Посрамлены алчные шоумены "выборных технологий", народ не желает быть зрителем политических трагикомедий (Ю. Васильев). Нам представляется определить свой выбор не только бурностью и продолжительностью аплодисментов (Ю. Васильков). Для большинства партий преодоление пятипроцентного барьера – это грандиозный успех, но для ЛДПР это почти фиаско. Такого провала у Владимира Вольфовича еще не случалось (А. Перцев). В лагере демократической оппозиции сегодня такой разлад, что и третье место для них – скорее подарок от Владимира Жириновского, который изрядно поднадоел электорату своим избитым репертуаром (М. Куштанин).
Похожие метафоры используются и в дискурсе избирательной кампании в Соединенных Штатах. Ср.:
We celebrate the peaceful transition of power in a democracy; and then we sit back and judge how the players perform – how graceful the losers, how gracious the winners, a fierce pageant of patriotism and pride and prejudice all tightly staged on the Capitol (N. Gibbs / Time). [Мы гордимся, что можем передать власть мирным способом в демократическом режиме; потом мы откидываемся на спинку стула, чтобы оценить выступление актеров: как элегантны проигравшие и насколько снисходительны победители, зловещий маскарад, зовущийся патриотизмом, гордость и предубеждения, все тщательно организовано на Капитолийском холме.] Gore and Bush could consider 2000 a dress rehearsal (L. Mirror / Time). [Гор и Буш могли бы считать выборы 2000 генеральной репетицией].
Представленные в настоящем разделе материалы свидетельствуют, что в сфере "зрелищной" метафоры общего больше, чем различий. Это можно объяснить тем, что рассматриваемая сфера во всем цивилизованном мире имеет очень много сходного. Мир искусства и шоу-бизнеса – это некий глобальный интердискурс, который существует в сети Интернета, в рамках обмена гастролями и телепрограммами, благодаря прокату лучших кинофильмов во всех частях света и др. Категоризация сферы искусства в различных языковых картинах мира очень близка, это относится даже к национальным разновидностям зрелищ, в которых также существуют рассмотренные выше фреймы и слоты ("создатели и участники представления", "зрители и их реакция", "подготовка представления", "жанры" и др.).
По существу совпадает и прагматический потенциал российской и американской театральной (по сфере происхождения) метафоры. Она акцентирует неискренность политиков, их несоответствие народным ожиданиям, стремление привлечь внимание яркой формой выступлений, создать атмосферу карнавальности и тем самым в той или иной мере отвлечь избирателей от серьезных проблем. Театральная метафора часто используется как средство сатиры, она привлекает внимание к самым больным точкам организации политической жизни.
Распространенность рассматриваемой метафоры в политическом дискурсе объясняется и той важной ролью, которую играют зрелищные искусства в социальной жизни названных стран, и тем, что организация политических мероприятий в современном мире все чаще реально напоминает театральные представления, что по представлениям "полит-технологов" позволяет эффективнее привлекать к ним уставших и все более апатичных избирателей. Неискушенные граждане все чаще воспринимают политическую борьбу как искусственное зрелище, созданное на потребу скучающему электорату, который в качестве аплодисментов, возможно, отдаст свой голос понравившемуся актеру.
Рассмотренные различия между российской и американской политической метафорой в указанной сфере связаны с деталями, а не с общими принципами ее организации:
• в американской политической речи велика доля метафор, связанных с миром кино; подобные метафоры используются и в России, но все-таки не так активно, как в США;
• в российской политической речи значительно чаще, чем в американской, используются образы, связанные с цирковым искусством;
• создатели российских политических текстов нередко обращаются к образам, характерным для традиционных русских национальных зрелищ (балаган, раек, действо). Однако сугубо национальные концепты занимают как в российской, так и в американской метафоре рассматриваемой сферы лишь очень небольшую нишу, это всего лишь частички отдельных слотов.
Легко заметить, что в настоящее время уже не воспринимаются как какая-то экзотика или своего рода знаки иного "заманчиво разлагающегося мира" метафоры, связанные с такими зрелищами, как рок-опера, мюзикл, стриптиз и др. В настоящем издании не место для оценки столь сложного и неоднозначного явления, как глобальная экспансия американской культуры, однако важен тот факт, что поток американских по происхождению образов в российской политической речи все увеличивается, а встречного движения пока не наблюдается.
Контрольные вопросы и задания
1. Чем можно объяснить активное использование метафорической модели "ПОЛИТИКА – это ТЕАТР" в современном политическом дискурсе?
2. Чем отличается использование метафорической модели "ПОЛИТИКА – это ТЕАТР" в российском и американском политическом дискурсе?
3. Назовите основные фреймы метафорической модели "ПОЛИТИКА – это ТЕАТР". Почему состав этих фреймов в российском и американском политическом дискурсе практически совпадает?
4. Чем вы можете объяснить тот факт, что метафоры из подсферы-источника "кино" используются в американской политической коммуникации значительно чаще, чем в российской?
6. Выделите в следующих фрагментах метафоры со сферой-источником "кино"? К каким фреймам указанной модели относятся следующие примеры метафорического словоупотребления?
Славная когорта кандидатов в президенты, похоже, лишилась главного клоуна: ЦИК отказал в регистрации Владимиру Жириновскому (В. Устюжанин, Комсомольская правда).
Думское меньшинство свой неуспех раскрутило до уровня шекспировских трагедий. Вышли на сцену и обманутый король Лир (Евгений Примаков), и загнанный в угол мятущийся. Гамлет. (Явлинский), и страдающий Ромео (Кириенко) (С. Благодоров, Комсомольская правда).
В лагере демократической оппозиции сегодня такой разлад, что и третье место для. них – скорее подарок от. Владимира Жириновского, который изрядно поднадоел электорату своим избитым, репертуаром. (М. Куштанин, Российская газета).
Но в этом как раз самая сильная сторона человека, точно понявшего, что сегодня нужно нашему народу, уставшему от политического балагана (Ю. Васильев, Российская газета).
Зато лучший грим, был у Геннадия Зюганова. Гримировать Геннадия Андреевича стали так густо и обильно, что лидер коммунистов с каждым днем становился все более похож на шарж своего исторического предшественника. Ну и хорош был "макияж" политический. Чувствуя, падающий рейтинг красных идей, Зюганов все чаще гримируется, под социалиста, а то и консерватора (А. Семенова, А. Достов, Московская правда).
Есть такая, цирковая, профессия – антиподист. Это когда артист подбрасывает и ловит предметы не руками, а ногами. В последнее время все большее число отечественных политиков (больших и малых) предлагают, российским избирателям освоить причуды, этого старинного жанра. Проголосовать не руками, а ногами (С. Чугаев, Комсомольская правда).
Безапелляционность заявлений Явлинского и феноменальный рост его рейтинга всерьез озаботили президентских драматургов (И. Иванцов, Комсомольская правда).
Есть что-то мелкое, циничное и смешное одновременно в показных трюках, направленных на "повышение" рейтингов кандидатов в президенты (А. Хисамов, Российские вести).
Они (власти) играют в свою циничную командную игру, на фоне которой причуды Ельцина были только клоунскими репризами между главными номерами программы (Ш. Муладжанов, Московская правда).
Война в Югославии как ситуация-магнит в российском и американском политическом дискурсе
В последнее десятилетие неоднократно обнаруживалось, что народы России и Соединенных Штатов проявляли трагическое непонимание позиций друг друга по отношению к локальным вооруженным конфликтам. Это непонимание наиболее ярко проявилось при оценке боевых действий на территории бывшей Югославии, Ираке и Чечне. Ярким примером может служить такой факт: абсолютное большинство граждан и все крупные политические партии России осуждали кровавый антисербский террор албанских сепаратистов в Косово и варварские бомбардировки мирных городов Югославии. А вот в большинстве европейских стран и в Соединенных Штатах общественное мнение было на стороне жертвы режима Милошевича – свободолюбивого албанского народа, которому оказали помощь доблестные войска НАТО.
Очевидно, что обычный человек не в состоянии объективно разобраться в причинах межнациональных конфликтов. Ему "помогают" в этом профессиональные политики и журналисты. А одна из задач когнитивной лингвистики – выявить пути воздействия на общественное мнение, способы концептуализации и переконцептуализации политической действительности в национальном сознании.
Исследование факторов, воздействующих на общественное мнение той или иной страны, – проблема многоаспектная. Один из важных путей ее решения – это когнитивное изучение способов метафорического оправдания (и осуждения) войны, т. е. способов образного объяснения того, почему данные боевые действия с моральной точки зрения необходимы и законны или же, наоборот, аморальны и беззаконны. Такое исследование должно быть проведено с учетом общей роли милитарных (по сфере-мишени) метафор в политическом дискурсе России и Соединенных Штатов.
В современном политическом дискурсе метафора стала мощным средством концептуального воздействия на общество. Например, в когнитивном исследовании Дж. Лакоффа (1991) показано, как правительство США и поддерживающие его средства массовой информации при помощи специальной системы концептуальных метафор внедряли в сознание американского народа (и всего мирового сообщества) мысль о том, что военные действия Соединенных Штатов против режима Саддама Хусейна в Ираке этически безупречны. Основной аргумент – это борьба против кровавого тирана, совершившего неспровоцированный акт агрессии против народа Кувейта. В этой же публикации рассматриваются метафорические аргументы, используемые в Ираке для осуждения вмешательства США во внутренние дела арабских стран и помощи тоталитарному режиму в Кувейте. Для арабов отношения между Ираком и Кувейтом – это внутрисемейные отношения между братьями, которые в какой-то ситуации могут поссориться, но не имеют права призывать в такой ситуации посторонних в качестве защитника или судьи. К тому же
Ирак – это старший брат, который по арабским традициям имеет полное право требовать послушания от младшего. Для арабов Америка – это чужестранец (и к тому же иноверец), пытающийся вмешаться во внутрисемейные отношения арабов. Для американских лидеров отношения между Кувейтом и Ираком – это отношения между наглым разбойником и мирным обывателем, которому, к счастью, приходит на помощь его старый надежный друг – доблестный полицейский.
Как отмечает Дж. Лакофф (1991), взаимное непонимание между американцами и арабами во время войны в Персидском заливе во многом объясняется различной ролью ряда концептуальных метафор в национальном сознании. Используемые американскими политиками для оправдания своих действий метафорические образы оказались убедительными для большинства европейцев и американцев, но на жителей Ближнего Востока большее впечатление производили метафоры сторонников Саддама Хусейна.
К не менее интересным и важным результатам могло бы привести сопоставление метафорического моделирования балканских событий в российском и американском политическом дискурсе. Оказывается, что и американская, и российская системы представления событий в Югославии вполне соответствуют рассмотренной Дж. Лакоффом метафорической схеме "Злодей – Жертва – Доблестный спаситель". Но Злодей и Жертва в политическом дискурсе США и России как бы меняются местами: для американцев Злодеи – сербы, а Невинная жертва – албанцы; а в освещении российской прессы все наоборот: Злодеи – албанцы, Невинная жертва – сербы. Соответственно в роли Доблестного спасителя в европейской и американской метафорической картине мира выступали войска НАТО, тогда как в представлении наших политиков и большинства журналистов эту роль должны были выполнить российские воины. Похоже, что российский взгляд на распределение ролей оказался под сильным влиянием метафоры родства: наши братья по крови и религии, конечно, больше подходят на роль жертвы, чем на роль злодея. Скорее всего, реальность не соответствует ни той, ни другой схеме: обе конфликтующие стороны были одновременно и жертвой и злодеем, а натовские генералы, возможно, думали о демонстрации своей мощи больше, чем о спасении невинной жертвы.
Показательно, что при характеристике положения дел в Югославии российские средства массовой информации постоянно использовали концептуальную метафору РУССКИЕ И СЕРБЫ – БРАТЬЯ. Как известно, использование метафоры родства – мощное средство переконцептуализации политической картины мира. Вместо общепризнанных в цивилизованном мире принципов межгосударственных отношений (невмешательство во внутренние дела, выполнение решений международных организаций, уважение прав человека и др.) к отношениям между Россией и Югославией метафорически применяется модель внутрисемейных отношений. А эти отношения регулируются не столько законами, сколько традиционными представлениями о том, как должны поступать родственники в тех или иных ситуациях. Все члены семьи – это "свои", и при необходимости они должны совместно противостоять "чужим"; в соответствии с семейной этикой на защиту "своего" надо становиться вне зависимости от того, прав он или нет; "своим" надо помогать бескорыстно, не задумываясь при этом о материальных издержках и взаимоотношениях с "чужими".
Удивляет сам способ метафорического выявления "братьев". По используемой логике, сербы – это наши братья, потому что все мы славяне. И Россия просто обязана им помогать. А вот католики-хорваты и мусульмане-боснийцы для нас уже не совсем братья, во всяком случае менее близкие родственники, чем православные сербы. Иначе говоря, при выявлении "братьев" используется еще и конфессиональный критерий. При этом как бы забывается, что в России живут не только славяне и не только православные. Например, российским татарам-мусульманам братья по вере скорее боснийцы и албанцы. А у татар-атеистов на раздираемых религиозными войнами Балканах вообще нет близких родственников.
При оценке роли рассматриваемой модели следует учитывать, что метафора родства – одна из наиболее традиционных для российского политического дискурса. В соответствии с этой моделью отношения между государством и гражданами, между лидером страны (царем, президентом, генеральным секретарем и др.) и народом концептуально представляются как отношения в семье, члены которой ощущают кровную связь между собой и душевную привязанность друг к другу. Точно так же представляются отношения между славянскими странами и между православными народами.
Эти метафоры по существу неистребимы в российском сознании. Метафора родства широко использовалась уже в политической речи Российской империи (Россия – это мать, Москва – матушка, царь – батюшка, императрица – матушка, соответственно подданные – это дети, "возлюбленные чада", все славяне – братья, православные народы - тоже братья).
В советскую эпоху рассматриваемая модель была приведена в соответствие с новыми идеологическими потребностями. Так, место братьев по вере и крови (православных и славянских народов) заняли "братья по классу" (пролетарии всех стран) и идеологии. Одновременно были обнаружены и другие родственные связи: как сформулировал В.В. Маяковский, "Партия и Ленин – близнецы-братья". В других случаях Ленин представал уже как "дедушка", а юные пионеры назывались его внуками. Сталин постоянно именовался "отцом народов", а вот Горбачев оказался отцом только перестройки (и одновременно ее прорабом).
Каждый новый этап развития политического дискурса привносит изменения в закономерности развертывания рассматриваемой модели. Ведущая концептуальная метафора времен Л.И. Брежнева – это большая семья братских народов (а также братских партий), каждый рядовой (и не только рядовой) член которой испытывает сыновьи чувства в ответ на отеческую (и одновременно материнскую, одним словом, родительскую) заботу коммунистической партии и советского правительства. В последнее десятилетие ХХ в. оппозиция много говорила о том, что государством управляет некая "семья", главой которой является сам президент. Одновременно крестные отцы, паханы, братки, семьи и кланы обнаружились и в среде политиков. В результате традиционная метафора родства объединялась с криминальной метафорой, которая тоже имеет в нашей стране многовековую историю.
В современных текстах встречается и метафорическое использование лексики родства в соответствии с традиционными моделями. Так, один из постоянных аргументов противников продажи земли состоит в том, что "Земля – мать, а мать продавать нельзя". Ср. также: Мы все говорим, что после матери вторая мать деревня (Н. Харитонов). Мы (русские, украинцы и белорусы) были непобедимы, когда были вместе. У нас общие корни, мы – единая семья (В. Путин).
Кстати, обратим внимание: наш президент в данном случае включил в "единую" семью только восточнославянские народы.
Значительное место в современной российской политической метафоре занимает образное представление союза страны и ее официального лидера. Президентские выборы могут метафорически обозначаться как обручение, последующий период – как предсвадебный, вновь избранный президент и страна – как жених и невеста, инаугурация – как вступление в брак, а первые сто дней после нее – как медовый месяц. Предложение занять важный государственный пост в нашей стране нередко называется сватанье (сватовство).
Для американского политического дискурса метафора родства мало характерна, а поэтому российские метафорические аргументы не производят должного впечатления в США. Для американцев гипотетическое и даже вполне реальное кровное родство – это не причина для оказания материальной и тем более военной помощи. Как показал Дж. Лакофф, в Америке особенно действенны метафоры болезни и здоровья, финансовые и спортивные метафоры, образ отвечающего за порядок полицейского, представление войны как продолжения политики (метафора немецкого генерала Карла Клаузевица) и др. В американской ментальности президент как бы подписывает контракт с народом-работодателем. А если президент Милошевич или президент Саддам Хусейн нарушают условия контракта, то они – преступники. Для американцев Югославия – это больной организм, который вынуждены лечить натовские доктора. Или нарушающий порядок гражданин, которого вынужден призвать к порядку доблестный полицейский дядя Сэм.