ЛЕНА. Я тоже хочу детей. Но много, не меньше пяти.
ИГОРЬ. Почему?
ЛЕНА. А вдруг один умрет еще в детстве? Ведь очень много опасных детских болезней. А второй может попасть под машину. Третий – или третья, если дочь, вырастет, свяжется с плохой компанией, станет наркоманом или наркоманкой и умрет от этого. Четвертому, допустим, повезет. Он станет взрослым. Он станет богатым. И его застрелят грабители или конкуренты. Останется хотя бы пятый. Он будет тихий математик. Он будет тихо заниматься наукой… И тихо сойдет с ума, потому что – плохая наследственность. Значит нужно не пять детей, а шесть или даже семь. Чтобы наверняка кто-то выжил. Потому что если будет один и вдруг с ним что-то случится, я тогда умру, я не переживу его. Я слишком заранее его люблю.
ИГОРЬ. Я у своих родителей один сын. И, как видишь, жив-здоров. Не умер от наркотиков, под машину не попал, конкуренты не застрелили.
ЛЕНА. Какие конкуренты? Кто ты такой? Ты газетный обозреватель, занимаешься вопросами культуры, кому ты нужен? Хотя – обидишь какого-нибудь гастролера, он прикажет своим охранникам, и они тебя запросто пристрелят.
ИГОРЬ. Гвозди у вас есть или нет?
ЛЕНА. В ванной что-то было в шкафчике. Или на балконе. Но вряд ли.
Пауза.
ИГОРЬ. Ну?
ЛЕНА. Что?
ИГОРЬ. Мы поженимся или нет?
ЛЕНА. Ладно.
ИГОРЬ. Убью я тебя когда-нибудь. Вот этим молотком.
ЛЕНА. А кто тебе будет письма писать? В тюрьму?
ИГОРЬ. Можно и без детей жить, если ты за них боишься.
ЛЕНА. Я хочу детей. Если я буду замужем, я обязательно захочу.
ИГОРЬ. Значит, ты не хочешь замуж, потому что боишься захотеть детей?
ЛЕНА. Можно сказать и так. Да нет. Сейчас мы просто… Ну, как это называется…
ИГОРЬ. Сожители это называется.
ЛЕНА. Гадкое слово.
ИГОРЬ. Ну – любовники.
ЛЕНА. Это уже лучше. В общем, пока мы просто… А когда станем муж и жена, будет уже не то. Я начну ревновать.
ИГОРЬ. А сейчас не ревнуешь?
ЛЕНА. Сейчас не так. А что, уже есть повод?
ИГОРЬ. Нет.
ЛЕНА. Но будет. Обязательно будет. Если мы просто так, тогда что ж… Сделали друг другу ручкой, и все. А если муж и жена, да к тому же дети…
ИГОРЬ. Тебе лечиться надо.
ЛЕНА. Вот. Ты уже муж.
ИГОРЬ. Не понял.
ЛЕНА. Ты сказал это, как муж. Раздраженный злой муж. Мы прожили вместе сто двадцать восемь лет, я тебе опостылела, ты кричишь: дура, иди полечись! Так оно и бывает. Всегда.
ИГОРЬ. Во-первых, я не кричал. Это во-первых. Во-вторых… Во-вторых, я не собираюсь тебе изменять, понимаешь, не собираюсь!
ЛЕНА. А если я изменю?
ИГОРЬ. Тебе хочется? Или уже?
ЛЕНА. Да нет, не хочется. Мне никто не нужен, кроме тебя. Я тебя обожаю. Но ты станешь мужем, и все будет по-другому. Сейчас я тебя просто люблю. А станешь мужем – буду обязана любить. Как жена. А это уже несвобода. И захочется что-то… Изменить ради свободы. Это я шучу.
ИГОРЬ. Я понимаю. Ничего страшного. Я прощу. Или лучше так: изменяй, но чтобы я не знал.
ЛЕНА. Я так не смогу. Мне захочется рассказать.
ИГОРЬ. Зачем?
ЛЕНА. Потому что не выдержу. А ты, значит, считаешь, что можно втихомолку? Лишь бы не знать? Ты уже приготовился к этому? Ты дальновидный, я знаю. Ты уже все спланировал. Даже то, как ты будешь мне изменять. Втихомолку. И даже если ты не будешь изменять, я буду думать, что ты изменяешь…
ИГОРЬ. Я ничего не понимаю. Абсолютно ничего. Ты хочешь за меня замуж?
ЛЕНА. Хочу.
ИГОРЬ. Ты хочешь иметь детей?
ЛЕНА. Хочу.
ИГОРЬ. Тогда в чем дело?
ЛЕНА. Я слишком хочу. Надо выходить замуж за того, кого не любишь. И заводить детей не по желанию, а случайно.
ИГОРЬ. Заводятся тараканы! Кстати, они у вас тут тоже есть.
ЛЕНА. И мыши. Я знаю. У нас очень неуютно. Дом разваливается.
ИГОРЬ. Можно сделать ремонт. Я сто раз предлагал.
ЛЕНА. Зачем? Я еще не знаю, буду ли здесь жить. Я хочу уехать.
ИГОРЬ. Куда?
ЛЕНА. Не знаю. Я всю жизнь живу в этом городе, и всю жизнь меня не устраивает климат. Холодно, сыро. Я хочу туда, где тепло.
ИГОРЬ. Куда именно? В Сочи? В Ялту? В Одессу? В Южную Америку? Я это сделаю. Я это сумею. Не веришь? Если захотеть, можно все. Скажи, куда, и через год мы там будем. Я клянусь. Я смогу. Я серьезно. Посмотри на меня. Слышишь меня? Я серьезно.
ЛЕНА. Черт возьми, заманчиво. Пожалуй, ты сможешь. Заманчиво.
ИГОРЬ. Ну? Куда едем?
ЛЕНА. Мне и тут хорошо. Если бы климат получше…
ИГОРЬ. Ты моя болезнь, вот что. С тобой я все хочу и все могу. Без тебя я ничего не хочу и ничего не могу. Это ненормально. Знаешь, любимая, пожалуй, я пошел. Пожалуй, навсегда. И уезжай, в самом деле. Куда подальше. Или я уеду.
Звонок в дверь.
ЛЕНА. Не открывай.
ИГОРЬ. Почему?
ЛЕНА. Я никого не жду.
ИГОРЬ. Мало ли. Почтальонша с телеграммой. Милиция. Подруга. Друг.
ЛЕНА. Без предупреждения ко мне никто не приходит, ты же знаешь.
ИГОРЬ. Чего ты боишься?
ЛЕНА. Ничего не боюсь. Просто – неприятно.
Звонок, еще звонок.
ГОЛОС. Голубевы здесь живут?
ЛЕНА. Нет!
ГОЛОС. Извините.
ИГОРЬ. А как твоя фамилия, в самом деле? Я тебя больше года знаю, а фамилии не знаю. Лена. Лена – и все. Елена. Элен. Смешно, правда? Нет, в самом деле. Собрался даже жениться, а фамилии не знаю.
ГОЛОС. Мне этот адрес назвали, извините!
ЛЕНА. Настойчивый.
ИГОРЬ. Кто это может быть?
ЛЕНА. Черт его знает.
ИГОРЬ. Нет, а как твоя фамилия, в самом деле?
ЛЕНА. Голубева.
ИГОРЬ. А что ж ты? Надо открыть. Я открою?
ЛЕНА. Да мне-то что…
Игорь открывает дверь, входит Григорьев. Он с цветами, большая сумка через плечо.
ГРИГОРЬЕВ. Голубева Елена?
ЛЕНА. Да.
ГРИГОРЬЕВ. А маму вашу Валентиной зовут?
ЛЕНА. Допустим.
ГРИГОРЬЕВ. Тогда все точно. Извините, я волнуюсь…
ИГОРЬ. У вас гвозди есть?
ГРИГОРЬЕВ. Гвозди? Какие гвозди?
ИГОРЬ. Большие. Ножку прибить.
ГРИГОРЬЕВ. Ножку? Нет, гвоздями это… Тут надо… (Ставит сумку на пол, на нее кладет цветы. Осматривает стол. Взял цветы, дал Лене.) Это вам.
ЛЕНА. Ладно. (Берет букет, идет в кухню, возвращается со стеклянной банкой, в которую поместила букет. Ставит банку на подоконник.)
ГРИГОРЬЕВ. Тут вообще-то клеем надо.
ИГОРЬ. Без толку. Ножка вон какая, а паз вон какой.
ГРИГОРЬЕВ. Ага. Ага… (Осматривается.) Фанерку бы какую-нибудь. Или дощечку. Есть?
ЛЕНА. Не знаю.
ГРИГОРЬЕВ. Вот это можно взять? (Взял что-то вроде толстой щепки.)
ЛЕНА. Это откуда?
ИГОРЬ. У тебя вся мебель разваливается.
ГРИГОРЬЕВ. Сейчас поправим. (Возится со столом, стругает дощечку ножом, делая из нее клин, для того, чтобы плотно вбить ножку в паз.)
ЛЕНА. А зачем я вам?
ГРИГОРЬЕВ. Вы-то? Как бы это сказать… Григорьев Владимир Сергеевич меня зовут. Я ваш отец. Твой отец. (Игорю.) Вы понимаете? Я ее отец. Я не видел ее двадцать лет. С ума сойти. (Вбивает ножку.)
ИГОРЬ. Все равно надо клеем или гвоздями.
ГРИГОРЬЕВ. А клей есть?
ИГОРЬ. Нет.
ГРИГОРЬЕВ. А гвозди?
ИГОРЬ. Тоже нет.
ЛЕНА. У меня нет отца.
ГРИГОРЬЕВ. Как это нет? Отец всегда есть. Просто иногда он… А так вообще-то… Тебе пять лет было. Обстоятельства жизни… Ну, диалектика там… Сложности там всякие… Мало ли… Ну, как бывает… А потом… Сижу один раз… Читинскую область представляете?
ИГОРЬ. В Сибири.
ГРИГОРЬЕВ. Читинская область, поселок Кавандык.
ЛЕНА. У меня не было отца. Никогда. Вообще.
ГРИГОРЬЕВ. Это юмор, я понимаю… В общем, сижу в поселке Кавандык. Поселок такой. Народу двадцать человек. Сопки кругом. Край света. (Игорю.) Вы не преподаватель случайно? У вас вид молодого учителя. У меня в школе, когда я в школе учился, в детстве, был учитель географии – молодой совсем. Мы все обожали географию. Ну, девчонки больше самого географа обожали, а мы географию. Я столько книг прочел! И помню книгу, где земля изображается так, как ее раньше представляли. То есть плоская, как тарелка, а по краям обозначено: край света. И я думал: господи ты боже ты мой, как древним людям хотелось, наверно, до края света дойти! И посмотреть, есть там что-нибудь дальше? Или, в самом деле, край света, темнота, обрыв, провал? А вдруг не провал – а что-то еще? (Игорю.) Извините, я старше, и вот вам мой совет. Ищите край света. Без этого нельзя жить. Надо как можно быстрее пройти все насквозь, заглянуть в самую бездну, понять, насколько хочется вернуться, понимаете, вернуться! – и только после этого можно жить! После этого можно начинать жить. Этот стол легче выкинуть… С другой стороны… (Игорю.) Я инженер-конструктор вообще-то. Но – судьба!
ИГОРЬ. Да, судьба.
ГРИГОРЬЕВ. Это страшная штука.
ИГОРЬ. Вы не правы. Это ужасная штука.
ГРИГОРЬЕВ. Да? Может быть, может быть… (Стучит молотком. Громко говорит.) Край света, в общем. Слова живут дольше, чем предметы и понятия. Давным-давно всем ясно, что никакого края света нет, а все равно говорят: край света. А его – нет! Земля – круглая, нет края! С другой стороны, край может быть в любом месте, вы понимаете меня? В любом месте!
ИГОРЬ. Глубокая мысль.
ГРИГОРЬЕВ (переворачивает стол). Вот и все. Постоит пока. А потом можно клеем или гвоздями. Или новый купить.
ИГОРЬ. Лучше купить новый.
ГРИГОРЬЕВ. Что парадоксально: человек может всю жизнь прожить – и не думать. То есть ему кажется, что он думает, а на самом деле он черт знает чем занимается. А думает, может, только один раз – перед смертью. И вот я стал думать, стал вспоминать свою жизнь. И понял, что до этого я именно не думал. Жил, искал край света, нашел, по пути менял, извините, жен и вообще женщин – и что в итоге? И я вдруг с беспощадной ясностью понимаю, что все эти двадцать лет я знал, что вернусь – сюда. Я вдруг понимаю, что любил только одну женщину – твою маму, Лена. Только ее. С самого начала, когда ушел, я знал, что вернусь. Понимаете, если б не знал, то, может, вернулся бы раньше. А раз я знал, что рано или поздно вернусь, то как-то и не спешил… Все равно ведь вернусь, куда спешить? Вот так двадцать лет и не спешил. Невероятно? Согласен. Но это так, и другой версии нет! Понимаете?.. Человеку нельзя бегать от себя. Я бегал и искал. А все было тут, вот здесь… Я не это имею в виду, а… Здесь! А я зачем-то…
Пауза.
ЛЕНА. Мне очень жаль. Но у меня нет отца. Не было и не будет. Я не говорю, что его в самом деле не было. Но я не хочу, чтобы он был, понимаете? Если уехал, я не хочу, чтобы возвращался. Если умер, не хочу, чтобы воскресал. Царство ему небесное, понимаете? Понимаете?
ГРИГОРЬЕВ. Я все понимаю. Я, собственно, и не настаиваю… Это ваше право. Я просто хотел сказать…
Пауза.
ЛЕНА. Вы думаете, что я на вас смертельно обижена? Нет. Мне абсолютно все равно. Абсолютно. Я просто и спокойно не хочу, чтобы вы были. Вот и все. Мне это не надо.
ГРИГОРЬЕВ. Это ваше право. Я не претендую… А где мама, где Валентина? (Игорю.) Вы что делаете?
ИГОРЬ (качает стол). На прочность испытываю.
ГРИГОРЬЕВ. Нет, так не надо. У него же…
Ножка подламывается, стол падает.
Вот видите.
ЛЕНА (Игорю). Ты недобрый человек. Ты обидел моего отца.
ИГОРЬ. Он тебе не отец.
ЛЕНА. Я не признаю его отцом, но фактически он мой отец. У тебя нет ничего святого.
ИГОРЬ. Когда-нибудь я тебя все-таки убью. Я тебя иногда просто ненавижу.
ГРИГОРЬЕВ. Послушайте, молодой человек…
ЛЕНА (Игорю). Мне нравится. Что еще скажешь?
ИГОРЬ. Ничего. Я ухожу. Мне надоело. Я устал. (Идет к двери.) Может, увидимся когда-нибудь.
Выходит.
ЛЕНА. Может быть.
ГРИГОРЬЕВ (опять занимается столом). А где мама? На работе?
Пауза.
Здесь, значит, живете?
Пауза.
ГРИГОРЬЕВ. А где наша квартира, моя квартира? Она была в три раза больше.
ЛЕНА. Мы ее продали, купили эту.
ГРИГОРЬЕВ. Вам не на что было жить? Я все знаю, я все понимаю! А это что за столб? Потолок, что ли, валится? Кошмар, кошмар! А этот молодой человек – он кто?
ЛЕНА. Молодой человек.
ГРИГОРЬЕВ. Молодость – это молодость. А я фатальный разрушитель. Вот – появился и сразу что-то разрушил, я же чувствую. Или нет?.. Или вот твоя мама. Я ее любил и ушел, уехал, зачем, почему? Не знаю. До сих пор не знаю. Двадцать лет прошло, и до сих пор не знаю, не понимаю… А гвоздей нет? Чтобы укрепить как-то… Женился потом еще, разводился, работу менял – зачем? И каждая следующая жена была хуже. И каждая следующая работа была хуже. Я будто сам себе мстил, за что? Нет, серьезно, во мне сидит какой-то демон разрушения. Я даже в этом самом поселке Кавандык знаешь кем работал? Знаешь кем? С высшим образованием инженера-конструктора – знаешь кем? Подрывником я там работал. Есть такая специальность – подрывник. Горные породы взрывать. Для последующей разработки. Или вот тебе пример: покупаю машину. И в первый же день не только ее разбиваю, но из-за меня бьются грузовик, автобус и еще две машины, трое человек в больнице, меня судят. Дали условно, но я все равно – судим. Твой отец имеет судимость, представь себе!
ЛЕНА. Слушайте, мне неприятно. Вы мне не отец. И я вам не попутчик в поезде. Я без ваших рассказов обойдусь.
ГРИГОРЬЕВ. Я понимаю. Я все понимаю. Но я не только подрывником. Я много чего… Я на космодроме даже работал… То есть не совсем, но по профилю. Был там в командировке и… Жара страшная, а у меня это… Ну… Этот… Ну, люмбаго. Это когда вот здесь, в пояснице…
ЛЕНА. Мне неинтересно.
ГРИГОРЬЕВ. Я сам не люблю, когда про болезни. Но суть не в этом. (Ставит стол.) Я и за границей работал четыре года, я замечательно там работал, не дворником, не в ремонтной мастерской, я по специальности работал, я… И, короче говоря, заработал очень прилично. Можно было купить там домик, открыть свое дело. Но я решил, что сделаю это на родине. Я перевел все в наличность, и что, ты думаешь, было дальше? Угадай, что было дальше? Ты уже знаешь, что я за человек, что было дальше?
ЛЕНА. Мне неинтересно.
ГРИГОРЬЕВ. Я их проиграл. Я пошел в казино. Два раза выиграл, три раза проиграл – и все! Я даже разгорячиться не успел – и все! Я чуть с собой не покончил!.. Что, думаешь, такие, как я, с собой не кончают? Верно. А знаешь, почему? Потому что это их судьба! Она такова, что человеку дается возможность мучиться всю жизнь! Они прыгают с мостов и остаются калеками, но живыми!.. А когда мама придет? Она действительно ничего про меня не рассказывала?
Очень длинная пауза.
ЛЕНА. А из-за чего вы разошлись? Учтите, я вас не как отца спрашиваю, а просто мне интересно, как это бывает. Вы друг друга разлюбили – и все?
ГРИГОРЬЕВ. Нет. В том-то и дело, что мы любили друг друга – и разошлись. То есть она выгнала меня. Она очень гордая женщина. Она необыкновенная женщина. Чистая, как хрусталь! А я слишком разносторонний, понимаешь? Я все время что-то искал, что-то менял… Типичный российский интеллигент, духовные метания и тому подобное.
ЛЕНА. Она застукала вас? Вы ей изменили?
ГРИГОРЬЕВ. В общем-то да. То есть не застукала, что значит – застукала? Но подозревала… Я был, извини, красавец, и твоя мама была красавица. Но она считала, что кроме нас никого нет на свете. Она гордая была, она считала, что она – единственная. Но я тоже считал, что я единственный. А выводы мы сделали разные. Она сделала вывод, что я должен обожать только ее красоту. И я ее обожал, я ее любил. Но и другие женщины были, они любили меня. Я не мог обделить их. Настоящих мужиков не так уж много, я не мог оставить обездоленных женщин без настоящего мужика – хотя бы на время, хотя бы на ночь. Это подло, гнусно, но откровенно. (Гмыкает.) Вообще-то я так шучу, понимаешь?
ЛЕНА. Понимаю.
Пауза.
Григорьев. Дело не в этом. То есть… Главное, все эти почти двадцать лет я чувствовал себя подлецом, потому что ушел от твоей матери. Я любил и люблю только ее, понимаешь?
ЛЕНА. Вы не ушли, а она выгнала вас.
ГРИГОРЬЕВ. Неважно! Важно, что когда она меня выгнала, я решил, что я подлец – навсегда! С этого все началось! Я подумал, что терять нечего. И такого натворил… Это сложный психологический процесс. Я будто доказывал твоей матери: ты считаешь меня подлецом, ладно, я буду подлецом! Доказывал, хотя она не могла этого знать и видеть! На самом деле я ведь не такой! Я доказывал, доказывал, а потом опомнился. Я понял ужасную вещь: если раньше у меня были шансы на прощение, то теперь она меня никогда не простит. Она человек гордый и щепетильный, она и говорить со мной не захочет.
ЛЕНА. Зачем же вы приехали?
ГРИГОРЬЕВ. В том-то и дело! Она никогда не простит, но если уж кто-то и может простить, то только она! И если она простит, тогда я ни черта, ни Бога не боюсь! Хотя я и так никого не боюсь. И это плохо, понимаешь? Надо же какую-то совесть иметь, в конце-то концов, а я абсолютно бессовестный человек. Но я люблю жизнь. Я люблю людей. Я люблю твою маму.
ЛЕНА. Ты будешь любить ее вечно.
ГРИГОРЬЕВ. Да. Это точно… Ты странно это сказала.
ЛЕНА. Она умерла.
ГРИГОРЬЕВ. Кто?
ЛЕНА. Мама.
ГРИГОРЬЕВ. Не может быть. Я ведь узнавал. Год назад еще узнавал – была жива.
ЛЕНА. Умерла полгода назад.
ГРИГОРЬЕВ. Постой. Ей же всего… Ей сорок пять, как же она… Отчего?
ЛЕНА. От болезни.
ГРИГОРЬЕВ. Тебе трудно говорить, я понимаю. Если б я на полгода раньше! Я бы спас. Я бы всех на ноги поднял. Это конец, ты понимаешь?
ЛЕНА. Понимаю. Это конец. Это страшная трагедия. Сейчас вы сойдете с ума. Начинайте. О, горе мне, горе. О, я несчастный. Хотя, нет, так с ума не сходят. Вы знаете, как сходят с ума?
ГРИГОРЬЕВ. А от чего она?
ЛЕНА. От болезни.
ГРИГОРЬЕВ. Невероятно.
ЛЕНА. Вам, конечно, досадно: так хотелось отомстить, а некому.
ГРИГОРЬЕВ. Что ты говоришь? Кому отомстить?
ЛЕНА. Моей маме. За то, что вы ее любили, а она вас нет. За то, что ваша жизнь сложилась не так, как вы хотели.
ГРИГОРЬЕВ. Постой, постой! Кто тебе говорил, что она меня не любила? Она говорила? Это неправда! Это она от гордости, царство ей небесное! И никому я мстить не собирался! Я приехал… Я приполз! Как гадюка последняя, как… Мстить! О чем ты говоришь! Я… Ты меня убила просто.
ЛЕНА. Вам же лучше. Вы ее помните молодой красавицей. А тут увидели бы постаревшую подурневшую женщину. Сумасшедшую алкоголичку. Она от белой горячки умерла.
ГРИГОРЬЕВ. Что, в самом деле?
ЛЕНА. Так что, можете с удовольствием и с печалью любить ее мертвую. Когда любишь, какая разница, живого человека любить или мертвого? Любишь-то – ты. Мертвого даже проще, а с живыми одни проблемы.
ГРИГОРЬЕВ. Поверить не могу. Я не могу поверить, понимаешь?
ЛЕНА. Дело ваше.
Пауза.
ГРИГОРЬЕВ. Можно я поживу здесь дня три или два? Хоть на полу или на этом вот диванчике… Тебе неприятно, но ради мамы.