Старая дорога. Эссеистика, проза, драматургия, стихи - Роман Перельштейн 8 стр.


Таковы краеугольные камни религиозных мировоззрений. Но это камни, лежащие у подножия горы, на которую духовным искателям предстоит взойти. И взбираются они по одной и той же горе, хотя поначалу кажется, что каждая великая религия – это отдельная гора. Но в Боге нет ничего отдельного. Бог это Тот, Кто все Собою связует. Вот почему так бесконечно важно свидетельство Померанца и Миркиной: "Всякий, пришедший в глубину глубин – в Бога, – не может не встретить там другого путника, пришедшего туда же". А если ты не встретил там другого путника, то значит, ты просто еще не дошел до вершины. Ты принял за вершину свою религиозную теорию, систему взглядов, руководящую идею, то есть свой собственный ум…

Догматические положения не нужно оспаривать. Нужно просто подниматься в гору. Шаг за шагом. И чем выше ты поднялся, тем меньше тебе хочется кому-то или чему-то противоречить. В твоей душе мир. Спорящие голоса, твердые нотки, которые ты слышал у подножия горы, тонут во всеобъемлющем просторе и ветре. И в этом просторе рождается фраза: "Стиль полемики важнее предмета полемики". В истинное общение каждый привносит свой простор, и этим просторам не тесно вместе. Они не выталкивают друг друга из беседы, а делают ее глубокой, и такая беседа заканчивается проникновенным молчанием, в котором рождается святыня.

Там, на высоте, начинает звучать совершенно иная музыка. Бог един, а тем, кто стоит у подножия горы, хочется, чтобы Бог был единственным. И вот создается целая духовная индустрия, которая работает на это мироощущение. Я не говорю сейчас о средневековых, зачастую изуверских формах богопочитания, я говорю об умонастроении современных христиан, иудеев, мусульман, буддистов. Я говорю о таком важном внутреннем движении к Богу единому, в котором нет ничего жесткого, нетерпимого, застывшего, ничего старчески-раздражительного или инфантильно-агрессивного.

Померанц и Миркина не призывают отказываться от одного образа Бога в пользу другого Его образа, и уж тем более переходить из одной веры в другую. Они предлагают осознать приблизительность любого образа и условность любых символов. Они зовут искать глубину той веры, которую ты исповедуешь, но там, на глубине, увидеть такой свет, который светит всем…

Нет истинной или неистинной веры. Есть бездонная глубина веры и ее поверхностный слой, в котором обретаются консерватор, фанатик и изувер. Есть только человек, который либо чувствует чужую боль как свою собственную, либо осознает, что другой – это тоже я, либо не чувствует и не осознает.

Бог есть, Бог един, и все мы дети Божьи…

В Дахау была найдена молитва безвестного еврея, видимо, хасида, написанная на клочке оберточной бумаги: "Да перестанет всякая месть, всякий призыв к наказанию и возмездию. Преступления переполнили чашу, человеческий разум не в силах больше вместить их. Неисчислимы сонмы мучеников… Поэтому не возлагай их страдания на весы Твоей справедливости, Господи, не обращай их против мучителей грозным обвинением, чтобы взыскать с них страшную расплату. Воздай им иначе… Прими во внимание добро, а не зло. Пусть мы останемся в памяти наших врагов не как жертвы, не как жуткий кошмар, не как неотступно преследующие их призраки, но как помощники в их борьбе за искоренение разгула их преступных страстей. Ничего большего мы не хотим от них". Эту молитву, напечатанную в "Зюддойче цайтунг", несколько раз вспоминал в своих проповедях вл. Антоний Сурожский.

А вот еще одна молитва.

"Человек, которого я знал близко, – писал владыка Антоний, – который оказал на меня определенное влияние в молодости, во время немецкой оккупации был схвачен и отправлен в концентрационный лагерь. Он вернулся оттуда через четыре года. При первой встрече я спросил его: "Что вы вынесли из лагеря?". Он ответил: "Тревогу". Меня это поразило, потому что он был человеком крепкой веры, сильным человеком; и я переспросил: "Вы хотите сказать, что потеряли веру?". И он ответил: "Нет; но видишь ли, пока я был в лагере и подвергался жестокостям, насилию, я сознавал, что Бог дает мне власть прощать. В любое мгновение я мог сказать: Господи, прости! они не знают, что творят… В любое мгновение я мог сказать: Господи, Тебе больше нечего взыскать с них, я простил им в Твое имя. А теперь я на свободе; те, кто нас так мучил, когда-то встанут перед судом Божиим, и я хотел бы всем существом воззвать к Богу: "Прости!". Но как Он может мне верить? Я больше не страдаю…"

Далай-лама, духовный лидер тибетских йогов и мудрецов, поведал о преклонных лет монахе, который провел в китайской тюрьме восемнадцать лет. После своего освобождения он в конце концов добрался до Индии. Как-то Далай-лама спросил его о том, что он пережил в ГУЛАГе? Монах сказал, что несколько раз сталкивался лицом к лицу с опасностью. Тогда Далай-лама спросил, о какой опасности идет речь, полагая, что монах говорит об угрозе для жизни. И монах ответил, что это была опасность утратить сострадание к китайцам…

Чем отличаются друг от друга этот хасид, православный и тибетский буддист? Ритуализированными формами богопочитания? Безусловно. Различие языков и образов религиозного опыта не может быть устранено. Но в духе этих троих людей ничто не разделяет, в духе они едины. И встретились они на вершине одной горы.

7 декабря 2015 г.

О твердости духа

Недавно я получил письмо из Харькова. Моя корреспондентка написала: "Особо выделила для себя такую фразу Зинаиды Александровны: "Чем больше зла перед нами, тем больше тишины и света должно быть в нас". Мысль замечательная. Я бы добавила: тем больше твердости духа, чтобы остановить зло".

Это добавление глубоко меня взволновало. Как именно автор письма собирается останавливать зло?

Григорий Соломонович был человеком безусловно твердого духа, но твердость эта была основана на удивительной открытости сердца, на незащищенности сердца. Вот она загадка из загадок. Пройти всю войну и не ожесточиться. Узнать страдание и стать мягким с другими. Размягчить все твердое в себе и стать сильнее. Нет силы духа без чувства иконной красоты. Нет силы духа без полного затихания ума. Нет силы духа без стремления к прозрачности. Твердый, но не прозрачный дух умножает силы зла.

Иногда борьба необходима. Померанц боролся с фашизмом, боролся со сталинским наследием, но и в борьбе ум должен оставаться тихим. Иначе ум всегда будет шуметь, даже когда открытое противостояние закончится. И ум будет жаждать новой борьбы, потому что сроднился с борьбой, с травмированной психикой, а не с красотой и тишиной. Такой ум всегда будет искать виноватых и на уровне уничтожительных оценок расправляться с ними. Вот чего никогда не делал Померанц.

Григорий Соломонович не борец со сталинизмом, а певец жизни. Если дух крылат, то он и тверд. Но если ты никогда не любил всем сердцем, если ты прямо сейчас не любишь всем сердцем до самого Бога, то грош цена твердости твоего духа. Ты просто будешь сводить счеты, бесконечные счеты.

Это очень тонкая грань. Перейти ее легко. Ты думаешь, что творишь Божью волю, а уже давно вершишь человеческие дела. И вот здесь приходит на помощь Померанц. Его судьба, его книги, как стрелка житейского барометра. Стрелка не кричит, никуда не зовет, но если ты внимателен, ты обратишь внимание на нее, как ты обращаешь внимание на кружащийся осенний лист. И один лист в его непостижимом движении может остановить мысль, может остановить войну в тебе. Слова эти кажутся абсурдом, но в них абсурда не больше, чем в ненависти, чем в яростной борьбе за правое дело, которая развязывает руки дьяволу.

Нам всегда будет нужна скромная фигура мудреца, как точка отсчета тишины, света, красоты, как точка отсчета нас самих. И такой мудрец у нас есть. И он будет с нами до тех пор, пока мы будем с ним.

16 февраля 2016 г.

"Я себя потеряла в Боге"

Духовному поэту и религиозному мыслителю Зинаиде Миркиной исполнилось девяносто лет. Почти полвека она писала в стол, и четверть века ее печатают. Стихи Зинаиды Александровны стали доступны широкому читателю с началом перестройки. Издано четырнадцать поэтических сборников, повесть "Озеро Сариклен", сказки и несколько книг эссеистики, часть из них написана совместно с Григорием Соломоновичем Померанцем. О чете мудрецов снято несколько документальных фильмов. С их именами связаны надежды на духовное преображение интеллигенции. Образовательный уровень и профессиональная принадлежность лишь одна из составляющих русской интеллигентской культуры. Интеллигент – это прежде всего состояние души, в котором присутствует возвышенность и ответственность.

Поэтические сборники Зинаиды Миркиной, некоторые из них переиздавались, выходили в следующем порядке: "Потеря потери" (1990, 2001), "Зерно покоя" (1994), "Дослушанный звук" (1995), "Мои затишья" (1999, 2012), "Один на один" (2002), "Нескончаемая встреча" (2003), "Из безмолвия" (2005), "Негаснущие дали" (2005), "Проникновенье света" (2008), "Блаженная нищета" (2010), "Чистая страница" (2012), "Тайная скрижаль" (2014), "По Божьему следу" (2014), "Огонь без дыма" (2015).

Параллельно стихам, поток которых не ослабевает и по сей день, писалась и издавалась проза, эссеистика, публицистика. Это книги, в которых собраны статьи, а также представлен и курс лекций, прочитанный совместно с супругом на философско-поэтическом семинаре в Музее меценатов: "В тени Вавилонской башни" (2004), "Ты или я?" (2006), "Невидимый противовес" (2005) – второе издание вышло под заголовком "Работа любви" (2013), "Спор цивилизаций и диалог культур" (2014). В их книге "Великие религии мира" (2006) не просто отдана дань наиболее значимым духовным учениям, а установлена сущностная связь между ними.

Миркина глубокий исследователь творчества Цветаевой ("Огонь и пепел"), Пушкина ("Гений и злодейство"), Достоевского ("Истина и ее двойники"), Рильке ("Невидимый собор", "Сонеты к Орфею"). Ее переводы из поэзии Рильке и суфиев Ибн аль-Фарида, Ибн аль-Араби считаются непревзойденными. Написанные ею сказки, которые по своей сути являются религиозными притчами, выдержали четыре издания.

В этой работе, приуроченной к юбилею Зинаиды Александровны, разговор пойдет о ее поэтических сборниках: первом – "Потеря потери" – и последнем – "Огонь без дыма".

1

Передо мной второе издание "Потери потери" "исправленное и значительно расширенное". В сборник вошли избранные стихи 60-х, 70-х и начала 80-х годов, а также переводы из суфийской поэзии. В "Потери потери" – вся тишина будущих книг Зинаиды Александровны. Но тишина эта, переходящая из одного поэтического сборника в другой, каждый раз возникает заново. Это не повтор, а ритм живого дыхания. Именно тишина помогает целостному восприятию мира. Она соединяет все разрозненное. И слова не красуются, не выделяются, а как-то незаметно подводят к чему-то большему, чем все слова. Поэт ставит перед родным языком задачу, которая превышает возможности языка. Однако задача выполняется: слова не заслоняют неизреченную благую силу, а открывают дорогу ей.

Настоящая любовь такая же целая, как и Бог, и как Бог она все вмещает в себя, даже смерть. Вместить смерть возможно только забыв себя в любви к тому, что бессмертно. Забыть себя, свое маленькое "я", свой страх, глядя на пламя костра в тот час, когда он "воедино собирает душу".

Незыблемое "Я", которое живет в бездонной глубине нашего сердца, это и есть Бог. Царство Божие внутри нас. И лес, и закат, и рассвет внутри тебя, они заполняют собою все сердце.

Священнодействие рассвета –
Мир ясен, и глубок, и тих.
И Бог, вступая в сердце это,
Из сердца вытесняет стих.

Страдая, душа расстается с тем, с чем должна расстаться, с тем, что сгорает в череде потерь. Но есть то, что хотя и горит, но не сгорает. Тогда проступают контуры глубины глубин: это может быть "лист сырого клена" или "долгое свечение зари", и в пламени утрат зачинается новая жизнь, и плач превращается в песнь.

Как будто мы вошли в костер,
И в нем горим и не сгораем,
И края нет – сплошной простор,
И мы уже за нашим краем.

Трудно совместить на первый взгляд два взаимоисключающих суждения: "Бог не терпит других. Он один навсегда" и "Все, что видишь и слышишь вокруг, – это ты. / Нет других". Получается, что либо есть Бог, Который не терпит других, либо есть ты, и нет других. И тут же Миркина снимает все противоречия: "Мы не два, а одно". Других, действительно, нет. Есть всевмещающая грудь.

Не я, не я, а только это
Сплошное половодье света,
Наплыв проточного огня.
Есть только он, и нет меня!

В стихотворении "Я есмь орган, но органист не я" раскрывается тайна творчества, которое есть послушание Высшей воле. "Я есмь орган, но мне самой нельзя / Дотронуться до клавишей органа".

Вот Он пришел – предвечный органист.
О, этот свет, вонзенный в темень ночи!
Да будет звук мой первозданно чист,
Чтоб передать все то, что Он захочет.

Художник, чей дар сродни дару мистика, пропускает через себя, как через некий кристалл, чистый неотмирный свет. Задержать этот свет или присвоить его невозможно. Свет проточен, он ничей, он Божий. Если же побудителем творчества окажется психологическая травма или невроз, то кристалл не сможет пропустить через себя неотмирный свет, он корыстно присвоит свет себе. И чудесный свет станет мутным. "Остановить лавину / ползущей вниз тяжелой вязкой глины / Способен только Дух!" "Вначале – Дух!". Это строчки из другого стихотворения, но все стихи Миркиной перекликаются. Просто кристалл неслышно поворачивается разными гранями к неотмирному свету.

Есть человеческая рана, а есть – Божья. С человеческой раной связано страдание и порою омертвение души. Душа, почувствовавшая Божью рану, всегда живая, она способна к сопереживанию и состраданию. Сердечная чуткость, глубокий деятельный покой – вот то состояние, при котором становится видна неотмирная красота мира. "Во мне – волна божественного хмеля", – возвещает орган мощным аккордом.

Почувствовать боль и радость Бога возможно только разделив их с Ним до конца. "Бога ударили по тонкой жиле, / По руке или даже по глазу, – / по мне". Заканчивается стихотворение удивительным, возможно, кого-то пугающим признанием: "Нет! Никогда не умрет Нетленный – / Я / за Него / умру". Это стихотворение перевернуло сознание Григория Померанца, для которого Бог вдруг перестал быть другим, внешним, бесконечно далеким. Богу может быть больно, и я должен защитить Его, в том числе и от самого себя.

В оттепель начал оттаивать мир человека, на горизонте забрезжили гуманистические идеалы, которые внесли свою лепту в религиозное возрождение 90-х, но мало кто и сегодня готов почувствовать Бога как сокровенную внутреннюю реальность, как "Вечно стучащее сердце мира, / То, что живет – во всем". Немногие способны испытать чувство "тайной острой связи / С Незримым, Жгучим и Единым".

Богу не нужны имена. Но достаточно глубоким сердцем сказать "Ты!", и Он откликнется. И так же откликается душа, "безмерно радуется встрече", когда говоришь ей "Ты!" и узнаешь ее.

Самое большое счастье на свете это медленный духовный труд. Здесь все движения неприметны и каждое неповторимо. Невозможно увидеть, как растет дерево, но можно причаститься деятельному покою его корней, глубокой умиротворенности его ветвей, которые покачиваются или сгибаются под ветром. Увидеть дерево, досмотреть его до конца, как досмотреть до конца собственную душу, вглядеться в нее "до сущности небесной" – это и есть медленный духовный труд. На протяжении всей истории людям что-то мешает соединиться с собственной сердцевиной, стать целыми.

И дух собраться до конца готов,
Вот-вот… сейчас… Но нам до откровенья
Не достает последнего мгновенья,
И – громоздится череда веков.

Тот, кто глубоко живет и встречается с Богом, знает, что Бог внутри, это мы – снаружи. И наша задача вернуться домой. Даже тот, кто вернулся домой весь, каждый день должен прикладывать усилие, чтобы снова не затеряться в мире.

Я знаю это суживанье глаз
И взгляд, направленный к оси незримой,
Не на себя, а внутрь себя, не мимо
вещей, а сквозь земные вещи, внутрь нас.

Поэзия Миркиной не философская лирика и не богословие в стихах. Это художественное высказывание, пробитое насквозь бесконечным доверием к жизни и верностью нравственной правде. Готовые жанровые формы не способны вместить эту бьющую через край внутреннюю жизнь и ту великую тихую радость, которая приходит невесть откуда.

Как же мне передать речь немую Твою –
Из незнанья растущее знанье?
Чем я чую Тебя? Чем Тебя узнаю? –
Ликованьем, одним ликованьем!

У Миркиной юная душа, для которой "росплеск соловьиный" самая важная проповедь. Соловей не может лгать, потому что соединен с бессловесной глубиной. А поэт и мудрец знают слова. И им надо омывать слова в молчании. Они и погружаются в молчание, в чуткую дремоту, из которой приходит истинное знание всех вещей.

Но когда-нибудь на зовы
Вдруг придет ответ со дна.
Спи, душа, – великим словом
Тяжелеет тишина.

Медленный духовный труд ведом Марии, которая замерла у ног Христа и внемлет Ему. И в этом ничего так неделанье больше труда, чем в хлопотах Марфы. Хотя и Марфа служит Богу. Но она тревожится, она думает, что ей еще сделать? А Мария пытается понять какой ей быть ? Прежде всего какой быть, а уже потом что сделать или что делать ? "Ах, Марфа, Марфа, погоди немного – / Накормит Бог, и ты накормишь Бога…" Чтобы Он накормил, надо есть Его хлеб, а это и означает стать глубоким созерцателем. Заботы же земные, они не минуют ни Марфу, ни Марию. "Благодать ниспослана. Только и следи – / Хорошо ли Господу / У тебя в груди?" Бог вынашивается, и сердце тяжелеет. И идти в лад со своим зачавшим, тяжелым сердцем легко. Не потому ли Христос сказал: "иго Мое благо, и бремя Мое легко есть" (Мф. 11:30).

Мой Бог – мой сын. И тварь Твоя и мать.
О, Господи, сумею ли так много?
Зачать, родить и, вырастив, отдать
Тебя во тьму, чтоб Бог вернулся к Богу!

Сегодня очень модным стал призыв полюбить себя. Но редко, когда ставится вопрос, что именно в нас достойно любви? Неужели все? Едва ли. Мы призваны полюбить по-настоящему, больше жизни, только свое глубочайшее "Я". Если все наше внимание сосредоточено на сокровенной глубине сердца, тогда наша любовь к себе не обернется новым страданием, не превратится в свою противоположность. И тот, кто так полюбил себя, не разочаруется, не впадает в отчаяние, потому что он полюбил в себе Бога, а не машину желаний. Он полюбил в себе Творца, а не тварь.

Меня любить? Мой Боже, эту глину?
Но тот, кто взглянет в сей провал сквозной,
в Тебя – мою живую сердцевину, –
о, как же он обнимется со мной!

Божья правота подобна горе, на которую предстоит взойти. И чем выше, тем ближе к самому себе, к той тайне, которая соединяет все души и все силы души.

Еще чуть-чуть… Еще немного
молчанья – и, гора моя,
ты возведешь меня до Бога,
до полногласья бытия.

Назад Дальше