Видите ли, у меня всё ещё был билет на самолёт в Индию, и я отправился в Париж, сдал билет и заработал на этом какие-то деньги, потому что его оплатили долларами. Вместе с этими тридцатью пятью долларами у меня было около ста пятидесяти фунтов. Три месяца я жил в каком-то парижском отеле, блуждая по улицам, как и прежде. Разница была лишь в том, что теперь у меня были деньги. Но постепенно эти деньги исчезли. Три месяца спустя я решил, что пора ехать, но я противился возвращению в Индию. Почему-то я не хотел отправляться в Индию. Из-за своей семьи, детей я боялся возвращаться в Индию - это бы ещё усложнило положение - все они приехали бы ко мне. Я совсем не хотел ехать; я противился этому. В конце концов… У меня когда-то был банковский счёт в Швейцарии на протяжении многих лет - я думал, у меня всё ещё оставалось там сколько-то денег. Последнее, что можно было сделать, это поехать в Швейцарию, взять деньги и посмотреть, что будет дальше. И вот я вышел из отеля, сел в такси и сказал: "Отвезите меня в Гар де Льон (Лионский вокзал)". Но поезда из Парижа в Цюрих (где был мой счёт) отправляются из Гар Де Л'Эст (Восточный вокзал), так что я не знаю, почему я сказал ему отвезти меня в Гар Де Льон. И вот он высадил меня у Гар Де Льон, и я сел в поезд до Женевы.
Я оказался в Женеве со ста пятьюдесятью франками или около того. Я продолжал жить в отеле, хотя у меня не было денег, чтобы оплатить счёт. Через две недели мне выставили счёт: "Ну же, деньги! Как же счёт?" У меня не было денег. Я опустил руки. Единственное, что мне оставалось делать, это пойти в индийское консульство и сказать: "Отправьте меня в Индию. Со мною всё кончено, видите". Итак, моё сопротивление возвращению в Индию иссякло, и я отправился в консульство и вытащил этот альбом с газетными вырезками: "Один из самых великолепных ораторов, когда-либо рождённых Индией", с отзывами о моих талантах, от кузенов Норманов и Радхакришнана. Вицеконсул сказал: "Мы не можем отправить такого человека в Индию за счёт правительства Индии. Этот номер не пройдёт. Попытайся получить деньги из Индии, а пока оставайся здесь". И это всё продолжалось и продолжалось. Там я познакомился с этой швейцарской леди (Валентина де Кервен). Она была переводчиком при индийском консульстве, но в тот день оказалась за стойкой администратора, потому что его не было на месте. Мы стали разговаривать, а позднее стали близкими друзьями. Она сказала: "Если хочешь остаться, я могу устроить, чтобы ты остался в Швейцарии. Если не хочешь уезжать в Индию, не уезжай". Через месяц консульство высылало меня, но у нас получилось - она устроила мне дом в Швейцарии. Она бросила свою работу. Она не богата; у неё есть немного денег, её пенсия, но мы можем жить на эти деньги.
Итак, мы отправились в Саанен. Это место обладает какой-то особой значимостью для меня. До этого я был там в 53-м, проездом, и когда я увидел это место, Саанен, что-то во мне сказало: "Сойди с поезда и побудь здесь", и я прожил там неделю. Я сказал себе: "Вот место, где я должен прожить всю оставшуюся жизнь". Тогда у меня было много денег, но моя жена не захотела оставаться в Швейцарии из-за климата и ещё много всего произошло, и мы отправились в Америку. И вот эта несбывшаяся мечта материализовалась. Мы поехали в Саанен, потому что я всегда хотел жить там, и я до сих пор там живу. Потом Дж. Кришнамурти почему-то избрал Саанен для того, чтобы каждое лето проводить там свои встречи - и вот этот малый стал наезжать в Саанен. Я там жил - меня совсем не интересовал Кришнамурти. Меня ничто не интересовало. Например, Валентина жила со мной несколько лет до моего сорок девятого года. Она может подтвердить, что я вообще никогда не говорил с ней об этом - о моём интересе к истине, реальности - ничего такого. Я никогда не обсуждал эти темы ни с ней, ни с кем-то другим. Во мне не было поиска, не было стремления к чему-то, но происходило нечто странное.
В этот период (я называю его "инкубацией") внутри меня происходили всевозможные вещи - головные боли, постоянные головные боли, ужасающие боли здесь, в мозгу. Я проглотил не знаю сколько десятков тысяч таблеток аспирина. Ничто не приносило мне облегчения. Это была не мигрень и не один из известных видов головной боли, но это были жуткие боли. Каждый день все эти таблетки аспирина и пятнадцать-двадцать чашек кофе, чтобы освободиться! Однажды Валентина сказала: "Что это! Ты пьёшь пятнадцать чашек кофе каждый день. Ты знаешь, сколько это в деньгах? Это триста или четыреста франков в месяц. Что же это?" В любом случае это было так ужасно.
Со мною случались всякие странные штуки. Я помню, когда я вот так тёр своё тело, по нему шли искры, вроде фосфорического свечения. Она выбегала из своей спальни посмотреть - думала, что это машина едет к нам посреди ночи. Каждый раз как я переворачивался в своей кровати, шли вспышки света, (смеётся) и мне это было так странно - "Что это?" Это было электричество - поэтому я говорю, что это электромагнитное поле. Сначала я думал, что это из-за моей нейлоновой одежды и статического электричества; но потом я перестал использовать нейлон. Я был очень скептическим еретиком, до кончиков пальцев; я никогда ни во что не верил; даже если видел какое-то чудо перед собой, я не принимал его - так был устроен этот человек. Мне никогда и в голову не приходило, что нечто такого рода готовится для меня.
Со мною происходили очень странные штуки, но я никогда не связывал их с освобождением, или свободой, или мокшей, потому что к тому времени всё это полностью покинуло мою систему. Я давно пришёл к тому, что сказал себе: "Будда вводил в заблуждение себя и других. Все эти учителя и спасители человечества были чёртовы дураки - они дурачили себя - и меня эти вещи больше не интересуют" - так что всё это полностью вышло из моей системы. Так всё и продолжалось - необычные вещи, - но я никогда не говорил себе: "Ну вот, (смеётся) я попаду туда, я приближаюсь к этому". Не существует ни близости к этому, ни отдалённости от этого. Никто не ближе к этому, потому что он типа особый, он подготовлен. Не существует готовности к этому; это просто прибивает тебя, как тонна кирпичей.
Потом (в апреле 1967 г.) я оказался в Париже, когда Дж. Кришнамурти тоже был там. Кто-то из моих друзей предложил: "Почему бы тебе не пойти и не послушать своего старого друга? Он тут проводит беседу". "Ладно, я столько лет его не слышал - почти двадцать лет - пойду-ка послушаю его". Когда я туда пришёл, с меня потребовали два франка. Я сказал: "Я не готов платить два франка за то, чтобы послушать Дж. Кришнамурти. Нет, пойдёмте лучше в стриптиз, в "Фоли Бержере" или "Казино де Пари". Давайте пойдём туда за двадцать франков". И вот мы все в "Казино де Пари", смотрим шоу. В этот момент у меня было очень странное ощущение: я не знал, танцую ли это я на сцене, или это танцует кто-то другой. Очень странный опыт: своеобразное движение здесь, внутри меня. (Сейчас это для меня совершенно естественно.) Не было разделения: не было никого, кто смотрит на танцующего. Вопрос, был ли я тем, кто танцует, или там на сцене есть танцующий, поставил меня в тупик. Меня озадачило это своеобразное переживание отсутствия различия между мной и танцующим и некоторое время продолжало беспокоить - а потом мы вышли.
Вопрос "Что это за состояние?" был очень интенсивным - это не была эмоциональная интенсивность - чем больше я пытался найти ответ, чем больше мне не удавалось найти ответ, тем большую интенсивность приобретал вопрос. Это как (я всегда привожу такое сравнение) рисовая шелуха. Если поджечь кипу рисовой шелухи, она продолжает гореть изнутри; снаружи огня не видно, но если ты прикоснёшься к ней, то обязательно обожжёшься. Точно так же меня не оставлял вопрос: "Что это за состояние? Я хочу этого. Хватит. Кришнамурти сказал: "У тебя нет никакого способа", но я всё равно хочу знать, что это за состояние, в котором были Будда, Шанкара и все эти учителя".
Потом (в июле 1967 г.) наступила другая фаза. Кришнамурти снова был с беседами в Саанене. Мои друзья потащили меня туда и сказали: теперь, наконец, это бесплатно. Почему бы тебе не пойти и не послушать? Я сказал: "Ладно, пойду послушаю". Когда я его слушал, со мной произошло что-то странное - необычное ощущение, что он описывал моё, а не его состояние. Зачем мне было знать его состояние? Он описывал что-то, какие-то движения, какую-то осознанность, какую-то тишину - "В этой тишине нет ума; есть действие" - и всё такое. Так вот: "Я в этом состоянии. Какого чёрта я делал эти тридцать или сорок лет, слушая всех этих людей и борясь, пытаясь понять состояние его или кого-то ещё, Будды или Иисуса? Я в этом состоянии. Сейчас я в этом состоянии". Затем я вышел из-под навеса, чтобы больше не возвращаться.
Потом - очень странно - этот вопрос "Что это за состояние?" преобразовался в другой: "Откуда я знаю, что я в этом состоянии, состоянии Будды, состоянии, которого я так хотел и требовал у каждого? Я в этом состоянии, но как я могу знать это?"
На следующий день (сорок девятый день рождения Юджи) я сидел на скамейке под деревом, с видом на одно из самых прекрасных мест, семь холмов и семь долин (в Сааненланде). Я сидел там. Нельзя сказать, что там был вопрос; всё моё существо было этим вопросом: "Каким образом я знаю, что я в этом состоянии? Во мне есть какое-то особое разделение: есть кто-то, кто знает, что он находится в этом состоянии - то, о чём я читал, что испытал, о чём они говорили - именно это знание смотрит на это состояние, так что только это знание спроецировало это состояние". Я сказал себе: "Послушай, старина, за сорок лет ты не сдвинулся ни на шаг; ты там же, в клеточке номер один. Это то же самое знание, что спроецировало твой ум туда, когда ты задал этот вопрос. Ты в той же самой ситуации и задаёшь тот же самый вопрос: "Откуда я знаю?", потому что это знание, описание этого состояния другими людьми создало для тебя это состояние. Ты дурачишь себя. Ты чёртов дурак". Итак, ничего. Но всё же было некое особое чувство, что это и есть то самое состояние.
Второй вопрос: "Каким образом я знаю, что это именно то состояние?" - у меня не было никакого ответа на этот вопрос - вопрос был как вихрь, который никак не прекращается. Потом вопрос внезапно исчез. Ничего не произошло; вопрос исчез. Я не сказал себе: "О Боже! Теперь-то я нашёл ответ". Даже это состояние исчезло - то состояние, в котором, как я думал, я нахожусь - состояние, в котором пребывали Будда, Иисус - даже это исчезло. Вопрос исчез. Для меня всё кончилось, вот и всё, понимаете. С тех пор я никогда не говорил себе: "Теперь у меня есть ответы на все эти вопросы". То состояние, о котором я прежде говорил: "Это именно то состояние", - это состояние исчезло. Кончено, понимаете. Это не пустота, это не отсутствие, это не вакуум, это не является ничем таким; вопрос вдруг исчез, вот и всё.
(Исчезновение его основного вопроса, после открытия, что на него нет ответа, было физиологическим феноменом, по словам Юджи, "Внезапная "вспышка" внутри, как будто взрывающая каждую клетку, каждый нерв и каждую железу в моём теле. И с этим "взрывом" исчезла иллюзия, что существует продолжительность мысли, что есть центр, есть "Я", связывающее мысли".)
Тогда мысль не может связываться. Связывание прерывается, и как только оно прервано, с ним покончено. Тогда мысль взрывается не однажды; каждый раз как возникает мысль, она взрывается. То есть эта продолжительность прекращается, и мысль попадает в свой естественный ритм.
С тех пор у меня не возникает никаких вопросов, потому что вопросы больше не могут здесь оставаться. У меня бывают только очень простые вопросы (например, "Как добраться до Хайдарабада?"), чтобы функционировать в этом мире - и у людей есть ответы на эти вопросы. На те вопросы ни у кого нет ответов - так что вопросов больше нет.
В голове всё сжалось - внутри моего мозга ни для чего не было места. Впервые я ощутил, что в моей голове всё "сжато". Так что эти васаны (прошлые впечатления), или как там вы их называете - они иногда пытаются высовываться, но клетки мозга так "плотно сжаты", что у них больше нет возможности дурачиться там. Разделение не может оставаться там - это физическая невозможность; вам с этим ничего не надо делать, понимаете. Поэтому я говорю, что, когда происходит этот "взрыв" (я употребляю слово "взрыв", потому что это похоже на ядерный взрыв), он вызывает цепную реакцию. Каждой клетке в твоём теле, клеткам в самом мозге твоих костей приходится подвергнуться этому "изменению" - я не хочу использовать это слово - это необратимое изменение. Не может быть и речи о возврате назад. Не может быть речи о "падении" для этого человека. Необратимо: своего рода алхимия.
Это похоже на ядерный взрыв, понимаете - он разбивает всё тело; это конец для человека - это такая разрушительная сила, которая взрывает каждую клетку, каждый нерв твоего тела. Я прошёл тогда через ужасную физическую пытку. Не то чтобы ты испытывал сам "взрыв"; ты не можешь испытать "взрыв", но его последствия, эти "радиоактивные осадки" меняют всю химию твоего тела.
В.: Сэр, вы, должно быть, испытали, если можно так выразиться, высшие планы…
Ю.: Ты говоришь о планах? Нет никаких планов - ни планов, ни уровней. Понимаешь, в результате этого "взрыва", или назовите это как хотите, происходит что-то очень странное: в это сознание никогда не приходит мысль о том, что я чем-то отличаюсь от вас. Никогда. Никогда такая мысль не приходит в моё сознание и не говорит мне, что ты отличаешься от меня или я отличаюсь от тебя, потому что здесь нет точки, нет центра. Только относительно этого центра ты создаёшь все другие точки.
В.: В некотором смысле вы, конечно же, отличаетесь от других людей.
Ю.: Физиологически, возможно.
В.: Вы сказали, что в вас произошли потрясающие химические изменения. Откуда вы знаете это? Вы когда-нибудь проходили обследование, или это ваше умозаключение?
Ю.: Последствия этого ("взрыва"), то, как сейчас работают чувства, без какого-либо координатора или центра - это всё, что я могу сказать. И ещё - изменилась химия - я могу это говорить, потому как, если только не происходит этой алхимии, или изменения химии в целом, освобождение этого организма от мысли, от продолжительности мысли, невозможно. А поскольку продолжительность мысли отсутствует, можно с лёгкостью сказать, что нечто произошло, но что всё-таки произошло? Этого я никак не могу испытать.
В.: Может быть, это ум играет в игры, и "я" всего лишь думает, что я "человек, который взорвался".
Ю.: Я не пытаюсь здесь ничего продавать. Это невозможно симулировать. Это вещь, которая случилась вне той области, той сферы, где я ожидал изменений, мечтал о них и желал их, так что я не называю это "изменением". Я правда не знаю, что случилось со мной. Я вам рассказываю то, как я функционирую. Кажется, что есть какая-то разница между тем, как вы функционируете и как функционирую я, но по сути своей не может быть никакой разницы. Как может быть какая-то разница между мной и тобой? Её не может быть; но, судя по тому, как мы пытаемся выразить себя, она как будто есть. У меня ощущение, что есть некая разница, и всё, что я пытаюсь понять, - в чём эта разница. В общем, вот так я функционирую.
(В течение недели, последующей "взрыву", Юджи наблюдал существенные изменения в работе его органов чувств. На последний день его тело перенесло "процесс физической смерти", и эти изменения приобрели характер постоянных качеств.)
Потом начались изменения - со следующего дня, и продолжались в течение семи дней - каждый день одно изменение. Сначала я обнаружил мягкость кожи, прекратилось моргание глаз, потом изменения во вкусе, запахе и слухе - я заметил эти пять изменений. Возможно, они присутствовали и раньше, и я лишь впервые заметил их тогда.
(В первый день) я заметил, что моя кожа стала нежной, как шёлк, и как-то по-особому светилась, золотистым светом. Я брился, и каждый раз, когда я пытался провести бритвой, она проскальзывала. Я сменил лезвия, но это не помогло. Я потрогал своё лицо. Чувство осязания было другим, а также то, как я держал лезвие. Особенно моя кожа - моя кожа была нежной как шёлк и светилась таким золотистым сиянием. Я не стал относить это на счёт чего бы то ни было; я просто наблюдал это.
(На второй день) я впервые почувствовал, что мой ум находится в "расцепленном состоянии", как я это называю. Я был в кухне наверху, Валентина приготовила томатный суп. Я посмотрел на него и не понял, что это такое. Она сказала мне, что это томатный суп, я попробовал его и осознал: "Вот какой вкус у томатного супа". Потом я проглотил суп и тогда вернулся к этому странному состоянию ума - хотя "состояние ума" здесь не подходит; это было состояние "не ума" - в котором я снова забыл. Я снова спросил: "Что это?" И она снова сказала, что это томатный суп. Я снова попробовал его. Снова я проглотил его и забыл. Я сколько-то поиграл с этим. Тогда это было так странно для меня, это "расцепленное состояние"; теперь оно стало нормой. Я больше не провожу время в грёзах, беспокойстве, концептуализации и прочих видах мышления, как это делает большинство людей, когда они находятся наедине с собой. Мой ум теперь задействован только тогда, когда он нужен, например, когда вы задаёте вопросы или когда мне надо починить магнитофон, или что-то типа того. Всё остальное время мой ум находится в "расцепленном состоянии". Конечно, теперь память вернулась ко мне - сначала я потерял её, но теперь она вернулась, - но моя память находится на заднем плане и вступает в действие только при необходимости, автоматически. Когда она не нужна, здесь нет ума, нет мысли, есть только жизнь.
(На третий день) друзья пригласили себя ко мне на обед, и я сказал: "Ладно, я что-нибудь приготовлю". Но я почему-то не мог как следует ощущать запах и вкус. Я мало-помалу осознал, что эти два чувства трансформировались. Каждый раз, как какой-нибудь запах проникал мне в ноздри, он раздражал мой обонятельный центр практически одинаковым образом - исходил ли он от самых дорогих духов или от коровьего навоза - раздражение было одно и то же. И потом, каждый раз, пробуя что-то на вкус, я ощущал только основной ингредиент - вкус остальных ингредиентов медленно приходил следом. С того момента духи потеряли для меня всякий смысл и пряная пища перестала нравиться. Я мог ощущать только преобладающие специи - чили или что-то такое.