Знак [слово (или другой знак, его заменяющий), означающее] может занять любое место в контексте [иерархическая сеть моей лингвистической картины мира], и он может быть "наполнен" [толкование] любым содержанием [предметная содержательность].
6.2312 Знак [слово (или другой знак, его заменяющий), означающее] – суть, предполагаемая функция [реестр свернутых функций] предмета. Эта роль знака – реестр свернутых функций – "дарует" мне желаемую определенность, предписывая мне возможные варианты компиляции этого знака [означающего] с другими означающими [компиляции означающих, высказывания], наличествующими в моей лингвистической картине мира.
Разумеется, что эта роль знака [означающего] – определять функциональное предназначение [реестр свернутых функций] – предмета [означающего] создает у меня ощущение определенности и спасает меня страха неопределенности.
6.2313 Однако, поскольку толкование знака [реестр свернутых функций, означающее] – суть, компиляция означающих [высказывание], имеющая место в моей лингвистической картине мира, но к континууму существования [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] никакого непосредственного касательства не имеющая, то понятно, что "даруемая" мне знаком [словом (или другим знаком, его заменяющим), означающим] определенность – не более чем иллюзия.
С другой стороны, поскольку знак [слово (или другой знак, его заменяющий), означающее] может означать что угодно ("представлять" любое, даже отсутствующее означаемое [мнимоозначающее]) и располагаться в любом месте иерархической сети моей лингвистической картины мира, а также может быть "наполнен" любым содержанием [предметная содержательность], то очевидно, что он – суть абсолютная фикция.
6.232 Учитывая фиктивность знака, я придаю ему [слову (или другому знаку, его заменяющему), означающему] статус, ему не принадлежащий. Таким образом, знак [означающее] – это я сам, поскольку теперь ему [знаку, означающему] принадлежит, как мне кажется, то, чем в действительности обладаю я сам, но не знаю об этом.
Мое непонимание своей роли в процессе означивания приводит, с одной стороны, к "мистификации" знака [означающего], а с другой стороны, к моей собственной неспособности "управлять" своим "состоянием", т. е. тем, чем обладаю я, и только я.
6.2321 Знак [слово (или другой знак, его заменяющий), означающее] кажется мне чем-то "мистическим", подобным "заклинанию": "он создает предметы", "он определяет мои и чужие действия", "он гарантирует определенность", "он изменяет меня" и, наконец, "он позволяет мне влиять на другого [существо, способное воспринять мой знак как означающее]".
6.2322 При этом незамеченным остается следующее: Во-первых, сами предметы [означающие, компиляции означающих] – суть абсолютная абстракция, а потому и мои действия с предметами [означающими] – та же самая абстракция. Я лишь прохожу путем [реестр свернутых функций], прочерченным моей собственной лингвистической картиной мира; а если что и действует, когда происходит это действие, то это действуют не знаки [высказывания, компиляции означающих], а значения [суждения, контакты моей схемы мира и моей схемы меня].
Во-вторых, определенность, которая, как кажется, "дарована" мне знаком [словом (или другим знаком, его заменяющим), означающим] – это лишь гигантская "афера", введшая меня в заблуждение (своего рода самогипноз, обеспеченный форпостами веры и моей собственной замкнутостью в моей лингвистической картине мира, а также и в моем континууме существования).
В-третьих, изменения, которые произошли во мне, как мне кажется, "под влиянием" знака [слова (или другого знака, его заменяющего), означающего], произошли, на самом деле, благодаря опосредованному влиянию моих высказываний [компиляций означающих] на континуум моего существования, а именно посредством появления в нем [континууме моего существования] производных суждений. Эти изменения континуума моего существования [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] и есть подлинный источник моих изменений. Но в этом смысле влияние знака [означающего] на мою схему мира [континуум существования] мало чем отличается от появления в моей схеме мира любой другой вещи [значения, суждения]. (Если же расценивать эффект от возникших производных суждений, то следует признать, что лучше бы этих "влияний" и не было вовсе.)
В-четвертых, и, наконец, самое существенное: влияние, которое я в действительности оказал на другого [существо, способное воспринять мой знак как означающее], отнюдь не то, которое я предполагал оказать. Хотя практический эффект и может показаться мне желаемым, но механизмы, к нему приведшие (некие действия другого [существа, способного воспринять мой знак как означающее]), к моим высказываниям [компиляциям означающих] никакого непосредственно касательства не имеют (однако, я и не отдаю себе в этом отчет). Впрочем, зачастую, я даже и замечаю эти мои неудачи (в попытках оказать воздействие на другого [существо, способное воспринять мой знак как означающее] с помощью знаков [компиляций означающих, высказываний]), но игнорирую эти неудачи, "камуфлируя" их "объяснениями" ("интерпретациями") посредством все тех же знаков [компиляций означающих, высказываний].
6.2323 Однако, все эти "мистические" эффекты – не только абсолютный самообман, но и очевидное рабство, поскольку, поверив знаку [слову (или другому знаку, его заменяющему)] как означающему, я ему "вверился", т. е. стал играемым, рассчитывать же на его "благосклонность" и "сочувствие" мне никак не приходится.
Но стоит мне отказаться от этой веры, не поддаться я его "мистической силе", и он уже теряет надо мной всю свою власть.
6.233 Я придаю знаку [слову (или другому знаку, его заменяющему), означающему] статус, ему не принадлежащий, по сути дела, знак – это я сам, но я не знаю об этом, а знак, разумеется, не способен должным образом "распорядиться" моей "доверенностью".
6.2331 Остается лишь удивляться тому, какой значительный "вес" имеет для меня знак [слово (или другой знак, его заменяющий), означающее]: в нем мне чудится сосредоточие всего "мира" (может быть, лишь потому, что для его толкования мне нужно пояснить всего себя [моя лингвистическая картина мира], где я сам мню себя "микрокосмом"?).
В нем – в знаке [слове (или другом знаке, его заменяющем), означающем] я вижу самого себя [означающее, предмет], к знаку, к этой фиктивной инстанции, устремлены все мои помыслы.
Как же я не осознаю всей его фиктивности и абсурдности своих "надежд"? Ведь то, что я могу наполнить [толкование, реестр свернутых функций] его [знак, означающее] чем угодно, прямо свидетельствует о его "пустоте".
Знак [слово (или другой знак, его заменяющий), означающее] – это "одеяние голого короля". Но ведь "королю" должно было быть "холодно", как он мог не заметить этого?! Такова "сила" знака [означающего], которая – суть моя "сила", но отныне мне не принадлежащая.
Способный существовать без знака [моей лингвистической картины мира], я не способен представить себе [высказывание], что я буду существовать без него [знака, означающего]. Мне кажется, что на знаке зиждется все мое существование, и, возможно, это величайшее из моих заблуждений, а также сильнейший из моих страхов.
6.2332 Подобная "безразмерность" (возможность любого толкования и определение любого функционального аспекта) и "мистичность" знака [слова (или другого знака, его заменяющего), означающего] создала лучшие условия для возникновения религии, т. е. "идеи" "Бога" (на последнюю распространяется все сказанное выше относительно высказывания [компиляции означающих]).
Несостоятельность религии очевидна, поскольку размещение "Бога" [означающее, предмет] в моей лингвистической картине мира (благодаря означиванию) представляется, мягко говоря, кощунственным делом. Такой "Бог" [означающее, предмет] занимает какую-то "периферийную епархию" в иерархической сети моей лингвистической картине мира, не будучи ни Миром [есть], ни даже хотя бы именем [бытие]. Причем, "Ему" [означающее, предмет] отводится, вменяется роль своеобразного "чинщика", "латающего" своей "безразмерностью" несуразности моего [связь моей лингвистической картины мира с моей схемой меня] устройства.
Однако, издержки подобного "вспомогательного инструмента", поддерживающего пресловутую и фиктивную устойчивость моей лингвистической картины мира, более чем очевидны: "Бог заставляет меня говорить".
Поскольку же ни "фигуры", ни "правила" этой игры не могут быть определены, то эта "речь" [высказывания, компиляции означающих] ни о чем и способна порождать лишь противоречия. Говорящий – я играемый, и с этим ничего нельзя поделать, поскольку это "моя игра".
6.2333 Но есть один Тот, Кто заставляет меня молчать.
6.3 Замкнутый в самом себе, я [значение, предмет] оказываюсь играемым, а следовательно: у меня самого нет выхода из собственной замкнутости, и если мне не помогут "снаружи", мое положение не изменится.
6.31 Однако, понятно, что помощь "снаружи" представляется весьма сомнительной. Вследствие моей "внутренней" замкнутости, любая вещь (равно как и знак, воспринятый мною как означающее) становится моей, ведь все вещи существуют для меня в отношении со мной.
6.311 Однако, известно также и то, что акция сама по себе – не вещь, равно как и Мир; с другой стороны, вещь в отношении с другой вещью (об имени ничего сказать нельзя, ибо оно предполагается лишь гипотетически, так что в данном случае я имею в виду значение) [значение] – содержательна, а содержательность неконвертируема и потому определяет мою замкнутость.
6.3111 Следовательно, для того чтобы преодолеть собственную замкнутость, мне необходимо быть [есть] Миром, что, впрочем, не исключает возможности акций [отношений], однако, исключает отношения меня как вещи [значение] с другими вещами [значение].
6.3112 Иными словами, выходом из содержательности был бы выход из контакта значений моей схемы меня и значений моей схемы мира. Это было бы возможно в том случае, если бы можно было нарушить правило комплементарности значений моей схемы мира и моей схемы меня.
В этом случае конфигурации моей схемы мира и моей схемы меня редуцируются, по крайней мере, их никак нельзя принять во внимание, поскольку их несостоятельность в такой ситуации весьма очевидна и не требует дополнительных разъяснений.
6.3113 С другой стороны, никакое нарушение правил комплементарности [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] невозможно, пока не устранены противоречия континуума существования, ибо "дурная жизнь" – это "жизнь прежним", а как можно нарушить нечто, что "предстоит", глядя при этом "назад"?
6.312 Устранить противоречие континуума существования можно лишь через нейтрализацию производных суждений, для чего потребуется, с одной стороны, редуцировать высказывания [компиляции означающих], обеспечивающие данные производные суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], а с другой стороны, необходим опыт (причем, многократный), способствующий "угасанию" данных производных суждений [контактов моей схемы мира и моей схемы меня].
6.3121 Однако же, как могу я сам редуцировать свое же высказывание [компиляция означающих], которое определяется моим же (пусть и производным) суждением [контакт моей схемы мира и моей схемы меня]?
Я, напротив, буду тенденциозно подбирать один к одному свои форпосты веры, компилируя мои означающие [высказывания] так, чтобы не ослабить, но, наоборот, усилить это (пусть и производное) суждение [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], ибо оно определяет мои высказывания [компиляции означающих], а я, со своей стороны, боюсь потерять пусть и губительную для меня, но определенность.
6.3122 Кроме того, как я могу одновременно с редукцией мной данного высказывания [компиляцией означающих] получить еще и опыт, способствующий "угасанию" производных суждений [контактов моей схемы мира и моей схемы меня], если я сам [моя схема меня] – значение, которое находится в отношении [контакт] с комплементарным ему значением моей схемы мира?
6.3123 Но даже если эта трудность была бы преодолена (через дискредитацию значения моей схемы мира, которое проявляется мною благодаря моему значению моей схемы меня в этом производном суждении [контакт моей схемы мира и моей схемы меня]), как быть, если, например, мое значение [моя схема меня], которое ответственно за исходное суждение, никогда не имело "визирующих" высказываний [компиляция означающих] в моей лингвистической картине мира, а потому даже если и осуществлялось мною [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], то означалось [высказывание] как-то иначе, или же и вовсе не было еще апробировано на опыте в силу того, что противоречащее ему производное суждение было апробировано на опыте [контакт моей схемы мира и моей схемы меня] прежде исходного суждения? Здесь я оказываюсь в ситуации "пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что". Разумеется, надеяться на собственную "сообразительность" в данном случае мне не приходится.
6.313 Означающие [слова или другие знаки, их заменяющие] приходят ко мне извне, но, разумеется, я сам произвожу означивание.
Однако, как я могу означить то, что не существует [мнимо-означающие], если мне не представят его другие [существа, способные воспринять знак как означающее], сообразуясь с моими форпостами веры?
Таким образом, именно другим [существам, способным воспринять знак как означающее] я обязан противоречиями континуума своего существования.
6.3131 Понятно, что высказывания другого [существа, способного воспринять знак как означающее] способны влиять на меня [мою лингвистическую картину мира], хотя понятно и то, что влияние это будет не прямым, но опосредованным совокупностью принятых мною условностей, т. е. по сути, моим собственным "произведением".
Однако, это влияние возможно лишь до тех пор, пока я не осознаю фиктивности знака и невозможности как содержательной, так и предметно-содержательной коммуникации.
6.3132 Если же я осознаю фиктивность знака и невозможность как содержательной, так и предметно-содержательной коммуникации, то высказывания другого [существа, способного воспринять мои знаки как означающие] лишаются всякой возможности воздействия на меня [мою лингвистическую картину мира] (даже если и допустить, что такая возможность действительно существовала).
При этом высказывания другого [существа, способного воспринять знак как означающее], если принять, что ничего из того, что он мне скажет [высказывания], не может быть мною "понятно", оказываются для меня неопровержимым и шокирующим свидетельством его "инобытия", т. е. его замкнутости в самом себе, его полной "интактности" для меня.
Так мне предстоит испытать пугающий миг "одиночества", причем, "одиночества" большего, нежели "одиночества" как такового (т. е. в смысле "быть одному"), или же того "одиночества", которое я испытываю, "думая" [моя лингвистическая картина мира, высказывания], что "меня не понимают".
Однако, разве же не будет для меня опыт [контакт моей схемы мира и моей схемы меня, суждение] этого "одиночества" целительным: осознать степень своего заблуждения относительно возможности выйти за пределы своей замкнутости, степень заблуждения другого, наше абсолютное "одиночество" в нас самих и наше столь же абсолютное "родство", открывающееся этой ошибкой?
Здесь и "одиночество", как и всякое означающее в таком случае, вынуждено "ретироваться".
6.3133 Таким образом, другой – этот "носитель речи" [высказываний] выступает в роли моего "мучителя", поддерживая мою лингвистическую картину мира, пользуясь теми же словами [или другими знаками, их заменяющими], что и я, и провоцируя возникновение у меня высказываний, которые повлекут за собой указанные выше противоречия.
Но это только с одной стороны, а с другой стороны, он мог бы (если бы он действительно знал мои исходные суждения [значения], а также имел необходимые средства воздействия на меня) способствовать разрешению моих противоречий. Тогда как я сам, что следует из вышеизложенного, не могу найти из них "выхода".
И, наконец, теперь, когда я осознал фиктивность знака и невозможность как содержательной, так и предметно-содержательной коммуникации, происходит нечто, о чем говорилось выше: услышать его и понять, что он не понят мною, – это испытать фрустрацию: он – Другой.
Теперь он уже не значение моей схемы мира, ибо Он открывается мне в своей "неизвестности". Он оказывается мне Тем, Кто существует [моя схема мира] вопреки отсутствию у меня адекватного Ему моего значения [моя схема меня].
Он [Другой] как Мир, который только является мне вещами, но не находится в прямом отношении со мной как Он есть.
Этот акт, это "открытие", таким образом, подрывает сами устои континуума моего существования, "бытие открывает передо мной свою завесу".
6.32 Мир является мне мною, а следовательно: я принадлежу Миру.
Однако, я замкнут в самом себе, а следовательно: я замкнут относительно Мира.
Таким образом: моя замкнутость преодолевается лишь в том случае, если я смогу быть [есть] Миром.
6.321 Представим гипотетически: в каком отношении я бы оказался с самим собой. То есть, с человеком, мне полностью идентичным и содержательно, и предметно-содержательно, и как угодно еще, а главное – с человеком, который, будучи мной, находился бы в точно таких же отношениях с другими вещами, что и я?
О чем бы я мог с ним говорить? Что бы я мог для него сделать? Что бы он мог сделать для меня?
6.3211 Единственное, что я бы мог к нему испытывать, – так это самый неподдельный интерес, схожий, может быть, разве что с удивлением, завороженностью, детским, причем неослабевающим любопытством.
То, что я не остался бы к нему равнодушен, – это абсолютно точно, равно как и то, что он не смог бы меня ничем удивить.
Это парадокс несодержательного отношения: меня интересует скорее сам акт отношения (т. е. несодержательная акция [акция как отношение вещей, но не вещь]), нежели то, что я бы мог проявить.
6.3212 Это некий "исходящий" Мир, "исходящий" на моих глазах, причем, я в этом случае – точно так же "исходящий" Мир в глазах Другого. Мы не означающие или значения, мы даже не имена, но Мир, являющийся посредствам нас Самому Себе.
6.3213 На самом деле, я сам (без всяких "копий") и есть этот "исходящий" Мир, поскольку я принадлежу Миру, однако, я замкнут в самом себе, и это "исхождение" Мира "из меня" абсолютно бессмысленно.
Можно сказать, что Он "исходит" никуда и, "не приходя", "проливается".
6.322 Себя я узнаю, узнавая неузнаваемость Другого.
6.3221 То, что я играем, я узнаю благодаря тому, что Он, казавшийся мне известным, предстает мне неузнаваемым.
Все мои заблуждения выходят на поверхность, обнаруживают свою абсурдность, когда я вижу Другого в Его недосягаемости.
6.3222 Другим я не могу повелевать, Он – свидетельствующий мое абсолютное бессилие. Только означив Его, превратив Его в другого (с маленькой буквы), в предмет, включив его в контекст [моя лингвистическая картина мира], определив реестр его функций, я могу чувствовать себя всесильным. Но нет ничего более комичного, чем такая власть, ибо тем самым [означив Другого] я отказался от Того, на Кого эту власть я хотел распространить.
Знак [означающее] – "бездонен" [толкование, компиляции]. И лишь Его одного [Другого] я не могу наполнить ни содержанием [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], ни предметной содержательностью [компиляцией означающих, реестром свернутых функций].