У. Г.: Мой мозг и твой мозг не отличаются. Мозг гения ничем не отличается от твоего мозга. Учёные обнаружили, что мозг Эйнштейна не отличается от мозга слабоумного. [Смех] Они вроде бы исследовали его мозг после его смерти. Его сохранили. Вы удивитесь; он ничем не отличается от грецкого ореха. [Смех] Ешьте свою макробиотическую пищу и наслаждайтесь, сэр. Не беспокойтесь обо всём этом.
В.: О да, я наслаждаюсь.
У. Г.: Никто не знает, как долго ты будешь наслаждаться. Однажды меня пригласил один друг и накормил макробиотической едой. Я до сих пор ещё не вполне оправился от неё. Это было три года назад.
В.: Вы едите рис…
У. Г.: Я не ем рис даже в Индии.
В.: Я видел на видеозаписи, как Вы ели.
У. Г.: Не думаю. Если ты так думаешь, я не возражаю. Проблема в том, что вы едите больше, чем требуется телу. Проблема в переедании.
В.: А как насчёт коричневого риса?
У. Г.: Коричневый рис! Меня воротит от одного его вида! Я вырастил своего сына на очищенном рисе; на дважды и трижды шлифованном рисе. [Смеётся] Он работает на атомной подводной лодке, где-то в Соединённых Штатах. Он специалист по радиоэлектронике. Он здоровее, чем большинство фанатов здоровой пищи. Теперь он, конечно, ест всё, что только может достать.
В.: Вы должны ответить на вопрос…
У. Г.: У меня нет никаких ответов. Ты отвечаешь на свои собственные вопросы, не я. Недавно я использовал слово "чревовещатель". Понимаешь, ты задаёшь вопрос одним голосом и отвечаешь на него другим голосом. Все вопросы, которые мы задаём, возникают из ответов, которые у нас уже есть. Иначе у тебя не было бы никаких вопросов.
В.: Вы сказали, что если мы отбросим наши убеждения, то умрём.
У. Г.: Вы заменяете одно убеждение другим. Вы не можете существовать без убеждений. То, что ты называешь собой, всего лишь убеждение. Если исчезает убеждение, ты исчезаешь вместе с ним. В этом причина того, что вы не удовлетворены структурой верований, в которой вас воспитали, и замещаете её чем-то другим.
В.: Вы верите, что с миром всё в порядке?
У. Г.: Я не вижу, чтобы с ним было что-то не так, потому что мир не может быть другим. Мне неинтересно зарабатывать на жизнь тем, чтобы рассказывать людям, что мир нуждается в переменах, радикальных или каких-то ещё. Если ты политик или президент страны, тогда другое дело. В противном же случае он такой, какой есть. С нами, такими, какие мы есть, мир не может быть другим. То, что я говорю, не абстракция. Ты и я, живущие вместе, это и есть мир.
В.: Последний вопрос, сэр. Что Вы имеете в виду, говоря, что я создаю Вас?
У. Г.: Ты действительно создаёшь меня. Я не создаю тебя по той простой причине, что у меня нет никакого образа себя самого. У тебя есть образ себя и относительно этого образа ты создаёшь образы окружающих. Это связь, которая у тебя есть с другими людьми. Но люди постоянно меняются - меняешься ты, меняется также и другой человек. Ты же хочешь, чтобы образ всегда оставался одинаковым. Это просто невозможно.
Религиозное мышление в ответе за трагедию человека
В.: Как Вы пришли к такому мрачному взгляду на мир?
У. Г.: Меня окружали всякие религиозные люди. Я чувствовал, что в их поведении есть что-то странное. Была ощутимая разница между тем, во что они верили, и тем, как они жили. Это всегда беспокоило меня. Но я не мог назвать всех их лицемерами. Я сказал себе: "Что-то не так с тем, во что они верят. Возможно, они не из того исходят. Все учителя человечества, особенно духовные учителя, надували самих себя и всё человечество. Так что я сам должен добраться до истины, но я ни к чему не могу прийти, пока я завишу от кого-либо". Я обнаружил, что всё, чего я хотел, было то, чего они [религиозные люди] хотели, чтобы я хотел. Всё, что я думал, было тем, чего они хотели, чтобы я думал. И выхода из этого не было. И в какой-то момент меня озарило: "Трансформировать нечего, менять нечего. Нет никакого ума и нет никакого "Я", которое нужно реализовать. Какого чёрта я делаю?" Эта вспышка потрясла меня, как удар молнии, как землетрясение. Она разбила вдребезги всю структуру моей мысли и разрушила всё, что там было, всё, заложенное культурой. Она очень странным образом на меня подействовала. Всё, что каждый человек когда-либо думал, чувствовал и испытывал, было извергнуто из моей системы. В некотором смысле это полностью разрушило мой ум, который есть не что иное, как совокупность человеческих переживаний и мыслей. Это разрушило даже мою идентификацию. Видите ли, идентификация - это не что иное, как вложение культуры.
В какой-то момент в человеческом сознании возникло "я"-сознание. (Когда я говорю "я", я не имею в виду, что существует само "я", или некий центр.) Это сознание отделило человека от тотальности вещей. Вначале человек был испуганным существом. Он превратил всё, что не поддавалось контролю, в божественное, или космическое, и стал поклоняться ему. В этом-то умонастроении он и создал "Бога". Таким образом, культура в ответе за то, чем вы являетесь. Я утверждаю: все политические образования и идеологии, что мы имеем сегодня, произрастают из того же самого религиозного мышления человека. Духовные учителя в определённом смысле несут ответственность за трагедию человечества. Мы подошли к решающему моменту, когда мы должны задать себе вопрос другого рода и выяснить, можем ли мы что-то сделать.
Судя по тому, куда движется мир, надежды, по-видимому, нет. Если мир или человечество должны освободить себя от хаоса своего собственного производства, тогда человек должен найти другие пути. Но насколько я вижу, всё движется по направлению туда, где мы никак не сможем остановить или обратить процесс.
На днях меня спросил кто-то: "Почему Вас это не заботит?" Мне не интересно спасать кого бы то ни было. На самом деле я постоянно заявляю, что мир нужно спасать от всех спасителей человечества. Очевидно, индивидуально ты ничего не можешь сделать, чтобы что-то изменить, поменять или обратить. А "коллективно" означает войну. К сожалению, мы поместили политиков в центр власти. Политическое сознание - это всё, что нам осталось. Но религиозные люди всё ещё пытаются говорить понятиями божественного, гуманности, древней культуры, Рамраджьи, и пятое, и десятое. Политики тоже используют эти вещи для выборов, пытаясь перетянуть людей на свою сторону. Но если мы думаем понятиями чего-то, что уже мертво, у нас нет будущего. Вот почему меня спрашивают: "Что Вы думаете о Горбачёве?" Горбачёв - изменник дела коммунизма, и если он пытается найти решения своих проблем на Западе, тут что-то не так. Ответы нужно найти в самом СССР. Запад не в состоянии предложить ему ничего, кроме "Макдоналдса", картошки-"органик" или пепси-колы. На самом деле перемены там случились не из-за наших идей свободы или гуманизма, а из-за пепси-колы. Она покорила Россию. А кока-кола оказала огромное влияние на Китай.
Я пытаюсь сказать, что мысль обладает потрясающей властью над нами. Мысль по своему происхождению, содержанию, выражению и действию - фашист. Она хочет всё контролировать. И мысль - это не тот инструмент, который поможет нам разрешить проблемы, стоящие перед нами сегодня. Мы можем только индивидуально задавать себе вопросы и выяснять, есть ли ответы. Понимаешь, коллективно это означает, что у меня одна идея, у тебя другая, и между нами будет война.
Самоопределение, которое сформировала в нас культура, - это самый важный фактор, с которым нам приходится иметь дело. Если мы будем продолжать придавать важность этому самому самоопределению, то заработаем себе болезнь Альцгеймера. Мы используем память и мозг с целью, для которой они не предназначены. Компьютеры могут выполнять такую работу намного эффективнее.
Поддержание нашего самоопределения возможно только при постоянном использовании памяти. Это изнашивает человеческий организм, оставляя недостаточно энергии для того, чтобы решать проблемы мира. Вы наверняка читали недавнюю статистику в одном американском журнале. Болезнь Альцгеймера поражает каждого третьего человека в возрасте 60 лет. Природа этой болезни такова, что она вызывает тотальное и полное разрушение ума и личности. В Англии ей подвержены каждый второй в группе восьмидесятилетних, всего шестьсот тысяч человек, и среди них два нобелевских лауреата. Сотни и тысячи людей по всему миру больны ею. У нас нет точных данных о том, сколько именно человек больны. Возможно, это такой способ у природы превратить всех нас в овощи [усмехается], чтобы создать что-нибудь лучшее. Я осмеливаюсь на точку зрения, которая так же плоха или хороша, как чья-либо ещё.
В.: Я согласен с большинством из того, что Вы говорите. Но ещё остаётся работа по сносу руин и выметанию паутины. У нас есть все эти поставщики религии и святые…
У. Г.: Каждый раз, когда на сцене появляется святой, он придаёт движущий импульс всему этому хаосу, что уже существует, и мы медленно движемся в направлении самоуничтожения.
В.: Да, я это имею в виду.
У. Г.: Не то чтобы все мы превратились в анти-Бога, всех и вся разрушающего. Когда я говорю о всеобщей анархии, это состояние бытия, а не состояние действия. В нём нет действия. Может быть, из него возникнет нечто новое. Сейчас поговаривают о новых формах жизни вблизи вулкана на западном побережье Соединённых Штатов. Возможно, появится что-то новое. Не то чтобы я был озабочен будущим человеческого рода. Если исчезнет человечество, и я, и ты исчезнем вместе с ним. Кто дал тебе или мне полномочия спасать человечество? Я часть этого мира. Что до меня, то я нахожусь в полной гармонии с этим миром. Он нравится мне точно таким, какой он есть. Я не в конфликте с ним. Он не может быть другим. Это вы, ребята, хотите всё изменить: "лучший мир и более счастливый мир". Я в отличие от вас не вижу возможности создать такой мир. Итак, мы должны задать вопросы, которые ещё никогда не были заданы, потому что все вопросы, которые мы задавали до сих пор, исходят из ответов, что у нас уже есть.
Но, к сожалению, единственный выход для всех этих людей - в возврате к великому наследию Индии. Мы продукты великого наследия Индии. Но если вот оно - то, что мы сделали, и если мы такие, какие мы есть сегодня, чем тогда гордиться в этом великом наследии Индии? Почему вы желаете вернуться назад? Это великое наследие подвело нас. Что нам делать в этой ситуации? Какой ответ? Может, у тебя есть ответ. У него есть ответ или у неё есть ответ. Я спрашиваю их, потому что это они пытаются вызвать перемены. Менять нечего. Пока вы заботитесь о том, чтобы изменить себя, вы подразумеваете изменить мир. Как только вы освобождаетесь от потребности вносить в себя какие-то изменения, потребность изменить мир также иссякает.
Все революции - это не что иное, как революции наших систем ценностей. Вы всего лишь замещаете одну систему другой. Но по сути своей любая новая система не слишком будет отличаться от той, которую она заменила.
В.: Но всё-таки остаётся эта жажда "знать". Я отрицаю Бога; я агностик. И всё же у меня нет ответа на простейший вопрос, который задаёт большинство из нас: "Зачем мы здесь? Что случится с нами, когда мы умрём?" Единственный мой ответ в том, что у меня нет ответа. Я не знаю. Но это нас не удовлетворяет. Поэтому мы и обращаемся к таким людям, как Вы.
У. Г.: Так возвращайся к гуру, они тебя как-нибудь утешат.
В.: Но они плетут небылицы, которые бессмысленны для разумного человека.
У. Г.: Они не хотят решать свои проблемы. Что я могу поделать?
В.: Но я не об этом. Это простой вопрос желания знать, где было начало, цель и…
У. Г.: Тебе не кажется, что само желание что-то знать - это и есть настоящая проблема? Желание знать как раз и создало определение нас самих.
В.: А мы не можем подавить его?
У. Г.: Нет. Я не прошу тебя подавлять его. Я говорю, что это "желание знать" не может быть ответом. Желание знать всё больше лишь усиливает и подкрепляет эту самую вещь, которая вовсе не помогла нам разрешить проблемы ни индивидуально, ни коллективно. Я только задаю этот вопрос. "Знать" - это не нечто таинственное или мистическое. Оно всего лишь означает знать, что это стул, или то, что я счастлив или несчастен. Послушай, нам приходится принимать реальность, навязываемую нам. Эта реальность, хоть она и сомнительна, всё же функционирует. Это единственный способ, позволяющий нам здраво и разумно функционировать.
В.: Знание конкретного объекта - это одно. Но я имею в виду нечто вроде вопроса, который задал Ади Шанкара. Он спросил себя: "Откуда я пришёл?", очень простым языком.
У. Г.: Это вопрос для меня несущественный, поскольку он ничуть не помогает нам понять ситуацию, в которой мы находимся, ведь движение мысли заинтересовано лишь в установлении причинных связей.
В.: Вы бы отклонили вопрос?
У. Г.: Я отклоняю вопрос, потому что он основан на предположении, что у всего есть причина. Для меня каждое событие - это независимая единица. Один мой друг, Махеш Бхатт, режиссёр, подписал контракт с издательством Penguin Books на написание биографии его приятеля У. Г. Кришнамурти. Я ему говорил, что тут не расскажешь никакой истории. Я имею в виду, что всё, произошедшее со мной, беспричинно. Всё, что случилось, что бы это ни было такое, случилось вопреки всему тому, что я делал. Все события до этого [до "катастрофы" У. Г.] не были с этим связаны. Нам бы хотелось связать все их в историю, или в философское построение, и сказать, что каждое событие в жизни не случайно, а что, возможно, некая судьба формирует события, формирует твою жизнь. Я не думаю, что мы функционируем таким образом. Сама эта потребность знать либо причину нашего происхождения, либо причину происхождения мира - праздный вопрос, ответы на который, как бы интересны они ни были, не имеют никакого значения для разрешения жизненных проблем.
В.: Та же самая проблема возникает с вопросом о смерти: "Что происходит, когда мы умираем?", "Что значит умереть?"
У. Г.: Мы не хотим соглашаться с фактом, что можем прожить только семьдесят или восемьдесят лет жизни. Со смертью всё, чего мы достигли за этот промежуток времени, исчезает. Не желая признавать факт, что это конец, мы представляем себе загробную жизнь и создаём всевозможные фантазии. Мой ответ на вопрос такой: что, по-твоему, есть тут сейчас, что продолжится после смерти этого тела? Что касается тела, то для него не существует ни рождения, ни смерти. То, что мы называем смертью, - не что иное, как перетасовка атомов, а перетасовка атомов происходит по той простой причине, что необходимо поддерживать уровень энергии во Вселенной. И по этой простой причине, то есть для поддержания уровня энергии, миллионы людей стираются с лица земли посредством катастроф. Для природы эти события не катастрофичны. Землетрясение - это такая же необходимость и такая же составляющая деятельности планеты, как любое другое событие. (Конечно, это не утешение для тех, кто лишился своего имущества и своих близких. Землетрясения уничтожили огромную часть человечества.) Так что попытки обнаружить ответы на эти вопросы - не что иное, как диалектические размышления. Они не помогут разрешить насущные проблемы, стоящие перед человечеством…
Бесполезно отвечать на эти вопросы, потому что этому нет конца. Нет начала и нет конца. В природе всё происходит по-другому. Всё, что рождается, разрушается в ней. Видишь ли, рождение и смерть - это синхронные процессы. Как только исчезает непрерывность мысли или потребность испытывать одно и то же снова и снова, чтобы поддерживать то, что мы называем личностью, все эти вопросы, которые мы без конца повторяем, прекращаются. Мысль рождается, а затем растворяется в виде энергии - так устроена жизнь. Не то чтобы у меня было какое-то особое понимание законов природы, но всё, что мы обнаруживаем относительно законов природы, используется для разрушения. Та небольшая выгода, которую мы извлекаем, приносит пользу только ничтожному проценту населения на этой планете. Она не доходит до уровня обычного человека. Почему нас так сильно впечатляют научные исследования? Мы можем дать им Нобелевскую премию. Мы можем дать им престижные награды. Но как они [эти исследования] отразятся на обычном человеке? Каждый раз, когда кто-нибудь приходит просить милостыню к моему дому, я говорю ему: "Иди к своему премьер-министру. Он там. Вы его выбрали. Вы посадили его туда, чтобы он кормил вас, одевал вас и давал вам крышу над головой". Знаешь, давать милостыню нищему - это самое вульгарное. Если ты что-то такое делаешь, то только лишь для самоудовлетворения. Ты чувствуешь кайф "благодетеля человечества". Ты не признаёшь тот факт, что ты эгоистичен.
Мы ничего не делаем, чтобы решить проблемы. Ты можешь спросить меня: "А что делаешь ты?" Это естественный вопрос. Видишь ли, я не работаю на эту страну. Я ничуть не подвержен идеям национализма, патриотизма или другой чуши, которой нас учили в школе. Я совершенно ничему не научился ни у светских, ни у духовных учителей. Хотя я жил рядом с великими умами, взращёнными в Оксфорде и Кембридже, я ничуть не выиграл от общения с ними.
В.: Я задаю эти вопросы, потому что как человек с определённой системой веры в Бога и в жизнь после смерти, как журналист хочу спросить о несправедливости в мире.