Действие второе
Прошло время. Солнце спустилось за западную трибуну, отчего раскалилась докрасна часть неба. Лопухи на футбольном поле зашевелились под свежим вечерним ветерком. Стала спадать жара. Пусто. Тихо… На восточной трибуне высокая женщина с сильным красивым лицом. Это Клёнышева. Поднялась выше. Смотрит по сторонам, – видно, и ей стадион что-то напоминает. Увидела идущего по полю Коняева. Села. Коняев медленно подошел, остановился внизу.
Клёнышева. Ждать себя заставляете, сударь. Я уже второй раз сюда прихожу.
Молчание.
Может, поднимешься?
Коняев поднимается наверх.
Клёнышева. Здравствуй…
Коняев. Здравствуй, Мила. А где остальные?
Клёнышева. Видела твоего попутчика. Попросил у меня взаймы… уехал заправляться.
Коняев. Сколько он у тебя взял?
Клёнышева. Разберемся. (Пауза.) Как она, местность наша после столицы? Если бы не по пути, вряд ли бы ты сюда заехал. Давненько не заглядывали сюда, сударь. Надолго в родные пенаты?
Молчание. Друг на друга не смотрят.
Коняев. Сейчас поедем дальше…
Клёнышева. Вот и попутчик мне тоже сказал… я удивилась. Что же ты заехал всего на пару часов? Пренебрегаешь, Вадик, пренебрегаешь…
Коняев. Обстоятельства…
Клёнышева. Понятно, можешь не продолжать. В нашем возрасте это слово означает все. В общем, ты не изменился. Конечно, уже не юноша, но и не заматерел… Хорошо выглядишь.
Коняев. Спасибо…
Клёнышева. Про меня этого не скажешь. Не надо… я на комплименты не напрашиваюсь. Подурнела… краситься начала. Никогда косметикой не пользовалась раньше, а теперь вот приходится.
Коняев. А где Мадлен?
Клёнышева. Не знаю. Муж ее сюда приходил… Бедный, искал ее.
Коняев. Кто у нее?
Клёнышева. Ты его хорошо знаешь. Алфимов… Помнишь, тихарь такой… ногти грыз. Учился в харьковском университете. Химик… Заведует лабораторией на шинном заводе. Я была у них недавно, подводили итоги. Смотрю со сцены – знакомое лицо в зале, смотрю – грызет… Тут я его сразу узнала. (Пауза.) С нашей Мадлен была целая история. Она у нас чуть в Италию не уехала. Строили итальянцы камвольный комбинат. Мадлен, если ты помнишь, всегда мечтала уехать отсюда. А тут вдруг итальянцы, красивые ребята. Ушла она от Алфимова, стала собираться в Италию. Парня ее Пьетро звали. Пьетро из Палермо. К слову сказать, из богатой семьи. Моложе ее на пять лет… Поехал к себе, с отцом объясняться, – и не вернулся… Сестра его Мадлен написала: погиб при взрыве какого-то поезда… террористы пустили под откос. Полгода после того наша Мадлен лежала в сумасшедшем доме… Ее же из петли вынули… А вернул ее с того света тот же Алфимов. Ходил за ней как за ребенком…
Молчание.
Торопишься, значит?
Коняев. Да…
Клёнышева. Обидно, сударь, что так быстро уезжаете… А я решила забрать вас к себе на дачу. Товарищ твой загорелся. Сейчас он подъедет, и можно прямо туда. Дача у меня в соснах… на озере… Искупаетесь, можете в баньку сходить…
Коняев. Нет… спасибо.
Клёнышева. Что так? Ты теперь здесь гость, мы хозяева.
Коняев. Мы вас стесним…
Клёнышева. Стеснить меня нечем… Дарья, домработница моя, уже отправлена туда электричкой. Муж уехал на Кавказ, детей я к матери отвезла – свободная птица. (Неловко засмеялась.) Что тебя еще волнует? За ночлег я с вас не возьму. Ночевать вам все равно где-то придется.
Коняев. Не знаю… Надо подумать.
Клёнышева. Коняев-Коняев… время тебя не берет. (Пауза.) Ну, думай, думай. (Засмеялась.) Смотри, как бы я не передумала… Куришь?
Молчание.
Коняев. Не курю.
Клёнышева. Молодец! Что можно сказать! (Раскрыла сумку.) У меня должны были на дне полпачки… валяться… (Достает сигареты, закуривает.) Да! Самохвалова меня сейчас убила! Идет по городу в таком наряде – мужики как вкопанные стоят! Из автобусов на нее смотрят… машины останавливаются. Мой шофер засмотрелся, чуть на столб не наехал…
Молчание.
Коняев. Мила, кто у тебя?
Молчание.
Клёнышева. Что тебе про него сказать, Вадик?.. Номенклатура.
Коняев. Я о детях. Мальчик и девочка?
Клёнышева. Две девки. А у тебя? (Пауза.) Ты женился, говорят.
Молчание.
Коняев. Да…
Клёнышева. Жену взял с квартирой?
Молчание.
Давно меня Милой не называли. Все больше Людмилой Ивановной. Район на мне. Это не город, конечно, но, сам понимаешь, забота большая. Тяну лямку, пашу с утра до вечера. Работаю с людьми, а люди сейчас не подарок… Поехали! Вы отдохнете, и мне разрядка нужна. (Засмеялась.) Муж для себя берег литра два чистого на корешках. Но, я думаю, он там, на Кавказе, не будет на нас в обиде, правда? Пьешь или нет?
Коняев. По случаю…
Клёнышева. А мне рассказывали, что люди искусства хорошо прикладываются.
Молчание.
Коняев. Мила… Помнишь, я писал тебе письма?
Клёнышева. Ты о чем?
Коняев. Я писал тебе письма… Давно. Кажется, в десятом классе.
Молчание.
Клёнышева. Да, ты писал… Правильно.
Коняев. Они сохранились?
Клёнышева. Подожди… я так сразу не вспомню.
Коняев. Я случайно заметил у тебя в сумке, когда ты доставала сигареты. Я эти конверты специально покупал на почте… длинные конверты.
Молчание.
Клёнышева. У меня они… и что?
Коняев. Нет… ничего.
Молчание.
Клёнышева. Достала на антресолях коробку из-под обуви – вижу, лежат.
Коняев. Я подумал, ты решила вернуть…
Клёнышева. А кому они мешают? Приеду, обратно положу.
Коняев. Зачем ты их принесла?
Клёнышева. Взяла перечитать… Пока ехала в машине, просмотрела. Что-то забыла уже, Вадик. Много воды утекло. Последнее ты из Москвы написал, что не можешь избавиться… Как ты меня помнил! Я уже представить не могу, что мне было когда-то семнадцать лет… Как я была тогда одета?
Коняев. Я помню…
Клёнышева. Как? Скажи, скажи…
Коняев. Ты носила белую кроличью шапку…
Клёнышева(засмеялась). Зимой… Знаешь, что я хотела у тебя спросить? Только ты не обижайся. Ты меня любил когда-то – свидетельство тому у меня в сумке, но ведь надежды у тебя не было… с самого начала – и ты это понимал.
Коняев. Почему?
Клёнышева. Что?
Коняев. Почему не было?
Клёнышева. Ты обиделся. (Засмеялась.) Ко-ня-ев, ты обиделся… Прости, я тебе ее не давала… никогда.
Молчание.
Коняев. У меня была одна надежда…
Клёнышева. Извини, я тебе ничего не обещала.
Коняев. Это не важно…
Клёнышева. Объясни… что-то я не понимаю тебя…
Молчание.
Коняев. Я тебя запомнил… в кроличьей шапке… Я давно приучил себя к мысли, что ты тогда умерла… Много лет подряд по утрам ты проходила мимо моего дома, я ждал этого и каждый раз выходил из ворот, как бы невзначай. Сначала ты ничего не замечала… потом поняла… Даже тогда, совсем маленькой девочкой… демонстративно переходила на другую сторону улицы. Не помнишь?
Клёнышева. Нет.
Коняев. Ты уже тогда была недоступной, совсем маленькой чувствовала, что сильнее меня, во всем хотела быть первой. Я был хилым, подслеповатым… ходил в музыкальную школу с футляром… И тогда я придумал, что ты умерла. Не важно, какой ты стала в тридцать, какой будешь в сорок… То совсем другая женщина…
Клёнышева(усмехнулась). Мертвую помнишь, а живую, значит, похоронил?
Коняев. Была у меня надежда, совсем как в книге для юношества… вдруг я тебе когда-нибудь понадоблюсь…
Клёнышева. Надежды у тебя были!.. Что в них толку-то! Надежда – это вымысел… наркотик. Ты умел придумать ее, значит, ты человек с богатой фантазией. Ты создал в своем воображении Милу Клёнышеву – ангела, сошедшего с небес. Ты меня идеализировал, и за это тебе спасибо. Перечитала я твои письма. "Мне ничего не надо. Помни, что жил на свете человек, который тебя любил…" Конечно, женщине хочется, чтобы ее любили… писали такие письма… Перед тобой баба… дважды рожавшая… курю вот… Что перечислять! Чернуха, Коняев, керосином не отмыть. Полюбишь меня теперь такую?! Такую, как есть… Полюби меня, когда мне выть хочется! Прости меня, я малость огрубела, но ты всегда жил с распущенными соплями. Ты был мягким, талантливым… лириком. Вы, художники, идете на десерт, а нас жизнь употребляет и на первое и на второе.
Молчание.
Видишь, друг… нервы у меня ни черта не стоят. Срываюсь… Прости. Ты не обиделся?
Коняев. Это я, наверно, тебя обидел.
Молчание.
Клёнышева. Расскажи, что ты за скрипач. На международных конкурсах бываешь?
Коняев. Играю в театральном оркестре, в яме. Еще – обучаю детей дошкольного возраста.
Молчание.
Клёнышева. А школьный возраст, что же, оказался не по плечу?
Коняев. С талантливыми детьми интересно на ранней стадии, пока с ними еще ничего не сделали. Может, еще посижу-посижу в яме, и пойду преподавателем… Талант у человека от бога… Убить его ничего не стоит, ломаного гроша за него сейчас не дают… Жалко этих детей. Для чего-то природа на них тратилась…
Клёнышева. А что, правильно! Педагог – занятие почетное! У моей младшей слух есть. Уже на пианино играет одним пальцем… поет хорошо.
Коняев. С наследственностью у нее неважно.
Клёнышева. Ты меня совсем… решил… Я в школьном хоре солисткой была.
Коняев. Я, Мила, в Бычка мало верю… Мычать твоя девочка будет, петь – едва ли…
Молчание.
Извини.
Клёнышева(тихо). Ничего…
Молчание.
Коняев. Прости меня…
Клёнышева. Ничего, ничего. Расслабимся, Клёнышева… расслабимся…
Коняев. Что?
Клёнышева. Это я так себе говорю, когда мне больно… Ничего, я от тебя получила то, что заслужила. Запомнил, значит… ничего не забыл.
Молчание.
Ты любил, а я, видишь, над тобой издевалась. (Пауза.) А ты до сих пор не избавился, Коняев, не-ет не избавился! Скажи, Вадик, мне это нужно знать… Подожди, хочу, чтобы ты тоже все знал. Кто только за мной не ухаживал, какие руки мне предлагали! Валька Краснов – директор шинного сейчас, Третьяков – уже в Москве, в Министерстве цветных металлов, Николай Баскаков, генерал-полковник авиации… когда овдовел, просил руки. Я с ним в Варне вместе отдыхала… И вдруг – Бычков! Первый раз он ко мне подошел на каком-то совещании. Его тогда только-только из района перевели… Стоим в буфете, я заговорилась с кем-то, вдруг вижу – он впереди меня. Я ему говорю: "Бычков, ты сзади", а он говорит: "Клёнышева, что у вас здесь в буфете по чину выстраиваются?" Я возьми и ляпни: "И по чину, и по росту". А он на полголовы меня ниже. Слова не сказал, отошел. Только взглянул. Года не прошло – не я, а он меня вызывает. Держит в приемной, не принимает… Второй раз – тоже самое, в третий я не пошла. Тогда он пришел сам. В любви не признавался, высоких слов не говорил.
Молчание.
Он чутьем чует, кто ему полезен, кто нет. Людей по-другому не понимает. Он без особенных талантов, а скоро, я думаю, увидишь его на широких московских улицах, заметишь лицо в потоке машин. Читал твои письма Бычков… Я ему их читала… Смеялся… И я тогда смеялась…
Молчание.
А теперь говори.
Молчание.
Коняев. Я обидел тебя… прости.
Клёнышева. Ты поедешь со мной, я так решила. Никого не будем ждать. Машина моя недалеко. Конечно, я уже не то, что раньше, но все-таки. Не отворачивайся… Ты ведь вспоминал обо мне, не только мертвую видел… живую тебе тоже хотелось. Не отворачивайся… С другими – меня вспоминал… (Обнимает его.) Это я, та самая… Подумаешь, каких-то десять-пятнадцать лет. У меня кожа-то как у двадцатилетней… Мне секретарша говорит: давайте, Людмила Ивановна, с вами кожами поменяемся… (Тихо засмеялась.) Руки у тебя красивые… Пальцы тонкие… Бледный ты какой… На дворе лето… ты хоть загораешь? Плешивый… Когда Мадлен про тебя сказала, я почему-то представила тебя с бородой… Поехали!..
Коняев. Не могу…
Клёнышева. Не слышу, что говоришь… не слышу.
Коняев. В Симферополь привезут дочь… она на руках у чужого человека.
Клёнышева. Я этого не слышу.
Молчание.
Коняев. Я должен ехать…
Клёнышева. Позвоню в ГАИ, снимут у вас номера… Тяжело мне… Не знаю, что такое… Мне Мадлен про тебя сказала, я обрадовалась… мне как будто легче дышать стало… заехала в парикмахерскую… Что с тобой? Я не буду говорить больше… Ты что, не смотришь на меня? Боишься, да? Ну, посмотри же… Что же ты так целуешь? К щеке прикоснулся, я не услышала ничего. Целуй, не бойся…
Коняев. Кто-то идет по полю… Я не вижу кто.
Клёнышева отодвинулась. Внизу остановилась Подрезова.
Клёнышева. Сотри помаду на подбородке.
Коняев. Что?
Клёнышева. Помаду… Господи, да на подбородке же… ниже.
Подрезова некоторое время стоит молча, отвернулась от трибуны, немного демонстративно рассматривает разбитые скульптуры.
Подрезова(зовет). Вадик, извини… На одну минуту, пожалуйста.
Коняев спускается вниз. Подрезова улыбается. Она – это сразу заметно – слегка навеселе.
Подрезова. Я пришла к такому выводу… одна вещь таких больших денег не стоит. Давай на эту сумму еще что-нибудь… На вторую половину… Я ее забирать не буду: ты сейчас в затруднении… в смысле денег. Бритву я нашла, кому загнать. В моем подъезде живет соседка, она все покупает, что ни предложишь. Дала деньги не глядя… Но оказалось, бритву хочет взять Вера Семенихина… Она пришла первой, в смысле раньше, чем я… и берет для брата. Для соседки моей мы с Олегом договорились на эту сумму найти какой-нибудь пузырек… Ей все равно, лишь бы деньги потратить. Значит, свои триста тридцать, за вычетом тридцати соседки, я отдала Олегу… Он моментом съездил и привез вина… Как ты думаешь, сколько он взял?! (Пауза.) Он ящик вина, Вадик, привез… Ящик сухого вина… Такой у тебя товарищ… Что он просил передать… Самохвалова одежду вернула… потому что ее отец на замок запер… сказал, пока не снимет, не выпустит. Позвали Семенихину, та ее едва-едва уговорила… Вадик, ты не обижайся… Мы здесь до такой моды не доросли. Ходить в таком открытом виде для нас – порнография. Срам этот Вера принесла…
Коняев. А где она сама?
Подрезова. Самохвалова? Она под арестом…
Коняев. Вера где?
Подрезова. Да вон она на той стороне сидит… Вадик, ты извини, у меня время не ждет… я наволочки сняла, простыни поставила… Выходной день, сам понимаешь, сколько работы…
Коняев. Кто там еще?
Подрезова. Там я, Олег… и Семенихина.
Коняев. Давно?
Подрезова. Вера ждала, пока вы тут выясняете отношения… А мы недавно подошли… Ты что, нас не видел?
Коняев. Нет…
Подрезова. Я лично не прислушивалась… Мы с Олегом приложились. Он для виду… Говорит, за рулем. А я приняла… Вера пить не стала… Ближе к делу. Ты не против? Я тоже без вас не хотела, а он говорит: "Выпей, Шура, за упокой одного хорошего человека. Скажи что-нибудь жалостливое, по-русски"… Так я и не поняла – смеется или шутит… Но отказаться… вроде грех… я выпила… так что ты на меня не обижайся… Ближе к делу. Ты не против?
Коняев. Что тебе нужно, Шура? Я ничего не понял… Ты выпила… ты торопишься, и что?
Подрезова. Я тебе сказала: наволочки я сняла, поставила простыни… Подожди, не сбивай меня… Олег не против, чтобы я у тебя на ту сумму попросила еще одну какую-нибудь вещь… стоимостью сто пятьдесят рублей… максимум. Сумки, он сказал, остались у тебя…
Коняев. Их нет.
Подрезова. Как нет?
Коняев. Не знаю. Можешь подняться посмотреть.
Подрезова. Куда же они делись, Вадик? Сами поехали, что ли?
Коняев. У Мадлен остались… Я вернулся, ее нет… Подожди, она придет.
Молчание.
Подрезова. Купил он меня… Заливал про усопшую душу. Вина подлил и проехал. Вы, ребята, фармазоните. Вадик-Вадик… не ожидала от тебя.
Коняев. Придет Мадлен, возьмешь что-нибудь. Деньги свои забери.
Подрезова. Да что ты мне всё эти деньги суешь? Могу я на себя хоть раз в жизни сумму бросить! Что я совсем ничего не стою?! (Отошла, помахала наверх рукой – Клёнышевой.) Извините меня, пожалуйста, что помешала…
Клёнышева. Не подойдешь даже поздороваться, Подрезова.
Подрезова. Подниматься времени нет. Здравствуй, Людмила Ивановна.
Клёнышева. Как жизнь, чем занимаешься?
Подрезова. Стираю…
Клёнышева. Я вообще говорю. Работаешь?
Подрезова. Работаю, а куда денешься! Вадик, так, значит, ждать мне Мадлен или как?
Коняев. Жди.
Подрезова. Тогда я назад трусцой.
Коняев. Идите сюда.
Подрезова. Спокойно, товарищ! Мы знаем, когда надо подойти.
Шура побежала по полю назад к западной трибуне. Коняев остался внизу. Подождав некоторое время, вниз спустилась и Клёнышева.
Коняев. Они там сидят…
Клёнышева. Ну и что?
Коняев. А ты видела, когда они пришли?
Клёнышева. Видела…