– Я зачитаю его тебе: "лишь любящее сердце спасётся, хоть тело изменится". Кажется, так звучал отрывок этого проклятия. Ведь твой муж, Робертсон, будучи опытным жрецом, исследующий наследие своих предков, тоже пробовал мясо этой рыбы, не так ли?
Оливия молчала, её волосы застыли тонкой стеной, закрывая её лицо от мира.
– Я много работал с тем текстом, который ты мне показала. В большей части текст зашифрован, мне так и не удалось его перевести полностью, видимо эту тайну Робертсон унёс в могилу. Он не дал, а может, не знал ключ перевода текста древнего проклятия. Но кое-что, в самом начале текста, я всё же перевёл. Он не относится к проклятию, он представляет собой предупреждение.
Волосы на голове старухи заколебались, словно она оживилась. Видимо, до неё дошли слова Натана.
– "Любовь нельзя убить", – вот что было там написано, – сказал Натан. – Лишь любящее сердце спасётся. Я прочитал записи, сделанные рукой Робертсона, но последний перевод: "любовь нельзя убить", я перевёл благодаря последним записям. Кстати, они сделаны другой рукой, их писал не твой муж.
– Возможно, кто-то из предков моего мужа? – предположила Оливия, её косой, взволнованный взгляд был направлен на священника.
– Это невозможно. Эти записи были сделаны в конце, после записей Робертсона. У него не было брата или сестры, у него была лишь… – голос застыл, тяжёлая тишина повисла в воздухе.
– Я, – мрачно продолжила Оливия.
– Да, только ты могла написать этот зашифрованный текст. Стало быть, ты знаешь ключ к нему, – предположил Натан. – И ты с самого начала знала, что он…
– Не любит меня, – тяжело выговорила Оливия. Теперь она поняла, что её так сильно мучило, не давая покоя, не отпускало в преисподнею. Он никогда не любил её. Её Робертсон, её муж – он не любил.
– Лишь любящее сердце спасётся, – повторил священник. – Твой муж испробовал мясо чёрной рыбы, вошёл в воду и, превратившись в животное, умер. Ты всё это время скрывала правду от самой себя, напрасно разжигая огонь мести. Ты не могла поверить, что твой Робертсон, твой любимый…
– Замолчи! – в гневе крикнула Оливия, с ее лица вмиг исчезло спокойствие, лицо искривилось в злобе. – Он был для меня всем, целым миром. Я видела в нём заботу… – её голос утих.
– Но не было нежности, самой обычной, которая прикреплена к любви, как одно целое, и невозможна без неё. Теперь ты можешь признаться и в этом грехе.
Она склонила голову, её единственный глаз, который давно высох, впервые испытывал новое ощущение, наполняясь живительной, солёной на вкус, но успокаивающей влагой, которая ручейком скользила по её иссохшему, морщинистому лицу, как тоненький родник по высохшей земле. Священник перекрестил её, склонившуюся в покаянии, голову, отпуская ей все земные грехи. Она слышит его тихий шёпот, его молитву. Проглатывая слезы, она произносит:
– Нет любви, она всегда договорная. Её нет, не существует, – последние слова, она прошептала очень тихо.
– Ты поможешь мне с ключом? – спросил Натан.
– Нет. Я… – она раздумывала. – Меня убьют, я знаю. Но не это меня пугает.
– А что?
– Я хотела бы быть похороненной на острове Эйстурой, рядом с могилой Робертсона. Это возможно? – она изучающее посмотрела на Натана, пытаясь угадать, прочесть по его глазам.
– Тебя похоронят в могиле Сурта. Викинги считают, что ты была виновной в его смерти, и он хотел бы видеть тебя в Валгалле, прежде чем туда доберётся сам. Захоронение будет на острове, где он жил.
– То есть, на Эйстурой, – с облегчением выдохнула Оливия.
– Да, так пожелали его воины. Я не мог изменить их традициям. Они мне не подчиняются.
На лице ведьмы появилась хищная тень улыбки, её глаза чуть заблестели.
– Что ж, спасибо и на этом. Этот остров меня вполне устраивает.
– Потому что там лежит твой муж?
Она не ответила, лишь смотрела куда-то невидящим взглядом. "Она решила преследовать своего покойного мужа и на том свете, – подумал Натан, – какова же сила в ней, сила не сбывшихся чувств. Скорее, это уже не любовь, а… запоздавшая ненависть".
– Ты дашь мне ключ к тексту? – настойчиво спросил Натан.
– Нет, я его и сама не знаю, но… – она прищурила глаз. – Я могу тебе дать лишь часть текста, его перевод, не полный. Ключ останется со мной.
– Ты заберёшь его в могилу?
– Ты будешь довольным, не переживай так, – на её лице застыло подобие улыбки.
– Это текст проклятия?
– Нет, но в нём скрыто то, как его снять. Если ты разберёшься с этим…
– Говори, – настойчиво произнёс священник, готовый бороться со злом до полного его искоренения.
– Слушай внимательно, – она улыбнулась, а теперь, в этой её неживой, а скорее мертвенной улыбке, он впервые увидел в ней черты ведьмы – слуги потусторонней силы, силы скрывающегося зла.
Она продолжала, призрачно глядя на него, словно его не было, словно она говорит сама себе или силам, которые противостоят злу, раскрывая тайну и облегчая душу.
– Появится отречённый от общества людей, он даст Олафу и его людям свободу. Он простит грешные души и отпустит их, пробудив от забвения… – она умолкла, погрузившись в себя.
– Но кто он? – настойчиво спросил Натан. – Я уверен, ты знаешь. Кто он, этот отречённый?! Где его найти?
Оливия, не оборачиваясь от стены, ответила:
– Он явится на свет в образе невинного и проклятого ангела. Ты будешь вечно разгадывать это, ища и ночью, и днём ответ. Всё твоё будущее поколение будет разгадывать. Это мой подарок тебе, братец. А теперь оставь меня.
Натан ушёл. Он размышлял над словами Оливии и удивлялся ей. Даже перед смертью она не готова измениться, не готова проявить милосердие. Кто же может быть этим отречённым от общества? – думал Натан.
Единственный о ком он подумал, был Оливер. При жизни этот мальчик был странным в поведении, дурноватым, от него отстранялись с самого детства. Его не любили, не видели в нём нормального человека. Что было в его голове? Какие мысли об окружающих людях он хранил? – думал Натан.
Но Оливер был мёртв, он погиб, во время нападения викингов. Слова Оливии не помогли разгадать тайну, а лишь запутывали, покрывая её ещё большим туманом неопределённости. "Невинный и проклятый ангел, – кажется, она так сказала, – вспоминал священник последние слова ведьмы".
Глава 51
Это был один из тех дождливых и пасмурных дней, когда не хочется покидать своего тёплого и уютного дома, где всегда рады тебе и где ты чувствуешь себя в приятном пребывании духа. Вряд ли это можно было отнести, в этот день, к Оливии. И не только потому, что этот день был для неё вечной темницей, где плоть заживо хоронится.
Людей было немного. Никому из крестьян не хотелось присутствовать при погребении тела Сурта и… живой ведьмы. После того, как Оливию обнаружили скрывающуюся в подземных туннелях на острове Эйстурой, её арестовали. После короткого суда над ней, бывшую жрицу произвели в ведьмы – предвестницу и кладовую зла, и, в сопровождении нескольких викингов отвели к готовому захоронению Сурта.
Оливия спустилась по наклонным доскам к двери (могилу сделали из старого судна, его перевернули и вкопали в землю так, что корабль полностью опустился в яму, сверху оставили лишь небольшой бугорок – могильный холм) собственной могилы. Теперь это её дом. Мёртвые живут в своих могилах, либо отправляются в вечное странствие в прекрасный мир. Тело Ислы было отправлено в такой мир, только подводный, а Оливию и Сурта было решено навечно отправить в подземный "дом". Фермеры и викинги снесли в этот дом кувшины с напитками, фрукты, мучные изделия, шкуры животных, оружие Сурта висело на стене и… трон. Тот самый трон, о котором он мечтал, и на котором восседал Олаф. При жизни он ему не достался, так пусть он пребывает с ним на том свете, ведь покойный так мечтал о нём. Последнее решение было за викингами, изменившими свой образ жизни, поменяв морские походы на оседлую, остепенившуюся жизнь фермера или рыбака. Выполнив свой долг перед вождём, Суртом, и покончив с завоеванием земель, они захоронили ведьму. Отправив ведьму в землю, в качестве наказания за злодеяния (её обвинили в подстрекательстве к мятежу и причине гибели короля), они закопали вместе с ней, и своё прошлое, освободившись, таким образом, от мести со стороны крестьян. Очистивши свои души в церкви, они получили вторую жизнь, и теперь могли считать себя полноправными островитянами – жителями Фарерских островов.
Корабль-могила, в который вошла Оливия был для неё и Сурта одним из тех средств транспорта, которые доставляют души в загробный мир. Это был необычный корабль, его называли "Кораблём мёртвых", который был призван доставить души усопших в Валгаллу, где им предстоит дальнейшее превращение в бесконечном потустороннем мире.
Думала ли об этом Оливия? Ведь ей было самый раз обратиться к богу или богам. Она переступила через порог и вошла в комнату – могилу. Дверь за ней закрыли. Она услышала за спиной, как двери укрепили подпирающими снаружи досками, как будто покойники могли выйти из этого дома, и услышала, как на крышу начали ритмично забрасывать землю. Она погружалась, вместе с кораблём. Могла ли она знать, что её жизнь подойдёт к такому финалу? Здесь она, в собственной могиле, будет видеть покойника, восседающего на троне. Сурт сидел, словно дремал живой. Его закрытые глаза казались живыми, волосы были ещё свежи, а кожа не потеряла цвет юности. "Сколько ему было лет? – подумала Оливия, – мог бы жить и жить". Комната тускло освещалась двумя лампами, их пламя было прямым, хоть поначалу оно плясало.
В этой могиле даже огонь остановился, замер, не желая совершать предсмертную пляску. Огонь приветствовал ведьму и напоминал ей о быстрой кончине. Ещё в самом начале, как она вошла в этот последний приют, она подумала именно об этой смерти – в огне. Но, подойдя к лампе, и услышав в ней тихий треск, она подняла руку и вдруг остановилась. Ещё не время, у нас есть минуты или часы, пока кислород не исчезнет, сжигаемый лампами. Она потушила обе лампы – так она увеличила объём кислорода и, тем самым, продлила своё жалкое существование. Но можно ли его назвать жалким, эти крохи – финал жизни? Ведь вся её жизнь была безрадостной, проведенной в тоске, в одиночестве. Она жила среди людей, но их не замечала, ибо её страсть, зажжённая однажды в юности, была отравлена и подавлена местью. Большую свою жизнь она и не жила. Ведь месть делала жизнь незначительной. Лишь несколько кадров из былой, юной жизни, питали её тело крошечным волоском пламени, но способным осветить горечь жизни. Она находилась в темноте, сама среда чужих вещей, рядом с трупом и в окружении удушливого, несоизмеримого с живым, газа. Ей становилось дышать всё трудней. Она села на землянистый пол и… вынула из длинной юбки какой-то комок, напоминающий засохшее мясо. Проглотив его, она что-то пробормотала, словно произнесла молитву или исповедовалась о грехах. Проглотив комок мяса, она почувствовала внутри себя жар, словно огонь жёг её изнутри, уничтожая старческие органы и превращая её костлявое тело в засохший сосуд. Своим единственным правым глазом она увидела (если можно это слово применить), что внутри неё горит тёмно-синий огонь. Он не жёг её, не делал ей больно. Теперь боль исчезла, и Оливия светилась изнутри, словно факел скрытого вечного огня. Она перестала чувствовать, лишь глаз, повёрнутый на сто восемьдесят градусов, то есть внутрь тела, видел всю красоту красы удивительных превращений.
Прошло несколько лет. Люди стали забывать об участниках тех трагических событий, но они не забыли о зле, которое прикоснулось к островам своим ледяным, зловещим дыханием. Каждый год люди, в чьих артериях текла смешанная горячая кровь викингов и шотландцев, готовились к битве со злом. Они ожидали его появления. Каждый год, в день смерти Олафа – двадцать девятого июля, жители, способные держать оружие (впоследствии только юноши – для укрепления духа и готовности к поединку со злом), выходили на берег фьорда, где был захоронен корабль с Олафом и Ислой, и в томном молчании, с надеждой поглядывали на воду. Что она принесёт им на этот раз? И каждый раз они замечали чёрные хребты морских странников, безучастно приплывающих к острову и отдающих свои жизни. Люди неистово набрасывались на просящих о помощи чёрных гринд, протыкая их тела, вонзая в них острые топоры, крюки и мечи.
Все эти смелые, но одурманенные проклятием ведьмы, угрюмые люди были преисполнены решимостью не допустить зло к своим берегам, ставшие им родным домом. Они свято верили в то, что неземное зло, вышедшее из глубин, всё ещё готово спасти ведьму. Её тело и дух покоились в земле, которая стала для зла вечной темницей. А люди, – жители деревень, были её вечной стражей, из поколения в поколение передающие тайну. Убивая беззащитных гринд – чёрных дельфинов, они отбивались от демонов – посланников зла, которые были направлены к ним. Люди полагали, что только так они могут защитить себя. Убив Ислу и её младенца, чьё тело они так и не нашли, люди уверовали себя, что злой демон, поселившийся в Исле и её сыне, никогда не выйдет наружу.
Что касается священника, то он каждый день, по вечерам запирался в своей кельи и разгадывал древнее проклятие, пытаясь отыскать к нему ключ, чтобы прекратить бессмысленную бойню дельфинов. Лишь он один догадывался о разгадке тайны. Но однажды он узнал, сидя в пабе, за кружкой хмельного пива, что во время первого нападения, когда группа викингов сражалась во тьме, при шторме, с приплывшим монстром, рубя его многочисленные щупальца, одно таинственное, израненное, но всё ещё живое существо ушло обратно в море. Это обстоятельство и таинственный рассказ Оливии о гибели Робертсона, его натолкнули на мысль, что Олаф не погиб. Он лишь приобрёл другое тело, возможно, поменялось его сознание, так как душа, всё ещё страждущая, любящая, не способная забыть, навечно поселилась в чёрном морском звере. Теперь для него было понятно, почему утром, на следующий день, на берегу были обнаружены не ужасные щупальца чудовища, а тела гринд, обычных дельфинов, животных, схожих размерами с человеком, обладающих такими же лёгкими, как и он, и имеющих такое же сердце. "Любовь нельзя убить, – говорил Натан много раз, но его не слушали, – Лишь любящее сердце спасётся, – говорил он, но его обходили стороной". Потому что люди, заражённые ядом проклятия, но всё ещё живые, отчаянно сражались со злом, видя в безобидных животных посланцев зловещего монстра. Яд ослепил их, одурманил сознание, обратив их в вечных мстителей. Если бы им удалось избавиться от страха, удерживающего их свободу мыслить, то они бы очнулись от цепких лап невидимого монстра. Но, увы, страх присущ каждому человеку, он им управляет, он погоняет им, навеки поселившись в его мозговую оболочку, словно вредоносный клещ.
Заметив их физиологическое сходство, человека и гринды, Натан начал, с настойчивостью учёного и терпением рыбака, изучать дельфинов, этих свободолюбивых животных. Среди, стародавних легенд и мифов, собранных им из различных древних пергаментов, полученных от моряков, побывавших в других землях, он обнаружил крайне интересные сведения. В христианской символике считалось, что дельфин являлся символом Иисуса Христа, как творца и спасителя. Дельфин, изображённый, с якорем или кораблём олицетворял церковь, Христову церковь. Дельфин, пронзённый трезубцем или прикованный к якорю, означал распятого Христа, а стало быть, он был мучеником – страдал за грехи людей.
Натан попросил одного из умельцев по дереву, того самого, что изваял образ Христа, вырезать фигуру дельфина, пронзённого мечом. Эту фигуру дельфина, как символ мученика, он прикрепил к одной из стен в церкви. Но прихожанам эта затея и образ животного, в чём они видели зло, приплывающее к ним каждый год, запротестовали, и священнику пришлось снять этот образ со стены. Но он не отказался от своего намерения. Он хотел, чтобы люди прозрели, чтобы они увидели то, что видел он. Люди не верили его рассказу о том, как Олаф и его воины, съев пирог с мясом неизвестной чёрной рыбы, превратились в дельфинов. Некоторые люди, одни из тех практичных и ни во что не верящих, разве что только в урожаи, фермеров, решили проверить и доказать на деле слова священника. Во-первых, они обыскали то самое озеро на острове Сандой и ничего там не нашли, никакой чёрной таинственной рыбы там не водилось. Это была хитрая уловка ведьмы, решили они. Во-вторых, эти правдоискатели вспомнили, что пирог ели все, тогда почему же не отравились другие люди. Эти выводы легли в основу безжалостного вердикта людского суда над священником – ему не поверили, к нему не прислушались, и посчитали его россказни пустыми домыслами, всплывающими в его больном и утомлённом потерей племянницы, сознании. Таким образом, он остался один в своём не затухающем горе, ибо он считал своим долгом перед богом, раскрыть то древнее зло, которое было пробуждено и ожило благодаря Оливии и тайным засекреченным записям проклятия, чтобы люди пробудили в себе милосердие, потеряв раз и навсегда чувство мести.
Натан перенёс изваяние дельфина в кладовку, но, заметив, что оно покрылось налётом багрового оттенка, возможно из-за подземного слива дождей, попавших туда, он перенёс его на остров Сандой в храм Тора, которому всё ещё поклонялись викинги. Там он расположил деревянного темно-красного дельфина за шкурами, укрыв от человеческих глаз до лучших времён. Сходство багрового оттенка, образовавшееся на дельфине, ужаснуло его. Оно напомнило ему человеческую кровь. Викинги не замечали деревянного дельфина, а Натан каждый раз, когда навещал храм, с любознательностью первооткрывателя всматривался в его образ: не потемнело ли оно, не добавилось ли в нём большего цвета, схожего с кровью?
Несмотря на то, что прихожан у него не убавилось, он всё равно продолжал, хоть и в меньшей степени, рассказывать о связи дельфинов и людей. На проповедях, каждый четверг он объяснял прихожанам, что дельфин – это звено, между земным и небесным.
– Дельфины наши спасители, – говорил священник. – Они провожатые наших душ в потусторонний мир. Это благородные создания, свободные дети бога. Они олицетворяют смерть и рождение – вечный механизм природы, процветание и упадок, начало и конец. Дельфины плавают в воде, они знают её законы, они подчиняют её себе. Без воды наши луга засохли бы. Поэтому они приносят нам живительную влагу, которая так важна для урожая и жизни.
Последняя трактовка о значении дельфинов, как наместников в урожае, прибавило число прихожан в церкви – из числа богобоязненных фермеров.
– Дельфины являются хранителями покоя и богатств морского царства, – сказал священник на одной из своих проповедей. – Он властвует над рыбами.
После этих слов, число прихожан увеличилось за счёт тех семей, в которых мужья и сыновья были рыбаками.