Начлет набычился. Он все прекрасно понимал, этот немолодой уже, рано погрузневший человек, в недалеком прошлом блестящий летчик-испытатель. Кравцов нисколько не сомневался в правоте Хабарова. Где-то в глубине души он завидовал ему: вот уйдет сейчас из кабинета, переоденется в летное обмундирование и махнет в небо. Ни телефонов тебе, ни совещаний, никакого "политеса" – ты и машина. Трудно? Не всегда, не каждый раз. Ясно? Тоже не всегда, не каждый раз. Но зато никакого вмешательства ни снизу, ни сверху. И компромиссов искать не надо. Делай свое дело как следует – и будешь жив. Обласкан, награжден, прославлен – это уж другой вопрос, во многом тут от везенья зависит. Но что бы ни случилось на земле, одного у тебя никто и никогда отобрать не может: пока ты жив, ты победитель!
Начлет по собственному опыту знал, что это за чувство и что за награда.
Плохо гореть в небе. Горел Федор Павлович. Помнит.
Плохо тянуть на одном двигателе домой. Тянул Федор Павлович. Тоже помнит.
Плохо маневрировать с заклиненными элеронами. Маневрировал Федор Павлович. Хлебнул горя.
Плохо выбрасываться из разваливающейся машины с парашютом. Прыгал Федор Павлович. Два раза прыгал.
Но до чего же хорошо возвращаться и знать, видеть: сумел, выиграл, выкрутился, перехитрил, не растерялся, сообразил и на этот раз.
Семнадцать тысяч раз возвращался домой Федор Павлович… И все помнит.
– Ну так на чем порешим? – спросил Хабаров, не спеша поднимаясь со стула.
Кравцов поглядел на Хабарова. Тот усмехался.
– За неэтичное поведение… на вид. Все.
– Мало, – сказал Хабаров, – Александров будет недоволен.
– Не паясничай, Виктор Михайлович. Тебе работать надо и у меня дела есть.
– Ну как угодно… – и Хабаров ушел.
По дороге в летный домик Хабаров подумал: "А все-таки хорошо, что задание сегодня несложное. Конечно, слова – чепуха, а все-таки отвлекают, все-таки на нервы действуют".
Хабаров достал из шкафчика изрядно обтертый, выгоревший до блеклой голубизны, некогда густо-синий комбинезон и стал не спеша переодеваться. Хабаров любил свои затасканные доспехи, в их морщинах, поношенности виделась ему надежность, устойчивость, успокаивающая будничная основательность. Хабаров аккуратно расправил штанины и рывком воткнул в них обе ноги сразу.
Больше он не думал о разговоре с начлетом. Думал о полете, который ему предстояло выполнить.
На старой тренировочной машине был установлен бак с топливозаборником новой конструкции. Инженеры соорудили такую хитрую штуку, которая должна была надежно обеспечивать двигатель горючим в любом положении летательного аппарата: в нормальном, перевернутом полете, при отрицательных и положительных перегрузках. И теперь Хабаров должен был убедиться, что расчеты конструкторов верны, топливозаборник надежен и безотказен. Конечно, такая работа была не по его квалификации. Эти пять полетов мог свободно выполнить кто-нибудь из молодых, начинающих испытателей. Но у Хабарова было правило: никогда не отказываться ни от какой работы, будь то сложное или самое простое дело, если, на его взгляд, дело это было нужное. Он уже выполнил два контрольных полета и теперь готовился к третьему.
Застегивая "молнию" на комбинезоне, Хабаров вспомнил: моторист в прошлый раз плохо вычистил кабину и, когда летчик завис в перевернутом положении, весь мусор с пола полетел ему в физиономию. Вернувшись на аэродром, Хабаров обругал тогда инженера. Правильно обругал, и тот не обиделся. Сегодня надо обязательно проверить, как выглядит кабина.
Хабаров позвонил в парашютную комнату. Парашюты уже отвезли на стоянку.
Хабаров зашел к дежурному врачу. Ему смерили кровяное давление и посчитали пульс. Все было в порядке.
Хабаров заглянул на метеостанцию. Облачность кучевая – 3 балла, высота нижней кромки 2200 – 2500 метров, видимость 10 километров.
– Погода – лучше не надо, – сказал дежурный синоптик.
И летчик с ним согласился:
– Лучше и не бывает.
Хабаров отметил полетный лист у диспетчера и пошел на стоянку.
Небо было голубое, легкое, чуть-чуть искрапленное негустыми облаками. Ветерок тянул с севера. Хабаров отметил про себя: "На взлете будет левый боковик". Около машины его встретил инженер.
– Самолет к вылету подготовлен, все в порядке, заправка согласно заданию: в основных баках – полная, в экспериментальном – двести литров. – Инженер выглядел вялым, и слова его были вялые.
- Ты что такой невеселый?
- Да так, – сказал инженер и, не вдаваясь в подробности своего самочувствия, сообщил: – Вместо экспериментатора из шестой лаборатории с тобой полетит моторист. Я его проинструктировал как полагается.
– В диспетчерской знают об изменении экипажа?
– Да, я предупредил.
– Ладно.
Виктор Михайлович стал осматривать машину. Он нисколько не сомневался: все, что подлежит контролю, давно и тщательно проверено наземной службой, но личный осмотр самолета командиром давно уже стал в авиации традицией, если угодно, ритуалом, и Хабаров никогда не нарушал этот ритуал. Он покачал лопасть винта – люфта не было; постучал по носовому обтекателю – трещин не обнаружил; присел около правой стойки шасси – все в порядке… Переходя от одной точки осмотра к другой, Хабаров миновал элерон, стабилизатор, горизонтальный и вертикальный рули и добрался до кабины. Заглянул внутрь: посторонних предметов не обнаружил, привязные ремни были исправны, ремешки на педалях целы, но пол… пол был снова как в свинарнике. Хабаров ничего не сказал. Улучив момент, когда моторист, собиравшийся лететь вместо экспериментатора, отошел в сторону, Виктор Михайлович зачерпнул из пожарного ящика полную пригоршню песка и высыпал под заднее сиденье.
Хабаров расписался в журнале приема и сдачи материальной части и стал надевать парашют. Инженер помог ему затянуть ножные обхваты и заправить пластинчатые петли в замок.
Виктор Михайлович запустил, опробовал двигатель и запросил по радио разрешение выруливать.
Через десять минут Хабаров был в заданной зоне.
Земля лежала внизу – пестрая, молчаливая, неправдоподобно чистая. Он развернул машину так, чтобы река была слева, а шоссе справа. Беглым взглядом проверил приборы и приказал мотористу:
– Включи экспериментальный бак. Моторист ответил:
– Есть. Экспериментальный включен.
– Перекрой основные.
– Есть. Перекрыл основные.
Хабаров нажал кнопку бортовых часов и сделал отметку в наколенном планшете.
– Выполняю первый режим. Виражи со скольжением.
– Понял, – отозвался моторист.
Хабаров накренил самолет и чуточку "передал" левую ногу. Машина побежала по кругу. Шарик авиагоризонта отошел от средней линии – это свидетельствовало, что разворот выполняется некоординированно, со скольжением, как требовало задание.
За левым неправильным виражом последовал правый и снова левый – с большим скольжением и еще правый. Потом Хабаров выполнил серию клевков, потом резко раскачал машину с крыла на крыло. Двигатель работал без перебоев.
– Петля с зависанием, – предупредил Хабаров моториста и начал разгон.
Он взял ручку управления на себя чуть медленнее, чем это следовало. Земля неохотно, лениво стала опускаться, наконец совсем провалилась. Летчик сдвинул очки на глаза. Перед ним было небо, только небо, одно небо. Виктор Михайлович почувствовал, как машина переваливается на спину, и увидел – в козырек снова вполз горизонт. Хабаров отдал ручку чуть-чуть от себя и сразу ощутил: привязные ремни врезаются в плечи, ноги норовят соскользнуть с педалей. С пола, бывшего теперь на месте потолка, посыпался мелкий мусор. Летчик поглядел в зеркало заднего обзора и довольно ухмыльнулся. Моторист тер лицо руками, и вид у него был не самый бравый.
Хабаров прибрал обороты двигателя и перешел в крутое пикирование.
– Еще раз петля с зависанием, – сказал он мотористу. И все повторилось сначала.
Потом он выполнил серию горок и глубокую неправильную спираль с перекладыванием из крена в крен.
Уже снижаясь к аэродрому, Виктор Михайлович спросил моториста:
– А чего ты все время глаза трешь?
– Да пыль.
- Пыль? Это неприятно, когда пыль, – посочувствовал летчик. – Но краны ты хоть видишь?
– Вижу.
– Включи основные баки.
– Есть. Основные включил.
– Перекрой экспериментальный.
– Есть. Перекрыл.
– Молодец. Спасибо.
На земле Хабаров расписался в журнале приема и сдачи материальной части. Сказал инженеру, что все в порядке, и направился в летный домик.
Около ангара его нагнал моторист.
– Извините, Виктор Михайлович… Так, понимаете, получилось.
Хабаров посмотрел в чумазое, будто припудренное серой пылью лицо моториста и миролюбиво сказал:
– Ничего, бывает. Это действительно очень неприятно. Ступай умойся.
Глава восьмая
Небо будто в сизом жирном дыму – местами светлее, местами – темнее и гуще, и все оно клубится, переливается, тяжело ворочается. И вспыхивает длинными голубыми, белыми, золотистыми шнурами молний. Грохот грозы, угнетающий человека на земле, в полете не слышен, только треск, треск и разряды в наушниках радиостанции, будто все волны перепутались и сталкиваются, и рушатся, и лопаются, и рассыпаются на мелкие брызги.
Машину швыряет беспрестанно и жестко.
В сумерках с кончиков крыльев стекают кручеными светящимися нитями потоки статического электричества, и вокруг лобовых стекол то возникает, то пропадает синеватый электрический нимб.
У грозовых облаков свои непонятные людям распри, своя междоусобная война, свой вечный смертный бой. В ударах титанических разрядов рушатся одни и возникают другие облачные бастионы. И крушения, свершающиеся в час грозового безумства на земле, – мелочь. Ну что для грозы одинокое расщепленное дерево? Что подожженный дом? Что стог сена?..
В грозовом небе, коль уж затянула тебя судьба, ты не главный противник, не первый враг стихии, но ты все равно в бою, ты в гуще атаки. И пусть дремлют все солдаты на свете, пусть не гремит ни одна зенитная установка, пусть не стартует даже самая малая ракета системы "Земля – воздух", ты под огнем.
Пилот – солдат. Маневрируй, соображай, хитри, уклоняйся от превосходящих сил противника, сумей переиграть бешеного врага. Будь солдатом, если хочешь остаться живым.
Вот уже год прошел, а Кира снова и снова возвращалась в мыслях к случившемуся, старалась все припомнить, все обдумать, все заново оценить и взвесить, но ничего у нее не получалось. Каждый раз, как только она принималась вспоминать, мысли отказывались выстраиваться в ровную цепочку, расползались, перескакивали с одного на другое, и вместо стройного фильма перед глазами Киры мелькал какой-то несусветный нарез разрозненных, кое-как перетасованных и случайно склеенных кадров.
Кира работает в библиотеке. Кира молодая, пользуется общим вниманием, и как только она становится на выдачу книг, непременно выстраивается очередь. Ей говорят слова, никакого отношения к литературе не имеющие, подсовывают вместе с книгами записки, письма, а один чудак, кстати чудак очень милый, пытался поразить Кирино воображение стихами:
Голубых твоих глаз стратосфера, Яркий пламень смеющихся губ…
Кира плохо запоминает лица своих почитателей. Все кажутся ей затянутыми по одной колодке: одни моложе, другие старше, одни курчавые, в буйных прическах, другие с лысинами…
Библиотека, мир, окружающий ее, – явление временное, вынужденное. Это только ступенька – так решила Кира, когда, не поступив в институт, оформилась на работу…
Как он подошел к стойке, Кира не заметила. Увидела сразу – лицом к лицу. Цыганские черные глаза, прямой нос, твердые губы, чуть раздвоенный подбородок.
Он сказал:
– Пожалуйста, второй том Плеханова, второй том "Теории прибавочной стоимости" Маркса, Луначарского "Об искусстве" и еще "Золотого теленка" Ильфа и Петрова.
– Сразу столько нельзя.
– Почему?
– Не полагается.
– Я верну через два дня.
– Все равно не полагается.
– Сегодня пятница, я верну в понедельник. И она уступила.
В понедельник он принес все, кроме "Золотого теленка". Из каждого тома торчали закладки – белые, синие и желтые. Он вежливо поблагодарил и попросил новые книги.
-Третий том "Теории прибавочной стоимости", "Анти-Дюринг", "Мифы древней Греции" Куна.
Кира посмотрела на него укоризненно.
– Но я же вас не подвел? Прошу на два дня. И Кира снова уступила.
Потом через несколько лет она вспомнила его первое появление в библиотеке и спросила:
– Как ты успевал все это прочитывать, Вить?
– А кто тебе сказал, что я прочитывал? Я только закладки рассовывал.
Кира засмеялась:
- А я-то, дура, голову ломала, поражалась, что за человек?!
– Правильно, – сказал он. – Знаешь, как Суворов учил: "Удивить – победить!"
Удивил он ее сразу. Победил не тогда, победил позже.
Они встретились года через три. Из того почтенного учреждения Хабаров исчез внезапно, не попрощавшись. Осторожные расспросы Киры ни к чему не привели. Выбыл – и все.
И вот совершенно неожиданно она встретила его на улице, сразу узнала, подошла первая и смело протянула руку:
– Здравствуйте, Хабаров. Помните меня? Узнаете?
– Голубая птица взмахнула крылом, и сердце его, пораженное внезапной лаской, застрочило ровно и часто, как хорошо смазанная швейная машина "Зингер"… Здравствуйте, Кира, не узнать вас может или слепой, или памятник.
– Боже мой, я-то и понятия не имела, что вы такой разговорчивый.
– Иногда, – сказал Хабаров, – иногда это со мной –случается. Хотите, я сейчас же начну за вами ухаживать?
– А вы умеете ухаживать за женщинами?
– Ну как вам сказать… Наверное, каждый гусь в душе считает себя павлином.
Он взял ее под руку и повел напрямую через площадь, через громадную площадь, по которой ходить было запрещено, а разрешалось только ездить. Им свистели три постовых милиционера. Два прибежали выяснять отношения. И Хабаров нес такую роскошную чепуху, так вдохновенно импровизировал, что оба загоревшие до медного накала блюстителя порядка в конце концов стали хохотать вместе с Кирой. А Кира смеялась тогда до слез.
Потом они очутились в каком-то ресторанчике, кормили здесь препротивно, но им все равно было хорошо и весело. Неожиданно Хабаров потащил Киру в зоопарк, заставил прокатиться сначала на верблюде, а после – на чертовом колесе. И у Киры закружилась голова. Под конец она плохо слушала Хабарова и внезапно запросилась домой. Он отвез ее на такси. Простился сдержанно.
Оставшись одна, Кира подумала: "Какой-то чумовой".
На другой день, в начале седьмого, позвонили в парадную дверь. Позвонили громко, настойчиво. Заспанная Кира спросила:
– Кто там?
– Посылка Кире Андреевне, – ответили из-за двери. Кира открыла. На площадке стоял рослый парень в черной куртке, подбитой рыжим пятнастым мехом, в здоровенных сапожищах необыкновенного фасона. У ног парня высилось что-то большое и белое.
– Получите, – сказал парень. – Майор Хабаров просил вручить в шесть сорок пять. Велел сказать: "Доброе утро!", и доложить: в семнадцать тридцать будет звонить сам.
– А вы кто? – спросила Кира.
– Механик. Алексеенко. Если что передать надо, могу.
– Нет-нет, ничего передавать не надо. Спасибо. Парень ушел, понимающе улыбаясь. Кира втащила посылку в комнату. Разорвала бумагу. Оказались цветы, цветы в тяжеленнейшей корзине. Но какие! Громадные красные гвоздики. А на дворе был март, самое начало марта, холодное, метельное, многоснежное.
К ручке корзины была пришпилена записка: "Проснись, улыбнись, не хмурься. Посадка – 16.30. Выйду на связь – 17.30. Я серьезный. Вот увидишь! В. X.". Он был внимательным и щедрым.
Кира познакомила его со своей лучшей подругой Соней. Соне Хабаров не понравился.
– Думает, ему все можно, – сказала Соня, – а почему ему можно больше, чем другим? Денег у него много, вот и позволяет. Поработал бы простым инженером…
– Так он же не копит, а тратит деньги, – вступилась было Кира за Хабарова.
– Откуда ты знаешь? И что вообще ты про него знаешь? Шикарно ухаживает? Допустим. А что дальше?
Кира не стала спорить. Подумала: "Завидует Сонька и злится".
Потом Кира спросила Виктора Михайловича, понравилась ли ему Сонечка.
– Индюшка. Надувается, изображает черт те кого… И глаза у нее неверные.
У Киры был младший брат Костя. Кира считала его неудачником и очень жалела. Хабаров Костю едва терпел. Иждивенец, дармоед, паразит – других слов у Виктора Михайловича для Кости не было. Правда, в лицо он никогда ничего подобного ему не говорил. При нем Хабаров вообще больше молчал, но от Киры своего отношения не скрывал.
Однажды Костя забежал к сестре, когда Виктора Михайловича не было дома. Он, как всегда, спешил и почти от двери выпалил:
– Кирюха, выручай! Две сотни, еще лучше – три, зарез, понимаешь? Кредит нужен долгосрочный – на предмет оплаты неотложных долгов…
Кира, которая терпеть не могла этого дурацкого обращения – Кирюха, для порядка попеняла младшему брату, но в деньгах не отказала.
И случилось так, что именно в тот момент, когда она положила на стол две новенькие сотенные бумажки, в комнату вошел вернувшийся с аэродрома Хабаров. Вообще он никогда не интересовался, на что Кира тратит деньги, сколько. Но тут спросил:
– Для чего этому типу деньги?
– Этот тип, между прочим, мой брат, Витя, и он попросил взаймы.
– Прежде чем занимать, надо научиться зарабатывать…
Тут подал голос Костя:
– Неужели вы обедняете, выручив родственника на какие-то паршивые две сотни, я ж не миллион у вас прошу?
– З…! – взревел Хабаров. – Еще рассуждаешь. Острить изволишь. Паршивые две сотни! Сейчас я тебе покажу, как эти сотни добываются, сейчас… – И он скинул с плеч кожаную куртку, сорвал рубашку, майку и, задыхаясь от бешенства, прохрипел: – Смотри, любуйся!
Оба плеча Хабарова были в фиолетовых синяках-кровоподтеках. Синяки переходили на спину и на грудь.
– Что это? – испугалась Кира. – Что случилось?
– Это следы парашютных лямок. Понятно? Лямки оставляют о себе вот такую память, когда, зарабатывая две паршивые сотни, человек крутится в перевернутом штопоре. Ясно?
Костя, пробормотав что-то непонятно-извиняющееся, попытался улизнуть.
– Куда? Деньги на стол!.. – и Хабаров отобрал-таки у него эти две сотни.