Выслушав речь Чайковского, его товарищи задавали ему вопросы, требуя доказательств правоты его новых взглядов. Тот отвечал уклончиво, поясняя, что теория еще не разработана. Больше всего Чайковский говорил о собственных чувствах и той гармонии, которая воцарилась в его душе, как только он признал правоту Маликова. Крупной полемики не получилось. Двое мемуаристов (Лукашевич и Тихомиров) написали о чувстве горечи и печали по поводу "перелома в миросозерцании того, кто еще недавно занимал в нашей среде выдающееся положение" [48,22]. М.Ф. Фроленко же запомнил, что речь Чайковского возбудила определенный интерес среди слушателей и привлекла внимание "к тому труду, который задумал Маликов" [83,97]. Тот же Фроленко оставил описание еще одной попытки пропаганды "богочеловечества" среди революционеров, предпринятый одним из неофитов "новой религии". Этот не названный "богочеловек" (скорее всего – В. И. Алексеев) "принял какой-то восторженный вид и запророчествовал":
"Вот я вам предсказываю: не пройдет и месяца-другого, как вы будете арестованы и все ваши начинания, планы рухнут. Мне жалко вас! Одумайтесь!., иначе пожалеете очень скоро" [83,98].
После целого ряда "проповедей" Маликова и его сподвижников, слушателями которых были только участники освободительного движения, главным образом студенты, спонтанно возникло новое направление в пропаганде идей "богочеловечества" – в "народе". Инициаторами и исполнителями такого рода пропаганды стали участники кружка "артиллеристов" Теплов и Айтов, уже отправившееся "в народ", однако узнавшие о "новой религии" и ставшие, вскоре, ее приверженцами. Импульс "хождения в народ" они не утеряли и решили соединить прежнее свое намерение с пропагандой совершенно новых идей. К тому же они не располагали таким авторитетом в революционной среде, как Маликов, Чайковский и Оболенский и, видимо, понимали, что товарищей убедить не смогут. Попытка распространять идеи "богочеловечества" в крестьянской среде закончилась очень быстро. Теплов и Айтов не только не приобрели себе сторонников, но изложить свои взгляды получили возможность только после ареста, последовавшего примерно через неделю, после их отъезда из Орла. Принципам "новой религии" не противоречила пропаганда среди полицейских и жандармов, что и пытался делать Айтов в Калужском жандармском управлении, без особого, впрочем, результата. Мы можем знать о содержании одной из "проповедей" идей "богочеловечества" Айтова в полицейском участке, из пересказа секретаря калужского полицейского управления Ефима Ненарокомова: "Далее Айтов убеждал, что люди должны иметь все общее, не отказывая ни в чем помощью ближнему, приведя в доказательство текст из Священного писания, в коем объяснено при сотворении первочеловека, а именно: раститесь, плодитесь и обладайте землею. (…) в скором времени не будет никаких сборов и правительства (…) а будет земная блаженная жизнь для тех, кто будет подчиняться новому порядку, для которого он готов переносить все трудности и всякие лишения, даже не страшиться смертной казни, потому, что тогда человек вполне доволен, если он из любви к ближним терпит лишения, тут только он соединяется с божеством; Бога же на небесах нет и нигде нет, а само божество появляется и возрастает в человеке по мере любви к ближнему" [15-1,67–68].
Результаты пропаганды среди революционеров также были достаточно скромными. Несколько деятелей освободительного движения (сам А.К. Маликов, Н.В. Чайковский, С.Л. Клячко, В.И. Алексеев, Д. Айтов, Н. Теплов) и ряд близких к этому движению молодых людей – К.С. Пругавина, Л.Ф. Эйгоф, Е.А. Маликова, орловский семинарист Хохлов – объявили себя "богочеловеками". Еще несколько человек сочувствовали "новой религии" и были последователями Маликова в течение некоторого времени. Это, уже упоминаемый прежде Л.Е. Оболенский, а также, хороший знакомый Маликова Алексей Алексеевич Бибиков. В 1866 г. Бибиков был арестован вместе с Маликовым по делу о пропаганде среди рабочих Малыдевского завода, а в 1871 г. был освобождён из под гласного надзора. Революционную деятельность он оставил, но связь с со старыми товарищами поддерживал. Еще нескольких человек, примкнувших ненадолго к Маликову, назвал (без упоминания имен) брат К.С. Пругавиной – A.C. Пругавин. Это Святский (видимо, Владимир Иванович, привлекавшийся и оправданный по делу Нечаева, в то время – студент Петербургского Земледельческого института), Смольянинов (вероятно, Николай Иванович, в то время студент Технологического института, арестованный в марте 1874 г.) и Козлова [66,169].
При этом уже весной 1874 сформировалась небольшая группа единомышленников, осознавших себя чем-то целым, в общем виде была сформулирована теория, базировавшаяся на принципах социализма и федерализма, но отрицавшая насильственный путь достижения идеала. "Богочеловечество" было объявлено альтернативой революционному пути общественного развития. Однако преодолеть тенденцию к эскалации революционного насилия "богочеловекам" не удалось. Их пропагандистская кампания весны – лета 1874 г. цели не достигла.
Почему так случилось? Одним из основных факторов, повлиявших на отношение революционно настроенной молодежи к теории Маликова, могло быть то, что она приняла облик религии. Революционеры, в целом сочувственно относившиеся к личности Христа, воинственно отрицали всякую "мистику". Воспитанные антирелигиозной средой, сложившейся в гимназических и студенческих кружках, в духе рационализма, любви к "положительному знанию", они должны были, как минимум насторожиться при словах "новая религия". Выше говорилось о чувстве "горечи" испытанной молодыми людьми от проповеди Чайковского. Л.А. Тихомиров добавил к этому свою оценку: "… я уже представлял себе глубокий, непримиримый разлад среди самих революционеров, могущий произойти отсюда" [73,48]. Однако этого не произошло, поскольку восприятию учения Маликова мешали своего рода "фильтры" в сознании большинства революционеров, роль которых выполняли речевые штампы. Словосочетания типа: "вера в народ", "вера в революцию" для них были приемлемы, поскольку вера такого рода не содержала в себе "мистики". Терминология же Маликова и его последователей ("богочеловек", "религия", "проповедь" и т. п.) воспринималась как самый настоящий "мистицизм".
Увлечение "богочеловечеством" как правило, принимало характер "обращения". Ему предшествовал серьезный нравственный кризис, приведший к разочарованию в прежних идеалах. Те же, кто такого разочарования не испытал, никак не могли взять в толк, чем же может так поразить и увлечь проповедь Маликова, если отвлечься от его дара убеждения. Своего рода "разлад с собой" испытали почти все революционеры. Однако у большинства он приводил к стремлению "отдать долг", лежащий на "образованных сословиях". В этом своем стремлении они уже, по выражению М.Ф. Фроленко "обретали веру" и успокаивались. "Богочеловеки" же испытали разлад "второго уровня". Их давило противоречие между чувством долга по отношению к народу и нежеланием идти по тупиковому пути эскалации насилия.
Принять теорию Маликова могли только те, кто во-первых, не испытывал отвращения к "мистической" терминологии или преодолел штампы "рационального" мировоззрения", а во-вторых – осознал для себя бесперспективность разворачивавшегося "хождения в народ". Таких сомневающихся было немного, а пробудить сомнения в массе революционеров не в силах был даже Маликов, с его выдающимися ораторскими способностями.
И здесь надо сказать еще об одном обстоятельстве, обусловившим неудачу пропаганды "богочеловечества". "Хождение в народ" было новым делом для участников революционных кружков. "Богочеловечество" тоже предлагало новое дело – нравственное усовершенствование общества. Пример проповеди Христа, столь убедительный для возможной победы идей Маликова в будущем, неминуемо отодвигал эту победу на десятки, а может быть и сотни лет вперед. Ведущие же идеологии народничества призывали менять мир немедленно. У революционной молодежи, чьи убеждения сформировались к середине 1870-х гг. существовало несколько аксиом, закрепленных авторитетом Герцена и Чернышевского, Бакунина и Лаврова. Одна из них – немедленное действие во имя социальной справедливости не только желательно, но и возможно, а значит обязательно. При всех разногласиях в формах и средствах революционной деятельности между Бакуниным, Лавровым и Ткачевым, общее содержание их обращений к "молодежи" одно: она (молодежь) должна испробовать все возможные и доступные ей средства для совершения социального переворота. А средства эти, чем дальше, тем больше, становились насильственными, чему, несомненно, способствовало правительство, не желавшее мириться с какими бы то ни было проявлениями оппозиционных настроений и применявшее всю мощь государственного насилия к тем, кто пытался критиковать существующий порядок вещей.
Летом 1874 г. Маликову и его сторонникам уже стало ясно, что путь мирной пропаганды собственных взглядов в России не имеет перспектив. Во-первых, круг последователей "богочеловечества" определился к июню, и дальнейшего отклика учение Маликова у революционеров не нашло. Во-вторых "богочеловечеством" заинтересовались государственные структуры. 10 июня, после обыска в его доме, Маликов был арестован, а 12 июня по делу "О преступной пропаганде в империи" его допрашивал жандармский полковник Рыкачев [12,36]. Этим и закончился первый этап в деятельности "богочеловеков".
Глава 6 Переезд в Америку (осень 1874 – август 1875)
В нашем распоряжении нет свидетельств тому, насколько легко было принято решение о прекращении пропагандистской деятельности в революционной среде и подготовке к переезду в Америку с тем, чтобы на собственном примере доказать правильность выбранного пути. Но что сама мысль покинуть страну и отправиться в эмиграцию возникла под давлением карательных органов, сомнения не вызывает. Постановление Владимирского окружного суда по "делу" Н. Теплова, пытавшегося донести учение Маликова о мирной эволюции общества к добру и справедливости, гласит:
"Такая пропаганда наиболее опасна, так как под покровом ее простолюдин не может видеть действительных целей пропагандистов, и учения их, якобы основанные на Святом писании, приобретают в его глазах все больший кредит, как это уже неоднократно подтверждалось фактами из истории русского раскола" [15-105,2–3].
Не пожелав отделить Маликова и его сторонников от участников "хождения в народ", полиция применила к "богочеловекам" те же меры воздействия, что и ко всем остальным. Самого Маликова на протяжении июня 1874 г. арестовывали два раза: 10-го (освобожден 17-го под гласный надзор полиции [12,71]) и 26-го. После второго ареста он находился под следствием почти полгода и, если бы не заступничество К.П. Победоносцева, ему грозила бы судьба Айтова и Теплова – ссылка в восточные районы страны. С 5 сентября 1874 г. по 11 февраля 1875 г. велось следствие по делу одного из самых молодых последователей Маликова – Н.С. Бруевича. Летом 1874 г. он распространял среди рабочих Мальцевского завода в Брянском уезде Орловской губернии издания "чайковцев": "Историю одного французского крестьянина" и "Сказку четырех братьях" [15-314,40об.]. А уже в апреле 1875 г. был (правда, ненадолго) арестован В.И. Алексеев.
Напряженный ритм работы жандармских управлений на пике "хождения в народ" привел к тому, что замешанные в мелких эпизодах пропаганды "богочеловеки" были, на время, отпущены под гласный надзор полиции. Но уже 18 сентября 1875 г. было подписано новое распоряжение об аресте А.К. Маликова, К.С. Пругавиной, Л Ф. Эйгоф и Н.С. Бруевича – теперь уже по делу о создании и распространению "новой религии" [15-314,1об.]. Правда, к этому времени "богочеловеки" уже покинули Россию.
Часто эти факты интерпретируются таким образом, что переезд в Америку стал необходим, потому что власти создали невозможной пропаганду "богочеловечества" в России. Это так и в то же время – не совсем так. Безусловно, запрет на пропаганду "богочеловечества" и угроза возможных репрессий по отношению к членам этого движения были тем условием, при котором решение покинуть Россию принималось как единственно возможное. Но для чего покидать родину? Чтобы спастись от преследований? Или для того чтобы продолжить начатое? И что предпринять для того, чтобы не потерять ту глубокую гармонию мысли, чувства и дела, которую обрели последователи Маликова, став "богочеловеками"?
Ответы на эти вопросы предложил Н.В. Чайковский. Ему и С.Л. Кляч ко отъезд, хотя бы на время, был крайне необходим, поскольку полиция разыскивала их, как самых активных членов революционного движения. Если учесть, что "нелегалом" Чайковский стал уже в конце 1873 г., а к концу 1874 г. аресты стали повальными, участь его в России была предрешена – арест и многолетняя ссылка в Сибири, как самое легкое наказание. Тогда же, в 1873 г., он впервые задумался об Америке, однако после обращения в "богочеловечество" отложил планы эмиграции в надежде на то, что сумеет привлечь к "новой религии" своих товарищей. Предложение о переезде в Америку и создании там коммуны он выдвинул только тогда, когда убедился, что его товарищи за "богочеловеками" не пошли. Сам он вспоминал об этом так: "Во время моего пребывания в Киеве и Воронеже (конец 1873 – нач. 1874 г. – К. С.) я встретил несколько товарищей, с которыми довольно долго предавался утопическим мечтаниям о создании новой религии, для осуществления этой не совсем обыкновенной миссии нам впоследствии пришлось переселиться в канзасские степи" [61,27].
В этом рассказе смешались два разных события: "мечтания" о коммуне в Киеве в 1873 г. и "мечтания" о "новой религии" в Орле (а не в Воронеже) в 1874 г. В архиве Чайковского сохранились следы его ранних "американских" планов. Это письма от "Русского кружка взаимного вспомоществования в Канзасе" (от 10 декабря 1872 г.) и "Русского кружка взаимной помощи в Нью-Йорке" (от 2 февраля 1873 г.) [14-144,1–7]. Видимо уже тогда он не исключал для себя возможность эмиграции в Америку. В том же 1873 г. он познакомился с деятельностью киевского кружка "американцев", начало деятельности которого описано в воспоминаниях В. К. Дебогория-Мокриевича:
"Нужно сказать, что в конце 60-х гг. замечалось всеобще увлечение Америкой, американской жизнью, американскими светскими учреждениям; некоторые ездили туда, наблюдали тамошние порядки, писали о них в российских журналах (…). К числу увлекавшихся Америкой принадлежал наш двоюродный брат, который, посетивши Соединенные Штаты и, проживши там около года, вернулся в Россию и принялся составлять компанию для переселения и устройства там земледельческой коммуны" [27,67–68].
Киевский филиал "чайковцев" старался всячески препятствовать пропаганде "американцев", считая ее помехой революционной деятельности в России. Однако сам Н.В. Чайковский к американским планам отнесся сочувственно, интересовался жизнью русских эмигрантов и хранил у себя письмо, направленные из Америки Агарием Григоренко одному из членов кружка "американцев" – Ивану Речицкому [15-144,9].
Мысль о коммуне приходила тогда, как один из вариантов деятельности в эмиграции, если обстоятельства повернуться таким образом, что придется, покинуть Россию. "Богочеловечество" придало этой идее новый смысл и новый импульс. Как впоследствии объяснял это решение
В. И. Алексеев:
"Ошибались мы в своих задачах или нет, во всяком случай нам надо было проводить в жизнь то, что мы считали истиною" [2,241].
О том же, вероятно со слов сестры или даже самого Маликова писал и A.C. Пругавин:
"С целью применить свои идеи к жизни богочеловеки еще ранее (т. е. до ареста Маликова – К. С.) задумали основать (…) особую земледельческую коммуну" [66,172].
Совместить мысли о коммуне с новыми "богочеловеческими" убеждениями, возможно, помогло уже упомянутое выше "Письмо коммуниста" В. Фрея, опубликованное в 1874 г. Отправной точкой в рассуждениях Фрея стала мысль о том, что полезная (с точки зрения социальной справедливости) разрушительная работа, которую ведут революционные демократы в России и Интернационал в Западной Европе, является только половиной коммунистической программы. Наряду с ней следует заняться и другой ее половиной – разработкой и введением "новых форм жизни", тех, что должны будут водвориться в обществе после коммунистического переворота и будут способствовать "водворению справедливости в сфере человеческих отношений" [113,122–123].
За невозможностью "проводить эксперимент" по выработке коммунистических норм общежития в крупных формах, роль строителей нового общества в недрах старого Фрей отводил сравнительно небольшому числу людей, способных в настоящий момент преодолеть все трудности на этом пути. Трудовые коммуны добровольцев должны были стать "экспериментальными предприятиями в сфере психологических явлений", причем разработка этой линии коммунистического движения, по мнению Фрея, "гораздо важнее подведет к желанной цели, чем все толки о материальном довольстве, долженствующем вытечь из коммунальной жизни" [113,122–123].
Видимо не осталась незамеченным "богочеловеками" и характеристика, данная Фреем тем, кто пытается на своем примере показать преимущества новых отношений: "ими руководит теперь глубокая вера в разумность своего предприятия и этой верой, подобно древним христианам, они победят мир" [113,141]. Нашло у них отклик и то наблюдение Фрея, согласно которому наиболее прочными и жизнеспособными бывают коммуны, основанные на единстве религиозной жизни.
Сказанное отнюдь не означает, что уже в это время "богочеловеки" и Фрей были едины в понимании "новых форм жизни" и способов их обретения. Фрей, вслед за О. Контом стоял за полное подчинение личности коллективу. Его коренное убеждение было выражено так:
"Люди, устраивающие коммунальную жизнь, должны руководствоваться не своими привычками, симпатиями и предрассудками, а полезным разумом, и во имя общественного блага жертвовать всем, что стоит на дороге к нему" [113,138].
Маликов же, как и его последователи, стремился не к самоограничению во имя разумно понятых интересов коллектива, а к творческому развитию индивидуальности, к максимальной свободе личности, не ограничивающей себя, а последовательно раскрепощающей собственные потенции добра и любви. Однако различие в понимании целей коммунальной жизни не мешало увидеть в аргументации Фрея серьезные перспективы для деятельности "богочеловеков" вне России. И более того: в их представлении, коммунарская практика должна была выявить, какая из методик выработки коммунистического сознания – самоограничение или саморазвитие – более пригодна для будущего.
При отчетливой инициативе Чайковского и вероятном влиянии Фрея, "американская" программа "богочеловеков" началась под лозунгом: "осуществить там в своей жизни человека" [91,283]. В развернутом виде, та же мысль выглядит следующим образом:
"… мы думали: стоит только поселиться вместе – все мы одинаковых взглядов на жизнь, одного уровня образования – будем работать вместе и положим основание новой хорошей жизни: а потом будут основываться и другие подобные общины и образуется целое общество, где не будет ни обижающих, ни обиженных" [2,244].