые. Этот порядок - плод наших долгих раздумий, опыт первых победных боев нашей особой группы.
Думы уносят меня к исходу вчерашнего дня, первого рабочего дня группы "Меч".
…Группа вылетала пять раз. В четвертом и пятом полетах тоже встречалась с противником. Но оба завершающих боя были не характерными, будничными: темп полетов бомбардировщиков, взятый с начала дня, фашисты не выдержали. Получив жесточайший отпор, утихомирились, и накал воздушных боев постепенно спадал.
Вечером мы собрались подвести итоги работы за день, разобрать наши ошибки, наши успехи.
Я говорю:
- Тридцать минут, не больше. Надо еще успеть отдохнуть.
Все понимают меня как надо: говорить только о нужном, о дельном. Прежде чем говорить, надо подумать.
Первым выступает Чувилев:
- В плотном компактном строю, - говорит капитан, - трудно выполнять развороты и вообще маневрировать. Поневоле теряем дорогие секунды. Особенно трудно второму и третьему звеньям.
- А если вытянуть строй в глубину?
Это реплика Зотова. Конечно, он прав. Маневрировать будет проще и легче, если дистанцию между звеньями увеличить метров на триста-четыреста.
Но если стеснены ведущие звеньев, то ведомым вдвойне тяжело. Спрашиваю:
- Табаков, тебе тоже было не сладко?
Иван Табаков - ведомый командира звена Иванова - поднялся, подумал, неторопливо ответил:
- Не сладко, товарищ командир. Я все время налезал на ведущего. Перед атакой бомбардировщиков даже хотел выпустить шасси, чтобы уменьшить скорость.
"Все ясно, - думаю, - - боевой порядок пары тоже, выходит, надо растягивать".
Правда, Табаков об этом ничего не сказал, но это и так понятно, доказательств просто не требуется.
Выступая, летчики дополняют друг друга. Разговор идет деловой, объективный. Каждый излагает только свою точку зрения, только свои впечатления, в зависимости от роли, исполняемой ими в бою.
- В плотном строю воевать тяжело, - подводит итог Матвей. - Обычно в предвидении боя мы делим группу на две подгруппы: ударную и прикрывающую. Первая должна бить бомбардировщиков, вторая - прикрывать ее, отсекать вражеских истребителей. Но так как маневр ее ограничен, то ударная, чтобы самой не попасть под удар, бьет в первую очередь истребителей и только потом бомбардировщиков. То есть нерационально расходует время, не по назначению тратит боекомплект…
Гляжу на часы. Надо бы еще поговорить, поспорить, накоротке не решишь все вопросы. Но время нас подпирает, торопит. Я говорю:
- Мы убеждались не раз, что тактика дело творческое. Надо анализировать каждый полет, каждую атаку, успех и ошибку. Надо постоянно искать новое. Прием, дважды примененный в бою, - уже не прием, а шаблон, и противник на этом может подловить.
Мы говорим, вспоминаем, как, совершенствуясь, менялись боевые порядки. Сначала звено состояло из трех самолетов, потом из четырех, то есть из двух относительно маневренных пар. Сначала пара ходила сомкнутым строем, крыло в крыло, потом ее растянули по фронту, а дистанцию при этом оставили прежней, поначалу и это себя оправдало. Потом растянули строй в глубину, и пара обрела свободу маневра. Ведомый, находясь позади своего командира, стал именоваться его "щитом". А теперь вот и этот строй, названный "острым пеленгом", уже устарел, нужен еще более острый, потому что свобода маневра в бою - одно из условий победы.
- Но это еще не все, - говорю я пилотам, - назрела необходимость подумать о роли каждой пары в звене, и больше всего о роли ведомой. Что у нас получается, когда мы атакуем звеном? Получается, что и ведущий второй пары по сути дела остается таким же ведомым, как и другие. По команде идет в атаку, по команде открывает огонь, подчас не успев и прицелиться. Это, конечно, не дело.
Смотрю на пилотов. Слушают. Внимательно, сосредоточенно. Вижу: моя мысль им по душе, все понимают, что я хочу сказать, какое приму решение. Ну что ж, тем лучше, когда думы командира полка совпадают с думами его подчиненных. От этого только польза. Продолжаю:
- Отныне будем считать, что ведомая пара в звене единица самостоятельная. Что она имеет право на свободу маневра и действий. Если звено атакует группу фашистских машин, то ведомая пара, оставаясь в общем строю, сама выбирает цель, самостоятельно открывает огонь. Только прицельный, только на поражение. Хорошо, если звено, действуя парами, атакует цель с разных сторон. Это рассредоточит и ослабит ее оборонительный огонь. Отлично, если звено, выполняя задачу, будет делиться на две подгруппы: ударную и прикрывающую и будет эшелонироваться на высоте. Но об этом надо еще подумать, проиграть ряд вариантов еще на земле, чтобы в воздухе действовать четко, быстро и безошибочно.
Беру цветной карандаш, лист бумаги и провожу на нем волнистую линию: три гребня, три впадины. Силуэт самолета рисую на гребне, делаю подпись: "первая пара". Второй силуэт располагаю во впадине. Это вторая пара. Спрашиваю:
- Иванов, тебе это понятно?
Командир звена Иванов высок, худощав, подтянут. Молча смотрит на схему. Это его привычка: подумать, прежде чем что- то сказать, такой он и в воздухе.
- Понятно, товарищ командир. Это профиль полета звена.
Пары, следуя друг за другом, идут по вертикальной змейке. Разогнав скорость, первая устремляется вверх, вторая, следуя сзади метров на триста, идет с принижением, набирает скорость. Затем она поднимается вверх, а первая начинает снижаться. Непрерывно меняясь местами, звено постоянно имеет в запасе и скорость, и высоту. Такой прием хорош при барражировании…
- Молодец! - хвалю Иванова и, всем предложив подумать над этим приемом, подвожу итоги летного дня.
Я говорю о том, что мы добились успеха, что враг убедился в силе наших ударов и будет нас опасаться. И реванш попытается взять. Бдительность - вот что самое главное. Не зевать, не позволить врагу ударить внезапно, врасплох. Инициативу легко потерять, завоевать - трудно. Нет инициативы - нет победы.
Так мы вчера говорили, рассуждали, принимали решения, а сегодня будем действовать в новом боевом порядке, и звено Бондаренко уже действует.
Слышу: Бондаренко связался с капэ - командным пунктом авиакорпуса, что идет в составе четверки в районе Белгорода. Ему передали: "Патрулировать западнее". Это значит выйти на территорию противника и ждать.
Догадываюсь: командир авиакорпуса располагает какими- то данными о налете противника или, как мы иногда говорим, "ждет драку". Передаю на стоянку:
- Звену Иванова готовность номер один.
В авиации три вида боеготовности: "Номер один" - летчик сидит в кабине, мотор прогрет (если в зимнее время), самолет расчехлен. Осталось только нажать на кнопку "запуск"… "Вторая готовность" - летчик и техник находятся у самолета. Летом они коротают время под плоскостью: спят и просто так, отдыхают. В зимнее время ходят вокруг самолета, толкаются, борются, чтобы согреться. Но что бы ни делали, они всегда начеку, всегда ожидают команду: "Готовность номер один!" или "Вам взлет". Поэтому и летчик и техник всегда как сжатая пружина: один толчок, один сигнал, и она в действии.
В "готовности номер три" мы постоянно, что бы ни делали, где бы ни находились. В классе, общежитии, столовой. Находясь в "третьей готовности", мы слушаем лекции, проводим бюро и собрания. Но по сигналу "Тревога!" мы сразу бежим к самолетам, сразу готовимся к вылету. И можем пойти на взлет, так и не услышав команду: "Готовность номер один".
Слышу доклад Иванова:
- Звено в готовности…
И вслед за ним доклад Бондаренко:
- Вижу бомбардировщиков!.. Звенья собираются в группу, курс девяносто.