Как же трудно превратить Божье молчание в человеческую речь, но не это ли самое первое и естественное движение души? И если душе не препятствовать, то она непременно сложит гимн. Ритмически организованный текст становится проводником какой-то непостижимой исконной силы, источник которой не может иссякнуть, он вечен.
* * *
Как будто душу мне промыл
Немой поток Господних слез.
А дождь все лил, и лил, и лил,
а ствол все рос, и рос, и рос…И в совершенной тишине
Стал слышен, как беззвучный гром,
вот Тот, Кто там внутри во мне,
вот Тот, Кто там во всех и всем.И жизнь – не место и не срок,
как я – не тело и не речь. –
Душа вошла в сплошной поток,
и вечность будет течь и течь.Вот точно так же, как теперь, –
Вся тишина – ее прибой…
И ты не верь, не верь, не верь,
что мы расстанемся с тобой.
Во что постепенно превращается наш маленький шарик? В цех по сборке водорордной бомбы. Мы вкусили от древа познания и стали не просто смертны, мы изобрели смерть, которой с избытком хватит на всех. Что мы хотим защитить и отстоять? Свой образ жизни или свое право свести с нею счеты? Что может противостоять этому коллективному безумию, этому наращиванию силы, которая не знает покоя и при первой же возможности спесиво выплескивается за свои края? Уравновесить безумие может только собранная воедино душа, способная высветить свой собственный смысл и смысл всей жизни. Только она способна сохранить эту затерянную в космосе каплю разума. Права у души птичьи, но мир держится на ее хрупких крыльях, а вовсе не на слонах и черепахе.
Миркина во всем ищет следы присутствия того, что никогда не исчезнет, вокруг чего вращаются и чаинки в стакане, и галактики во вселенной. Незримый центр, невидимая ось. Самое удивительное то, что эта ось и незыблема, и хрупка. Каждый может надломить в себе эту тростинку – Бог тоньше тростинки, и одновременно с Богом ничего не может случиться. В уме это не укладывается. Ум сразу обнаружит противоречие. Но ум как инструмент познания изначально рассечен, а вот глубокое сердце – целое. "Остановилась мысль моя – / Идет лавина бытия". В сердце Бог и беззащитен: Его ударили "по тонкой жиле…", и – незыблем: Он встает "непререкаемостью гор". Представить себе этого нельзя. Но этой тайне, которая лежит по ту сторону ума, можно причаститься. В своем молитвенном, то есть затихающем состоянии ум сливается с сердцем, он становится "сердечным умом", как бы вошедшим внутрь сердца.
Молитва – это путь,
Молитва – это рост
из суетности в суть
и от земли до звезд.
В стихах Миркиной есть строки богословские, и сами по себе они являются религиозными откровениями. И в то же время эти строки не выбиваются из художественной ткани: не топорщатся узелки, нет складок. И речь идет не об имитации этих откровений, как часто бывает в современной поэзии, не об аккомпанементе, в той или иной степени произвольном, а об истинном масштабе ответов на вековечные вопросы.
* * *
До смерти надо дорасти.
Она как со скалы закат.
Она огромна. Боже мой,
Как мал перед великой тьмой,
Как куц и неглубок мой взгляд!Он раньше времени погас,
Он не прошел всего пути.
Но если смерть в себя вместить,
Не будет ни ее, ни нас.А будет… Но опять, опять
Я море понесла в горсти.
Мне больше не дано сказать,
Но мне дано – расти, расти…
Что значит "не будет ни ее, ни нас"? Поэт не пытается это объяснять, он замолкает, входит в ту самую тишину, в которой и происходит рост души. Вырастет душа, тогда и ответит, а пока – безмолвие. А пока:
Я свидетель в том, что миг единый,
Краткий миг наш – вечности стежок. –
Золотой звенящей нитью длинной
Всех и все простегивает Бог.
Всё, что нужно, – наполнить жизнь таким неуничтожимым смыслом, который дарует великую и тихую радость узнавания Бога во всем, что ты видишь. Встреча души с Богом Каков Он есть происходит не после смерти, а тогда, когда душа больше не может откладывать этой Встречи, когда все ее силы созрели для предстояния Ему.
Я не знаю иного света.
Мне не мыслилась жизнь иная,
но бездонное небо ЭТО
Я всем сердцем бездонным ЗНАЮ.Вдруг ударившись лбом и грудью
О твердейший предел небесный,
Я забыла о том, что будет,
Но что ЕСТЬ, мне теперь известно.
Любовная лирика в ее чистом виде редко встречается у Миркиной. Но те стихотворения, на которые неожиданно натыкаешься, безусловно принадлежат к лучшим образцам жанра. Поражает глубина чувства и тот великий такт, с которым о чувстве поведано.
* * *
И ночь пришла. И мир затих.
Он снова цельный и невинный
И вновь раскрыл для нас двоих
Свои бездонные глубины.Дрожит на стенке тень ветвей,
И нарастает жар сердечный.
Прильнув щекой к груди твоей,
Я погружаюсь в Бесконечность.Ее пространствами дыша,
Всем сердцем чувствую, всей кожей,
Как расправляется Душа
И что Она пройти не может…
Не может пройти душа, любовь, Бог. То, что проходит, – это не любовь, а "наплыв", как говорил Григорий Померанц. В любви двое не заслоняют Бога. Они проступают сквозь друг друга, и мир, проглядывая сквозь них, становится простым и настоящим.
У Зинаиды Миркиной большая читательская аудитория. Ей пишут письма, выражают свою признательность. В искренности слов благодарности сомневаться не приходится. Но чего по-настоящему ждет Зинаида Александровна, так это – "разделения души". Она зовет преломить с нею хлеб небесный. А вот это случается уже не так часто, хотя томление по небесному хлебу огромно.
* * *
Не тот, кто говорит со мной,
Приносит мне благие вести,
А тот, кто словно дух лесной,
Как свет, молчит со мною вместе.Кто, позванный на тайный пир,
Как чашу, разопьет со мною
Молчанье глубиною в мир,
Молчанье в сердце глубиною.Поэзия – не гордый взлет,
А лишь неловкое старанье,
Всегда неточный перевод
Того бездонного молчанья.
Поэтический космос Миркиной может смыкаться с различными мистическими традициями, но он их не знает. Он возник сам, изнутри. И в то же время переклички налицо. Тут и византийское богословие, и немецкая мистическая теология, и русская философия Серебряного века. Блаженный Августин призывает нас идти не вовне, а внутрь себя, туда, где обитает Истина, но, ощутив внутри себя границу, мы должны выйти за пределы самих себя. Русский метафизик Семен Франк, один из любимых мыслителей Григория Померанца, следующим образом толкует слова Августина. Франк уподобляет человеческую душу сосуду с пробитым дном. Далее философ рассуждает так. Бог находится не над сосудом, и не заключен в сосуд. То есть Бог не где-то вне меня, ограниченный внешним миром . И Бог не где-то во мне, ограниченный моим внутренним миром . Ведь мой внутренний мир может оказаться болезненно развитым подпольем, каким его увидел Достоевский. Бог сама безграничность. А вот как о безграничном, прибегнув к метафоре сосуда, говорит Миркина в одной из лекций: "Человеческое сердце – это сосуд, в который вливается Дух Божий. Но сосуд принадлежит Богу, а не Бог – сосуду" . Итак, Бог безграничен. Вот почему сосуд пробит. Душа бездонна, и своей бездонностью она соединяется с тайной жизни, с Богом.
Разными словами, прибегая к тем или иным метафорам, Миркина не устает напоминать об этом.
Когда душа сравняется с сосной
Всей высотой своей и тишиной
И смоются следы от всех обид,
Тогда сквозь душу Бог заговорит.
Душа уже не ощущает себя сосудом, чью горловину можно запечатать. Дно пробито, а значит, ничего нельзя накопить, присвоить себе – ни обиду, ни богатство. Нужно выйти за пределы себя, ценой утраты своей глиняной целостности.
Я себя потеряла где-то,
Где ни тропок нет и ни двери, –
В бесконечных разливах света,
Куда входят ценой потери.
Поэтическое слово более трепетно и метко, чем сентенция философа или богослова. Поэт не объясняет, а становится тем, во что всем собою входит.
Птицы знают много,
Вмиг умеют счесть,
Далеко ль до Бога
Или – вот Он, здесь.
Мостик от западной мистической традиции к восточной перекидывается Миркиной легко. Традиции взаимопроницаемы. В конце книги "Потеря потери" помещены переводы арабского поэта-суфия Ибн аль-Фарида. Здесь мы снова встречаемся с образом глиняного сосуда, и с этим образом сопряжены все те же смыслы.
Суфий разговаривает со своей душой, с бездонной глубиной своей души как с возлюбленной. Для Миркиной, как и для Ибн аль-Фарида, "бездонность сердца" и "бескрайность духа" – одно и то же.
Я знаю, как целительна тоска,
Блаженна рана и как смерть сладка.Та смерть, что грань меж нами разрубя,
Разрушит "я", чтоб влить меня в тебя.(Разрушит грань – отдельность двух сердец,
Смерть – это выход в жизнь, а не конец.Бояться смерти? Нет, мне жизнь страшна,
Когда разлуку нашу длит она,Когда не хочет слить двоих в одно,
В один сосуд – единое вино).Так помоги мне умереть, о, дай
Войти в бескрайность, перейти за край…
Душа сбывается тогда, когда выходит за свой собственный рубеж. Только тогда она открывается всему небу. Только тогда Бог входит в нее. Слившись до конца, душа и Бог становятся единым вином.
Вселенское единство во всех его проявлениях пугает человека, который привык мыслить рамками и границами. Это вполне естественно для нашего маленького "я", чьи пещерные страхи принимают все более и более цивилизованные формы, но исчезнуть совершенно не могут. И это недоверие несовместимо с нашим глубочайшим "Я". Без доверия жизни нет и веры в Бога. В конце своего эссе "Устами поэта" Григорий Померанц пишет: "И я убежден, что поэзия веры без догматических границ – один из путей к вселенской вере, которая сделает прозрачными нынешние границы вероисповеданий" . Вот к какому уровню обобщений подводит нас первая поэтическая книга Зинаиды Миркиной.
У этой книги достойное обрамление. Она открывается вступительной статьей поэта Александра Зорина, который сравнивает стихи Миркиной с молитвословием, и завершается размышлениями Григория Померанца о "поэзии священной глубины". Снова и снова Померанц говорит о всецелости: "Но Бог – не только Бог, и я – не только я". Собственно, эссе "Устами поэта" и прокладывает дорогу всем последующим критическим обзорам творчества Миркиной, а также тем сочувственным размышлениям, без которых поэзия священной или всецелой глубины просто не существует.
2
В поэтический сборник "Огонь без дыма" вошли стихи 2013-го и 2014-го годов. С момента выхода в свет первой книги прошло четверть века, но автор остался верен себе и приумножил один из редчайших даров – слышать и видеть всем сердцем.
Начинается "Огонь без дыма" стихами, посвященными памяти Григория Померанца. Строки: "С тобой я встречусь через Бога, / А напрямую – никогда" проливают свет на тайну соединения навсегда живых душ. "Не оглянись во тьму, Орфей, / Ведя из смерти Эвридику!" Оглянуться означает – вспомнить о себе, пролить слезы по себе. "Вести из смерти" – значит жить в присутствии чего-то большего, чем ты сам, скорбеть глубоким сердцем, которое пройдя сквозь тьму, возликует.
О какая сошла благодать!
Дух твой жив – вот что сказано мне.
Но чтоб это воистину знать,
Надо жить в постоянном огне.
Не оглянуться – еще значит не смотреть на сотворенное, не задерживаться на готовом, но творить, продолжать творить, а это и есть – жить в огне. Когда живешь в огне, нельзя сделать и шага назад. Нельзя даже в мыслях пойти на попятный. Так души, находясь в разных мирах, продолжают вести друг друга к внутреннему свету, становясь друг для друга "медлящими проводниками в вечность". Образ медлящих проводников взят из "Сонетов к Орфею" Рильке.
Орфеем и заканчивается поэтический сборник "Огонь без дыма". "Орфей вошел внутрь сердца своего. / Он был один. Нет рядом никого". Пространство сердца способно вместить и возлюбленную, и небосвод, и Бога, и всю твою нераздельность с Богом. "И голос был ему: не выходи! / Все что искал, живет в твоей груди". Призыв к Орфею не покидать глубину, не предавать огонь становится лейтмотивом книги…
Я не раз ловил себя на том, что поэзия Миркиной не нуждается в нашей оценке. Чтобы оценивать творчество поэта, опыт которого по своей глубочайшей сути мистичен, нужно иметь некую светящуюся внутреннюю шкалу. Иначе и браться не стоит. Миркина взывает к нашей способности сопереживания и роста. Нам предлагается не оценивать, а стремительно расти. Мы должны довериться темноте, в которой слышны шаги Орфея, и выйти к свету, не покидая своего сердца.
Все, что хочет Миркина, это вернуть слову "Бог" его насущный смысл, и конечно же, явить истинный масштаб той реальности, которая стоит за этим словом.
Как мы любим спрашивать с Бога, как властно призываем Его к ответу. Почему Он позволил так страшно разгуляться злу? Почему страдают невинные дети? Вопросы эти звучат на всех языках и во все времена, но все они сводятся к одному проклятому "почему", которое должно было бы достичь ушей Всевышнего. Но такой Бог очень далек от нас. Мы не видим Его именно потому, что Он где-то там, куда земные вопли не долетают.
И только перед лицом Бога наши вопросы теряют свою силу. Когда Бог перед тобой – нет вопросов. Душа, выстрадавшая право предстоять Богу, всю свою силу отдает Создателю, отнимая ее у своих вековечных вопросов. Душа становится Его зеркалом, и исчезает глубокая межа, разделяющая всех нас.
Зинаида Александровна часто ссылается на Джидду Кришнамурти, который говорил, что только неправильные вопросы имеют ответы. Правильные вопросы ответов не имеют.
Неправильные вопросы – вопросы направленные вовне. На них должен отвечать кто-то другой, а не ты сам. Правильные вопросы направлены внутрь, обращены к тебе самому, но глубочайшему. Открыть в себе этого глубочайшего человека, значит превратить вопрос в ответ.
Христос говорит: "О чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам" (Ин. 16, 23). Как будто бы абсурд, сколько просим – не дает. Но к кому мы обращаемся? Само обращение внутрь есть открытие в себе Бога, Царства Божия. И это является ответом на все вопросы.
* * *
Покуда небо все не отразится
Вот в этой клетке маленькой грудной,
Пока не уничтожится граница
Меж мной и всем, что кажется не мной;
Покуда глаз звезды чуть видной, дальней,
Не взглянет в сердце, как в морскую гладь,
Пока не станет вся душа зеркальной –
Мне Бога до тех пор не увидать.
Отражая Творца, душа сливается с Ним, а слившись, замолкает. Если ты станешь таким же целым, как Бог, то проклятые вопросы исчезнут сами собой. Возникнет всецелость, которая вот-вот обретет дар речи, равный дару молчания.
* * *
Есть единящее молчанье,
Вот то, что сердце единит
Со всем безмолвным мирозданьем,
С молчаньем никнущих ракит,
С молчанием лесов сосновых,
Берез, склонившихся к реке.
С молчанием, чреватым словом,
Но не на нашем языке.
И если сердце переполнит
Умом не понятый рассказ
И мы войдем в его безмолвье,
То Бог заговорит сквозь нас.
Я задаю вопросы Небу и жду ответа до тех пор, пока что-то разделяет меня с Небом, пока что-то разделяет меня с самим собой. Первородный грех – это отделение человека от Бога. "Слова Христа "Я и Отец – одно" не гордыня, – говорит Миркина, – а снятие первородного греха".
* * *
Ты так спокоен, потому что прав.
Ты так спокоен только потому,
Что Ты живешь, Собою всех обняв
И просквозив глубинным светом тьму.
Ты так спокоен, как высокий храм,
Ты так спокоен, как морская гладь.
Ты так спокоен, потому что нам
Свою всецелость должен передать.
Всецелость и есть высшее знание. Но знать всецелость можно только изнутри, причастившись ей. А знать самого себя, значит быть самим собой.
* * *
В день рассеявшийся, весенний
Прорвется лист из почки тесной.
Не говорить о воскресенье
Сегодня надо, а воскреснуть.
Не знать, что было и что будет,
А лишь наполнить светом лица.
Не говорить о Божьем чуде,
А Божьим чудом становиться.
Мы знаем очень много секретов, но сами не становимся тайной. Тайна – это преодоление раздвоенности, а значит, и наших границ, положенных умом. "Душа моя полна до края, / И все-таки в ней края нет".
У Бога и любви нет противоположности. Бог и подлинная любовь не отбрасывают тени. Они – огонь без дыма. Но что же такое тень и дым? Что такое дьявол? Дьявол – часть, отпавшая от Бога. Дьявол – это яркая вспышка света, потерявшая связь со своим истоком и вскоре ставшая тьмой. Возможно, противоположностью целого является его часть? Едва ли. Часть не противостоит целому, она лишь отъединилась от целого. А вот у части противоположность имеется. Это – другие части.
Всецелая вселенная как метафизическая категория также не имеет противоположности, а отдельный предмет – имеет. Один предмет воюет с другим предметом только потому, что оба перестали быть вселенским пространством. Одно вероучение воюет с другим, потому что оба перестали быть бездонной глубиной. Когда религия замыкает свет в своем отрезке пространства, создается стена для света. И тогда религия делает свет чем-то ограниченным, лишает свет его сущности, связи с истоком неисчерпаемым и безграничным. Бог внутри нас, это наш "внутреннейший человек", по терминологии Мейстера Экхарта. Когда "внешний человек", или "земной", соединен с "внутренним человеком", или "небесным", то он соединен с Богом, он – целый. И только так можно превозмочь раздвоенность, стать безраздельно самим собой. Таково духовное кредо Григория Померанца и Зинаиды Миркиной.
* * *
Собрать себя по крошкам, по кусочкам,
По там и сям разорванным клочкам,
И вдруг понять, что ты не одиночка,
Что ты не винтик, не кирпич, а храм.
И ощутить по ангельским напевам,
Проникшим в душу цельную твою,
Что ты не лист оторванный, а древо,
Да, древо жизни, взросшее в раю.
Задавая вопрос Богу, спрашивая с Бога, ты поневоле спросишь со всего себя, и сам, весь, до последнего волоса на голове, станешь ответом, то есть станешь целым. Больше нет кого-то вне тебя, кто знает ответ и несет на своих плечах этот мир. Ты несешь мир, и у Бога нет других плеч, кроме твоих.