- Это трудно объяснить. Когда Сакатека что-то хочет знать, он танцует. Могу сказать только одно: пока ты не поймешь, что такое путь знания, и о танце, и о видении говорить бесполезно.
- Ты видел его в танце?
- Да. Но тот, кто просто смотрит, как он танцует, не может увидеть, что его танец - особый способ познания.
Я знал Сакатеку, во всяком случае знал, кто он такой. Мы с ним встречались, однажды я угостил его пивом. Он был очень учтив и пригласил меня в гости. Я давно намеревался съездить к нему, но дону Хуану об этом не говорил.
14 мая 1962 года я приехал к Сакатеке. Он объяснял когда-то, как к нему добраться, и я без труда нашел дорогу. Дом окружала изгородь, ворота были закрыты. Я обошел изгородь, надеясь найти кого-нибудь, но никого не было.
- Дон Элиас! - крикнул я. От моего крика во дворе с кудахтаньем забегали куры. К изгороди подбежала собачонка, но не залаяла, а села и уставилась на меня. Я позвал снова - куры закудахтали еще громче.
Наконец из дому вышла пожилая женщина. Я попросил позвать дона Элиаса.
- Его нет, - сказала она.
- А где его можно найти?
- В поле.
- Где именно?
- Не знаю. Приходите попозже. Он вернется часов в пять.
- Вы его жена?
- Жена. - Она улыбнулась.
Я хотел расспросить ее про Сакатеку, но она извинилась, что плохо говорит по-испански. Я сел в машину и уехал.
Вернулся около шести и, подъехав прямо к воротам, позвал Сакатеку. На этот раз из дому вышел он сам. На плече у меня в кожаном футляре висел магнитофон, похожий на фотоаппарат. Я включил его. Сакатека меня узнал.
- А, это ты, - улыбаясь, произнес он. - Как поживает Хуан?
- Как всегда. А вы, дон Элиас?
Он не ответил. Казалось, он был чем-то взволнован. Внешне держался нормально, но чувствовалось, что ему не по себе.
- Хуан прислал тебя с каким-то поручением?
- Нет, я приехал сам.
- Зачем?
В его голосе звучало неподдельное удивление.
- Просто побеседовать, - сказал я, стараясь говорить как можно естественней. - Дон Хуан рассказывал о вас поразительные вещи. Меня разобрало любопытство и захотелось спросить кое о чем.
Сакатека, сухопарый и жилистый, молча стоял передо мной. На нем были штаны цвета хаки и рубашка. Он смотрел на меня, полузакрыв глаза, - словно дремал или даже был пьян. Рот у него приоткрылся, нижняя губа отвисла. Я заметил, что он тяжело дышит, почти хрипит, и подумал, в своем ли он уме. Эта мысль была нелепой, потому что несколько минут назад, выйдя из дому, он живо отреагировал на мое появление.
- О чем ты хочешь поговорить? - спросил он наконец, с трудом выговаривая слова.
Мне стало не по себе, как будто я заразился его усталостью.
- В общем, ни о чем особенном, - ответил я. - Просто заехал поболтать. Вы приглашали меня когда-то.
- Когда-то. Но теперь - другое дело.
- Почему?
- Разве ты не говоришь с Хуаном?
- Ну как же!
- Так чего тебе надо от меня?
- Я хотел задать несколько вопросов.
- Спроси Хуана. Он, кажется, тебя учит?
- Да. Но мне хотелось бы узнать ваше мнение о его учении.
- Зачем? Ты что, не доверяешь Хуану?
- Доверяю.
- Тогда почему не спросишь о том, что хочешь знать?
- Я спрашивал, он не отвечает. Я и подумал: если бы вы кое-что рассказали, я бы лучше понял дона Хуана.
- Хуан сам все расскажет. Ясно?
- Да. Мне просто приятно поговорить с таким человеком, как вы, дон Элиас. Не каждый день встречаешь человека знания.
- Хуан - человек знания.
- Я знаю.
- Тогда зачем тебе я?
- Я уже сказал: я приехал к вам как к другу.
- Нет, у тебя на уме что-то другое!
Я долго еще промаялся таким образом, но безрезультатно. Сакатека молчал и внимательно меня слушал. Глаза его почти закрылись, однако я чувствовал, что он пристально за мной наблюдает. Он еле заметно кивал головой. Вдруг Сакатека открыл глаза, и я поймал его взгляд. Казалось, он смотрит сквозь меня. Чуть согнув ноги, он легонько постукивал правым носком позади левой пятки. Руки расслабленно висели по бокам. Он поднял правую руку: ребро ладони к земле, пальцы направлены на меня. Левой рукой сделал несколько волнообразных движений и поднял ее на высоту моего лица. Так он простоял некоторое время, потом что-то сказал. Голос был ясный, слов я не разобрал.
Сакатека опустил руку и застыл в странной позе: стоя на носке левой ноги, он правым носком, заведенным за левую пятку, ритмично постукивал о землю.
Меня охватило оцепенение и одновременно - беспокойство. Мысли стали сбиваться, в голову полезла какая-то чепуха. Напрасно я старался сосредоточиться на том, что делает Сакатека. Непонятная сила не позволяла направить мысли в нужную сторону.
Сакатека молчал, и я не знал, что говорить и что делать. Я повернулся, словно автомат, и уехал.
Позже я рассказал дону Хуану о встрече с Сакатекой. Выслушав меня, старик покатился со смеху.
- Что это было? - спросил я.
- Танец Сакатеки! - ответил дон Хуан. - Он увидел тебя и стал танцевать.
- Что он со мной сделал? Меня знобило и голова кружилась.
- Ты ему, видно, чем-то не понравился. И он отделался от тебя, остановил словом.
- Как это?
- Он остановил тебя силой воли.
Это ничего не объяснило. Слова дона Хуана показались мне чушью. Я спросил еще раз, но удовлетворительного ответа так и не получил.
Очевидно, такого рода случаи, происходящие в чужой смысловой системе, можно понять и объяснить только на основе ее смысловых единиц. Поэтому мою книгу следует рассматривать как репортаж. Претендовать на большее я не вправе, так как многого, о чем в ней рассказано, и сам не понимал. Придерживаясь феноменологического метода, я записывал лишь то, что воспринимал непосредственно, воздерживаясь при этом от собственных суждений.
НА ПОРОГЕ ВИ'ДЕНИЯ
1
2 апреля 1968 года
Дон Хуан посмотрел на меня и, казалось, ничуть не удивился. А ведь с тех пор, как мы виделись в последний раз, прошло два года. Он положил мне руку на плечо, добродушно улыбнулся и сказал, что я растолстел. Я привез ему в подарок экземпляр своей книги. Ничего не объясняя, раскрыл портфель и достал ее.
- Это о тебе, дон Хуан, - с гордостью сообщил я.
Дон Хуан взял книгу. Пошелестел страницами, словно колодой карт. Похвалил формат и цвет суперобложки. Пощупал переплет, повертел в руках - и вернул книгу мне.
- Я хочу, чтобы она осталась у тебя, - сказал я.
Дон Хуан покачал головой.
- Не стоит, - сказал он с улыбкой. - Ты же знаешь, на что у нас в Мексике идет бумага!
Я рассмеялся. Старик не страдал отсутствием чувства юмора.
Мы сидели в парке небольшого городка, затерянного в гористой части Центральной Мексики. Я не имел возможности сообщить дону Хуану, что собираюсь к нему в гости, но почему-то был абсолютно уверен, что разыщу его, и - нашел. Мне не пришлось долго ждать в этом городке. Он приехал на рынок, и мы встретились у лотка, за которым торговал один из приятелей дона Хуана.
Дон Хуан сказал, что я подвернулся кстати - смогу отвезти его назад, в Сонору. Мы отправились в парк и стали дожидаться его друга, индейца-мацатека, у которого он жил.
Ожидание затянулось на три часа. Мы болтали о всяких пустяках, а перед самым приходом индейца я рассказал дону Хуану, что мне довелось увидеть несколько дней назад.
По пути сюда, на подъезде к одному из городков, у меня сломалась машина. Пока ее чинили, пришлось проторчать в городке три дня. Прямо напротив мастерской был мотель, но городские окраины наводят на меня тоску, и я снял номер в гостинице в центре города.
Узнав у коридорного, что в гостинице есть ресторан, я спустился пообедать. Часть столов была вынесена на тротуар, их удачно расставили на углу улицы под навесом гостиничной арки. На улице было прохладно, и несколько столов пустовало, но я предпочел остаться в душном зале. Входя сюда, я заметил стайку мальчишек-чистильщиков, которые расположились на поребрике тротуара напротив ресторана. Я понял: займи я стол под аркой, они тотчас накинулись бы на меня.
С моего места ребята были хорошо видны. За один из столов на улице сели двое парней. Ребята тут же облепили их, предлагая свои услуги. Парни отказались. К моему удивлению, мальчишки немедленно от них отстали и вернулись на место. Немного погодя расплатились и ушли трое солидных на вид мужчин. Мальчишки бросились к их столу и принялись подбирать объедки. В мгновение ока тарелки опустели. Так повторялось всякий раз, когда на каком-нибудь из столов оставалась пища.
Я заметил, что ребята действовали очень аккуратно - если они что-нибудь проливали, тут же вытирали лужицу бархоткой, которой глянцевали ботинки. Меня поразила тщательность их "приборки". Они проглатывали даже кубики льда из бокалов, а лимонные дольки съедали прямо с кожурой. Короче говоря, после них ничего не оставалось.
Пока я жил в гостинице, я понял, что между ребятами и хозяином ресторана заключен негласный договор: им разрешалось толкаться возле ресторана и зарабатывать на посетителях, а заодно подбирать объедки, но при этом никому не мешать и ничего не разбивать. Ребят было одиннадцать - в возрасте от пяти до двенадцати лет. Самый старший держался несколько на отшибе; мальчишки гнали его от себя и дразнили: у тебя, мол, уже волосы кое-где растут, а ты все с мелюзгой водишься!
Наблюдая в течение трех дней, как мальчишки, словно грифы, бросаются на объедки, я все больше приходил в уныние и покинул городок с горькой мыслью: "Бедные дети! Какая беспросветная у них жизнь..."
- Тебе их жаль? - удивился дон Хуан.
- Конечно, - ответил я.
- Почему?
- Потому что мне не безразлична человеческая жизнь. Они еще дети, а как уродлив и убог их мир!
- Постой, постой! Как ты можешь говорить, что их мир уродлив и убог? - передразнил меня дон Хуан. - Ты думаешь, твоя жизнь богаче?
- Конечно, - подтвердил я, и дон Хуан спросил:
- Почему?
Я объяснил: по сравнению с миром маленьких чистильщиков мой мир гораздо разнообразней, он открывает бессчетные возможности для удовлетворения моих потребностей и личного развития.
Дон Хуан рассмеялся и сказал, что я, видно, говорю не подумав. Откуда мне известно, богат или беден мир этих ребят и какие у них возможности?
Мне показалось, что дон Хуан просто дразнит меня. Я был искренне убежден: у мальчишек нет никаких шансов на развитие.
Я продолжал настаивать на своем, пока старик не спросил в лоб:
- Не ты ли когда-то говорил, что самое большое достижение - стать человеком знания?
Я и впрямь так говорил и повторил, что стать человеком знания - величайшее духовное достижение.
- Ты полагаешь, что твой богатый и разнообразный мир поможет тебе стать человеком знания? - с сарказмом спросил дон Хуан.
Я ничего не ответил. Тогда он сформулировал свой вопрос по-другому, как часто делал я сам, когда мне казалось, что дон Хуан плохо меня понимает.
- Говоря иначе, - сказал он, улыбаясь и наверняка догадываясь, что я заподозрил подвох, - способны ли твоя свобода и твои возможности сделать тебя человеком знания?
- Нет, - ответил я.
- Тогда почему тебе жаль мальчишек? Любой из них может стать человеком знания. Все люди знания, с которыми я знаком, когда-то были такими же оборванцами.
Мне стало не по себе. Я пожалел этих ребят не потому, что они живут впроголодь, а потому, что они, как мне показалось, обречены на духовную неполноценность. Выходит, все не так? Ведь любой из них может достичь того, что я полагаю высшим достижением человеческого духа, - стать человеком знания. Следовательно, мое сострадание совершенно неуместно. Дон Хуан положил меня на обе лопатки.
- Пожалуй, ты прав, - согласился я. - Но разве не естественно - стремиться помочь своим ближним?
- А как, по-твоему, им можно помочь?
- Ну, облегчить их участь, изменить их. Ты ведь и сам этим занимаешься.
- Нет, этим я не занимаюсь. Я не знаю, что можно изменить в моих ближних и зачем это делать.
- Дон Хуан, а как же я? Разве ты учишь меня не для того, чтобы я изменился?
- Нет, не для этого. Возможно, ты станешь человеком знания - этого нельзя знать наперед, - но и тогда ты не изменишься. Если когда-нибудь ты научишься видеть людей, ты поймешь, что в людях ничего изменить нельзя.
- А что значит видеть людей?
- Когда видишь, люди выглядят не так, как обычно. Дымок позволит тебе увидеть, что люди как бы сотканы из волокон света.
- Из волокон света?
- Да. Вроде белой паутины. Очень тонкие нити, струящиеся от головы к пупку и обратно. Человек похож на яйцо из подвижных световых нитей. Его руки и ноги - пучки лучей.
- И так выглядит любой?
- Да. И еще: человек тесно связан со всем, что его окружает, но касается окружающих вещей не руками, а длинными волокнами, исходящими из живота. Волокна поддерживают человека в равновесии, придают устойчивость. Когда-нибудь ты увидишь: человек - это светящееся яйцо, не важно, нищий он или король, и изменить в нем ничего нельзя. Да и что можно изменить в светящемся яйце?
2
Моя поездка к дону Хуану оказалась началом нового цикла обучения. Мы легко вернулись к прежним отношениям. Меня привлекали его артистизм и чувство юмора; он был терпелив со мной. Я понял, что должен бывать у него чаще - не видеть дона Хуана стало для меня наказанием. К тому же у меня накопилось много вопросов.
Закончив свою книгу, я заново просмотрел полевые записи. Я не использовал массу материала, так как меня интересовали в первую очередь необычные состояния сознания. Перечитывая записи, я пришел к выводу, что искусный колдун может ввести своего ученика в определенный диапазон восприятия, манипулируя "настройкой группы". Я исходил из предположения, что для управления восприятием необходим особый "настройщик". Чтобы проверить это предположение, я избрал митоту - сходку колдунов, на которой принимают пейотль. Участники митоты единодушны относительно происходящего с ними, хотя не обмениваются ни словами, ни жестами. Я решил, что они пользуются каким-то хитрым кодом. Для объяснения кода и манипуляций я разработал сложную теорию и хотел узнать мнение о ней дона Хуана.
21 мая 1968 года
По пути к дону Хуану не случилось ничего примечательного. Температура в пустыне перевалила за сорок, было очень душно. К вечеру жара спала, а когда я подъехал к дому дона Хуана, подул прохладный ветерок. Я почти не устал, и мы уселись в комнате поговорить. Я чувствовал приятную слабость и умиротворение. Разговор продолжался долго, но его можно было не записывать: серьезные темы я старался не затрагивать. Мы говорили о погоде, о видах на урожай, о внуке дона Хуана, об индейцах-яки, о мексиканском правительстве. Я признался, что очень люблю поговорить в сумерках. Дон Хуан ответил, что в этом проявляется моя болтливая сущность. Говорить в сумерках, сказал он, нравится мне потому, что ничем другим в это время я заниматься не способен. Я возразил, что наслаждаюсь не только процессом разговора, но и покоем и теплом окружающей темноты. Дон Хуан спросил, что я делаю дома, когда стемнеет.
- Зажигаю свет или иду бродить по улицам, пока не захочется спать.
- Вот так раз! - удивился дон Хуан. - А я думал, ты научился пользоваться темнотой.
- Какая от нее польза? - спросил я.
- Сумерки, - ответил дон Хуан, - лучшее время для того, чтобы видеть.
Слово видеть он произнес с особой интонацией. Мне захотелось узнать, что он имеет в виду, но дон Хуан сказал, что для подробного разговора время уже позднее.
22 мая 1968 года
Наутро я безо всяких предисловий сообщил дону Хуану, что разработал теорию, объясняющую все, что происходит во время митоты. Я достал записи и стал излагать свои соображения. Дон Хуан внимательно слушал.
Мне кажется, говорил я, что для создания одинаковой "настройки" участников митоты необходим тайный настройщик. Люди собираются на митоту, предвкушая появление Мескалито, который преподаст им урок правильной жизни. Они не обмениваются друг с другом ни словом, ни жестом, и тем не менее каждому является Мескалито и дает определенный урок. Be всяком случае, так говорили участники митот, на которых я присутствовал. На собственном опыте я убедился, что облик, который принимает Мескалито, и характер его уроков - поразительно единообразны, хотя их смысл воспринимается участниками по-разному. Это единообразие я объясняю действием сложного скрытого манипулирования настроением людей.
На изложение и разъяснение моей теории ушло два часа. Кончил я тем, что попросил дона Хуана объяснить, каким образом удается "настроить" людей на один лад.
Дон Хуан нахмурился. Я решил, что он обдумывает мои слова. Казалось, он погрузился в размышления. Помолчав немного, я спросил, что он думает о моей идее.
Он вдруг расхохотался. Я спросил, что его так рассмешило.
- Ты с ума сошел! Никто на митоте не занимается такой ерундой, как "настройка". Думаешь, Мескалито можно перехитрить?
Мне показалось, что дон Хуан избегает ответа по существу.
- Зачем кому-то настраивать людей? - упрямо продолжал он. - Ты сам бывал на митотах и прекрасно знаешь: никто никому не подсказывает, как себя вести. Никто - кроме Мескалито.
Я сказал, что не могу с этим согласиться, и вновь попросил объяснить, как производится "настройка".
- Теперь понятно, зачем ты приехал, - произнес дон Хуан с видом заговорщика. - Но, увы, ничем тебе помочь не могу. Никакой "настройки" нет.
- А почему все как один утверждают, что им явился Мескалито?
- Потому, что они его видели, - сказал дон Хуан со значительным видом и как бы мимоходом добавил: - Можешь побывать еще на одной митоте и увидеть все сам.
Какой хитрец, подумал я и, ничего не ответив, спрятал свои записи. Дон Хуан, кажется, и не ждал ответа.
Немного спустя дон Хуан попросил отвезти его к одному из своих приятелей. Мы провели там почти весь день. За разговором Джон - так звали приятеля - спросил, по-прежнему ли я интересуюсь пейотлем. Это он восемь лет назад дал мне первую порцию пейотля. Я не знал, что ответить. На помощь пришел дон Хуан и сказал Джону, что все идет как надо.
На обратном пути я решил не оставлять вопрос Джона без ответа и среди прочего сообщил, что не собираюсь более экспериментировать с пейотлем, что для этого у меня не хватает смелости и дело это давно решенное. Дон Хуан улыбнулся, но ничего не сказал. Зато я до самого дома болтал без умолку.
Мы уселись перед дверью. Стоял жаркий солнечный день, но дул легкий ветерок, и душно не было.
- Почему ты так нервничаешь? - вдруг спросил дон Хуан. - Сколько лет назад ты бросил учиться?
- Три года.
- А почему нервничаешь?
- Дон Хуан, мне кажется, я тебя предал.
- Ты меня не предал.
- Я обманул твои ожидания, сбежал. Короче - проиграл.
- Ты делаешь то, что в твоих силах. К тому же ты ничего не проиграл. Я учу тебя трудным вещам. Мне они давались еще труднее.