– Нет! Я великодушный и... понимающий.
(Переходит на шёпот).
– Мне Давыдов как-то сказал, что у него двадцать два сантиметра. Двадцать два! Это против моих-то пятнадцати... Я на тебя не в обиде, Лан. Чего-то подобного я ожидал. Зачем тебе я со своими статьями и заметками, если рядом ходит Давыдов с глазами, тиражами, подбородком и двадцатью двумя сантиметрами! Я не обижен, нет, и не оскорблён... Так... раздражён немножко... Только ты уж ни в коем случае не подумай, что я решил свести счёты с жизнью из-за твоей измены. Нет! Нет и нет!
(Вскакивает и начинает носиться по комнате).
– Нет и нет! Твоя измена тут не при чём! Мне плевать на твою измену! И на тебя плевать! И на Давыдова! И на его тиражи! И на его сантиметры двадцать два раза плевать-растереть, плевать-растереть, плевать-растереть...
(Резко останавливается и замирает).
– Знаешь, каким Давыдов был в детстве? Маленьким! Белобрысым! И очень-очень сопливым! Во дворе его так все и звали – Сопля. Лето на дворе, или зама, у Никитки под носом всегда висело, а дышал он открытым ртом! Открытым ртом, потому что его сопливый нос был забит!! Эй!!! Ты променяла меня на Соплю! Слышишь, любимая?!!
Садится за стол, хватается за голову, бормочет.
МАМОНТОВ:
– В школе он сначала был двоечник, но потом вдруг выровнялся, сначала стал хорошистом, а после и вовсе отличником. Он подхалимничал учителям, он ябедничал, он сдавал и крысятничал, пацаны терпеть его не могли, а девчонки... Да, а девчонки влюблялись в него поголовно уже тогда, потому что детские сопли прошли, Давыдов вымахал под два метра, занялся спортом и заявил, что у него будет своя пивоварня. Пивоварня! Xа-ха! Я и дружил-то с ним все эти годы только потому, что видел – нет у него никакой пивоварни! Нет, и никогда не будет!! Кто его надоумил писать детективы?! Кто?! Он ведь работал в моей газете, писал посредственно – очень посредственно! – носил рваные джинсы, растянутый свитер и каждый месяц занимал у меня пятьсот рублей до зарплаты. Каждый месяц! Пятьсот рублей до зарплаты! И вдруг – на тебе! И тиражи, и гонорары, и дом в элитном посёлке, и встречи с читателями, и двадцать два сантиметра, и ты – ты, моя Ланка, – вовсе не серая и не замотанная, а красивая и ухоженная. Моя!!! Дорогая. Любимая. С планами на будущее, с талией, с грудью, с ногами как у богини... Слушай, ты же никогда не читала подобной литературы! На кой он тебе сдался, этот Давыдов?!!
Встаёт.
Заново строит сооружение.
Стул на диван. Табуретку на стул.
Смотрит задумчиво на уродливую пирамиду.
МАМОНТОВ
(обходит вокруг дивана):
– Странно... Почему именно я стал неудачником?! Почему я?! Почему я... У Давыдова всё для этого было – сопли, плохие заметки, плохая зарплата, рваные джинсы, растянутый свитер, отсутствие зонтика, квартиры и оптимизма... Почему я?!! Я тоже писал детективы, но у меня их не взяли ни в одном издательстве, а у него взяли в одном, но в самом крутом...
Лезет на пирамиду.
Балансирует и хихикает.
МАМОНТОВ:
– Какие высокие потолки... И почему я не догадался построить второй этаж? Ланка, если бы у нас был второй этаж, ты изменила бы мне с Давыдовым?! Изменила бы... Против двадцати двух сантиметров разве попрёшь с малогабаритной квартирой?
Замирая, смотрит на портрет.
МАМОНТОВ:
– Только ты не подумай, что я вешаюсь из-за тебя. Нет! Просто кризис. Мировой финансовый кризис среднего возраста. Знал бы, верёвку купил. Вот у Давыдова наверняка есть длинный капроновый фал, но у него никогда не хватит чувства юмора повеситься в Новый год. Чёрт...
Долго балансирует и, наконец, падает. Садится возле дивана.
МАМОНТОВ:
– А ведь всё равно все подумают, что я повесился из-за твоей измены. Или из-за того, что у Давыдова тиражи, а у меня – заметки. Или из-за того, что газету закрыли, или... Чёрт, кажется, придётся писать объяснительную... или как там это правильно называется? Предсмертную записку! "В моей смерти прошу винить... трам-пам-пам!"
Вскакивает, бежит к шкафу, достаёт пачку бумаги и ручку.
Садится за стол.
Задумывается, грызя ручку.
СЦЕНА ВТОРАЯ
МАМОНТОВ:
– В моей смерти прошу винить... прошу винить... Кризис? Нет, какой, к чёрту, кризис?! Кризис – понятие абстрактное, неодушевлённое и удобное, когда надо кого-то винить. Нет, не кризис. Кого можно винить в своей смерти, когда до Нового года осталось пятнадцать минут?! Знаю, кого.
Вскакивает, хватает гантель и несколько раз выжимает её правой рукой.
МАМОНТОВ:
– Знаю, кого! Как я сразу не догадался, кто виноват в моей смерти?
Начинает быстро ходить по комнате, дёргая себя за удавку.
МАМОНТОВ:
– Как же я сразу не догадался!
Хватает бумагу, ручку, садится за стол.
Пишет, диктуя сам себе вслух.
МАМОНТОВ:
– "Уважаемый президент! Как ни крути, а во всём виноваты Вы..." Нет, стоп, что это такое – "как ни крути"?! Чего не крути? Кого ни крути? Президента? Давыдова? Мою несчастную, загубленную жизнь?! Ах ты, чёрт... Трудно-то как! Трудно и очень волнительно обвинять в своей смерти кого-то, пусть даже и президента...
Рвёт бумагу, бросает под стол.
Берёт новый лист, пишет, диктуя вслух.
МАМОНТОВ:
– Господин президент! Мне сорок четыре года, я среднестатистический житель Москвы без особых талантов и... Стоп. Какая разница президенту, сколько мне лет? И почему это я "без особых талантов"?!
Рвёт бумагу, бросает под стол.
Берёт новый лист, задумывается, грызя ручку.
Снова пишет, диктуя вслух.
МАМОНТОВ:
– Господин президент! Кризис, он у каждого свой. У меня кризис... полный. Кризис всего. Любви. Финансов. Самооценки. Старой дружбы. У меня даже кризис верёвки, на которой мне предстоит повеситься! Вы заметили, господин президент, что моя удавка состоит из непосредственно верёвки, куска старой проволоки и поношенного ремня?! Заметили ли вы, господин президент, что... Чёрт!
Вскакивает, рвёт бумагу.
Веером разбрасывает обрывки по комнате.
Берёт новый лист, садится и диктует себе.
МАМОНТОВ:
– Господин президент...
Слышится стук молотка за стенкой.
МАМОНТОВ
(вскакивая):
– Заткнись, дятел! Убью, сука! Убью!
Бьёт в стену гантелью.
Стук усиливается и учащается.
Мамонтов поворачивается к стене спиной.
Монотонно начинает долбить в стену ногой.
МАМОНТОВ:
– Господин президент! Вы не знаете, отчего в стране полно придурков с молотками? Отчего они заколачивают гвозди днём, ночью, утром, вечером, в будни, в выходные и даже в Новый год?! Может, существует кризис мозгов? Может, когда голову занять совсем нечем, руки тянутся к молотку и гвоздям?! Может...
Перестаёт стучать ногой в стену, прислушивается.
Молотка не слышно.
Мамонтов на цыпочках подходит к столу, ведя себя за удавку, как за поводок.
Рвёт предыдущую бумагу, бросает под стол, берёт следующий чистый лист.
МАМОНТОВ
(диктуя, пишет):
– Господин президент! Страна на грани развала! Вернее, не страна, конечно, а лично я, но разве отдельно взятая личность – это не целая страна со своими возможностями, талантами, тараканами, гусями и кризисами?! Почему, господин президент, мою газету закрыли, а издательство, которое издаёт Давыдова, цветёт и пахнет?! Почему?!! Разве это справедливо, одним – всё, а другим пятнадцать сантиметров?! Извините, господин президент, я, конечно понимаю, что это не к вам... Это к доктору. Впрочем, всё – к доктору. К вам – только по существу. А по существу, это как? Вот у меня жена... того... с другом детства... в моей кровати. Вы не могли бы издать закон, согласно которому друга детства в такой ситуации можно было бы на месте, прямо в своей кровати, прямо на жене... шампуром в жизненно важные органы?! Ну да, это не выход. Так в стране никого не останется, может быть, даже вас, господин президент, потому что все мы чьи-то друзья...
Бросает ручку, отодвигает бумагу.
МАМОНТОВ:
– Это не выход. Но хоть одну-то зарубочку на теле друга можно сделать?! Одну малю-ю-ю-юсенькую зарубочку, чтобы она чесалась всю жизнь, и чтобы друг помнил мою кровать, мою жену и меня, его самого лучшего друга Володю Мамонтова! Э-эх! Господин президент, господин президент! Мне осталось жить всего пятнадцать минут. Пятнадцать минут новогоднего праздника в этой убогой, нищей стране, которой являюсь я сам! Вы не в курсе, почему все несчастья случаются одновременно?! Не успел я застукать друга детства с женой, как позвонила дочь и заявила, что она уезжает в Южную Африку спасать редких животных, занесённых в Красную книгу. И уехала ведь! Где только деньги взяла на билет, зараза! Скажите, вы не выдаёте денежные пособия девушкам, которые валят в Южную Африку спасать крокодилов? Правильно, не выдаёте, а то девушек в стране не останется, а редких животных всё равно больше не станет. В общем, где мой первый ребёнок, я точно не знаю. А второго ребёнка я не родил. Ланка говорит – возраст, фигура и всё такое. Я ей – а материнский капитал? Такие деньжищи и мимо! Квартиру расширим, ремонт сделаем, на даче баню построим. А она – на этот капитал два раза в Турцию съездить, а грудь обвиснет. Вот так, господин президент. Теперь она с грудью, и при Давыдове.
(Кладёт портрет жены лицом вниз).
– А я – с самопальной удавкой на шее и без материнского капитала. Нет, всё-таки нужно издать закон, что если найдёшь Давыдова в своей кровати, со своей женой, то с ним и его тиражами можно делать всё, что душа пожелает. Рвать, топтать, плевать, вытирать ноги, расчленять и жарить собаке на завтрак.
Слышится канонада фейерверков. Крики "Ура! С Новым годом!"
МАМОНТОВ
(взглянув на настенные часы):
– Идиоты. Ещё пятнадцать минут до Нового года! Ещё целых пятнадцать минут до моего повешания!
(Читает то, что написал на бумаге).
– Нет, ну что это? "Так в стране никого не останется, может быть, даже вас, господин президент, потому что все мы чьи-то друзья!"
Рвёт написанное, бросает под стол.
Встаёт и включает гирлянду на ёлке.
Ёлка мигает разноцветными огнями.
МАМОНТОВ
(задумчиво):
– Раз, два, три, ёлочка, гори. В детстве я верил, что Дед Мороз знает все мои тайные желания и...
(Наклоняется, шарит под ёлкой, достаёт какой-то свёрток и удивлённо на него смотрит).
– И дарит мне то, в чём я больше всего нуждаюсь.
Разворачивает блестящую упаковочную бумагу.
Из свёртка вываливается длинная верёвка и мыло.
Мамонтов потрясённо смотрит на пол, где лежит набор самоубийцы.
МАМОНТОВ
(хватая портрет жены со стола, шипит ей в лицо):
– Твои шуточки?!! Твои, да?!! Думаешь, я сразу в петлю скакну, если у меня нет жены и работы?! Думаешь... Впрочем, ты всё правильно думаешь.
(Поднимает верёвку и кидает её на стол).
– Только вот верёвка твоя мне не нравится. Синтетика! И, наверное, Китай. Не хочется умирать в китайской синтетике!
Гордо поправляет узел своей удавки, ставит портрет на место, садится.
Диктует себе, но не пишет.
МАМОНТОВ:
– Господин президент, вам дарили когда-нибудь на Новый год верёвку и мыло? А мне дарили. Собственная жена. И ведь что обидно – я точно знаю, она это не сама придумала, это Давыдов ей подсказал! Это его изощрённая писательская фантазия придумала для меня такой извращённый новогодний подарок!
Хватает верёвку, швыряет в ёлку.
Верёвка живописно повисает на зелёных, искусственных ветвях.
МАМОНТОВ:
– Хоть бы пистолет подарили! Или яду хорошего! Нет, боятся потратиться! И это с его-то бешеными гонорарами! Забыл, сволочь, как три раза мне пятьсот рублей не отдал?!! Забыл... Господин президент!
Хватает лист бумаги и быстро пишет.
МАМОНТОВ:
– Вы отдаёте свои долги? И я отдаю. Причём, с бо-ольшими процентами! С огромными! Брал в банке сто тысяч, а отдавать должен двести! Брал на машину, а машина моя теперь – где?! Правильно, в металлоломе. Вчера позвонил какой-то доброжелатель, сказал, что Ланка мне изменяет с моим же другом, в моём же доме. Я в машину прыгнул и помчался по встречке. Навстречу "Камаз" попался... не "Ока", не "Фолькскваген Жук", не квадроцикл какой-нибудь и не снегоход, а – "Камаз"! Точняк ему промеж фар влетел! На мне ни царапинки, но машина в хлам. А кредит ещё платить и платить, лямку тянуть и тянуть, пыхтеть и пыхтеть... А работы нет! Ничего нет!! И не предвидится. Кризис в голове, в сердце и во всём, что ниже. Ничего не могу и не хочу.
Бросает ручку, рвёт бумагу, бросает под стол.
МАМОНТОВ:
– Кризис – это затишье желаний. Можно пересидеть, конечно, забиться в свою норку и пересидеть, только – зачем?! Ведь одно желание всё-таки осталось – повеситься. И я с удовольствием этому желанию отдаюсь, господин президент. Вот только потолки...
(Задумчиво смотрит на потолок).
– Потолки тут безумно высокие. Ну, очень высокие потолки!
(Вскакивает).
– Господин президент, на хрена в нашей стране такие высокие потолки?! Ведь ни одна сволочь летать не умеет! Даже Давыдов. А уж у него – гонорары! М-да-а-а... А до Нового года ещё целых пятнадцать минут!
Хватает гантель, бьёт ею в стену.
В ответ незамедлительно стучит молоток.
Мамонтов бросает гантель.
Садится на пол и качается в такт ударов.
Ёлка мигает.
За окном снова салют.
Тихонько воя, Мамонтов заползает под ёлку.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Затихнув, Мамонтов неподвижно лежит некоторое время.
Дрожит спиной, словно плачет.
Молоток перестаёт стучать.
Мамонтов поднимается, обнаруживая на лице улыбку.
Встаёт, забирается на диван с ногами, снова смотрит на потолок.
МАМОНТОВ:
– Пятнадцать минут до Нового года! Ещё пятнадцать минут личного и всемирного кризиса.
Спрыгивает с дивана, идёт к столу, хватает ручку, начинает писать размашисто и небрежно.
МАМОНТОВ:
– Господин президент! Вы не знаете, почему сука Давыдова ходит за ним по пятам, а моя всё время норовит сбежать? Когда я говорю "сука", я имею в виду собаку женского пола. Да, мы брали с ним три года назад девочек-лабрадоров из одного помёта, так его девка – Дэйзи, сука, то есть, боится Давыдова даже из виду потерять, а моя... Моя Рэйчел, господин президент, сбежала вчера третий раз за год! Уж я бегал, искал её! Звал. Умолял вернуться, на коленях в лужах стоял! Да, стоял, потому что я люблю её, Рэйчел, как самого близкого человека люблю. Она единственное живое существо на свете, которое лижет мне лицо и приносит тапочки, когда я пьяный.
Перестаёт писать.
МАМОНТОВ:
– Когда я пьяный, мы едим с ней из одной миски, спим на одной подстилке, а утром вместе выходим гулять. Это сближает, господин президент, очень сближает. И вот вчера Рэйчел сбежала. Учуяла кобеля. Или кобель её учуял, я не знаю, как у них там всё происходит в области чувств. Моя маленькая девочка Рэйчел сбежала! Это ли не повод повеситься?!
Понимаете, я в один день остался без жены, без собаки, без дочери, без друга, без работы и без машины! Я без всего остался!
Вскакивает.
МАМОНТОВ:
– Вы понимаете, господин президент, что значит остаться нищим, без будущего, без перспектив и без надежды?! Вы понимаете, что значит остаться без верёвки и с такими вот высокими потолками?!! А Давыдову – всё! И тиражи! И собака! И моя жена! И... Чёртовы сантиметры... Как вы думаете, господин президент, может быть, в них всё дело?!
(Хватает бумагу, бормоча, читает написанное).
– "Вы не знаете, почему сука Давыдова ходит за ним по пятам, а моя всё время норовит сбежать? Когда я говорю "сука", я имею в виду..." Ужас.
(Рвёт бумагу, бросает под стол).
– Вот уж никогда не думал, что писать предсмертную записку так трудно.
(Хватает портрет жены, кричит ей в лицо).
– Никогда не думал, слышишь?!
(Вешает портрет на стену).
– Это даже трудней, чем повеситься! Хорошо, что до Нового года ещё целых пятнадцать минут.
Садится за стол. Берёт новый лист. Бормочет, задумчиво грызя ручку.
МАМОНТОВ:
– Господин президент, господин президент.... Господин президент, мне так много хочется вам сказать, что даже слов не хватает, несмотря на богатый журналистский опыт. Ну, не хватает мне слов!
Вот почему мне в сорок четыре года вдруг иногда хочется покататься на карусели?! Почему я люблю есть мороженое тайком, а машину водить по встречке со скоростью сто двадцать километров в час? Почему я стесняюсь красивых женщин, а некрасивых боюсь?! Почему я двадцать лет люблю только жену, и даже ради любопытства не подумал ей изменить, хотя любопытства всегда было навалом?! Вам не кажется, что во всём этом есть доля вашей вины, господин президент?!
Замолкает, быстро пишет, зачёркивает и снова пишет.
МАМОНТОВ:
– Нет, ну и что это?! "Господин президент, почему бы вам не разрешить кризис в отдельно взятой стране, вернув мне жену, дочь, собаку, машину и кредит банку?!"
(Рвёт бумагу и бросает её под стол, где уже гора белых обрывков).
– "Вернув мне жену!" Что он, волшебник, что ли?! Гарри Поттер, или кто у нас там главный по волшебству? Снежная королева? Дед Мороз?! Нет, господин президент, вы не Дед Мороз, не Гарри Потер и уж, тем более, не Снежная королева...
(Вскакивает и начинает ходить по комнате, грызя ручку и теребя удавку на шее).
– Ну, а с другой стороны, какие ещё антикризисные меры можно предпринять, господин президент? Дать денег, вернуть жену и... убить Давыдова. Господин президент!
(Резко останавливается и молитвенно складывает на груди руки).
– Разрешите мне безнаказанно грохнуть популярного писателя-детективщика Никиту Давыдова! Буду искренне вам признателен! Может быть, тогда я даже воздержусь от самоубийства!
Хватает бумагу и что-то пишет. Комкает, бросает под стол.
МАМОНТОВ: