ВЕДУЩИЙ. И Белов через потайную дверь проник в подземный ход, выбрался наружу в укромном месте и уехал. У него были, конечно, деньги на карманные расходы, но Белов приложил все усилия, чтобы растратить их по дороге. Остаток просто раздал нищим. И оказался в селе Шабашовка – абсолютно бедным, как он и хотел.
Деревенский дом. Зима. АНАТОЛИЙ и ТАТЬЯНА за столом, выпивают – так, как мы это видели в первый раз. Входит Белов с охапкой дров, сваливает их у печи.
АНАТОЛИЙ. Осторожней! (Кивает на занавеску.) Люди спят! Воды еще принеси.
БЕЛОВ (подходит к ведрам). Так есть еще!
АНАТОЛИЙ (неспешно встает, берет ведро, пинком открывает дверь, выплескивает воду на двор, дает ведро Белову). Теперь нет.
БЕЛОВ. Самодур ты, Анатолий.
АНАТОЛИЙ. Просто не люблю видеть, когда кто-то без дела сидит. А ты приучайся. Делать дело, когда надо, это и дурак умеет, а ты научись, когда не надо!
БЕЛОВ. Сам-то почему не работаешь?
АНАТОЛИЙ. Работать – за такие деньги?
БЕЛОВ. Но раньше ведь работал.
АНАТОЛИЙ. Работал. А потом потерял интерес. Из-за тебя, сволочь. Швырнул тебе сдуру, спьяну эти деньги, с тех пор и мучаюсь. На пять лет хватило бы при правильном раскладе!
ТАТЬЯНА. А то и на десять. Говорила я тебе: не похмеляйся!
АНАТОЛИЙ. Ты вообще молчи! Как домой придешь с зарплатой, ты все карманы обыщешь. Все к рукам приберешь. А тут такие деньги – почему мне доверила взять?
ТАТЬЯНА. Растерялась я… И не греши, Анатолий, не ругай человека, на его деньги дочку вылечили.
АНАТОЛИЙ. Обошлись бы и без его денег!
ТАТЬЯНА. Это как?
АНАТОЛИЙ. Кто-нибудь дал бы. Или пошел бы к начальству, потребовал бы, чтобы бесплатно. Жизнь все-таки человеческая!
ТАТЬЯНА. Ты ходил до этого, толку-то!
АНАТОЛИЙ. Я бы не так пошел. Я бы к главврачу – с топориком. (Берет топор, прячет его за спину; изображает.) Вежливо вошел: "Здравствуйте!" Он мне: "Здорово, чего опять пришел?" А я: "Будем дочке операцию делать или как?" А он: "Будем, деньги давай!" – "А без денег?" – "Не будем!" – "Не будем? А так?" (Вонзает топор в стену, испуганно кричит.) "Будем, будем! Вне очереди!"
ТАТЬЯНА. Уймись, орясина! Это все ж таки дом! Жилище! А ты стены курочишь!
Анатолий, довольный собою, садится и продолжает выпивать.
БЕЛОВ (пытается вытащить топор, получается не сразу). Здоровый ты мужик, Анатолий. Крепкий.
АНАТОЛИЙ. Вот и езжай куда-нибудь, пока я тебя не пришиб.
ТАТЬЯНА. Уймись, говорю!
БЕЛОВ. Чем я тебя так рассердил?
АНАТОЛИЙ. Ничем. Раздражаешь. Напоминаешь мне о моей глупости. Зачем ты вообще приехал сюда?
БЕЛОВ. Просто… Пожить – как люди живут.
ТАТЬЯНА. Это вы зря. Из Москвы-то да сюда-то? Да я бы никогда бы! В Москве чисто, просторно, красиво, я была, мне понравилося. А тут чего? Ничего! Старики и старухи помирают, мужики пьют, бабы все в говне – со скотиной возятся, детей мало, никто рожать не хочет. А, да чего говорить! (Выпивает.)
АНАТОЛИЙ. Не ври на родину! У нас тут воздух! Экология! А мужики не больше пьют, чем везде! Вон Ермошин – так совсем не пьет.
ТАТЬЯНА. Сказал. У Ермошина инфаркт, куда ему пить?
АНАТОЛИЙ. А у Кучерёва два инфаркта – и хлещет! Но суть не в том. (Белову.) Как люди, говоришь? Не получится у тебя.
БЕЛОВ. Это почему?
АНАТОЛИЙ. А потому. Потому что человеком родиться надо!
БЕЛОВ. Ты, значит, человек, а я нет?
АНАТОЛИЙ. Ты частично. Потому что я живу, как душа велит, а ты придумываешь. Я вот выпиваю – душа велит. А ты – выпей! (Наливает стакан.)
БЕЛОВ (подходит к столу). Ну что же. И могу. (Выпивает, морщится.)
АНАТОЛИЙ (тоже выпивает, крякает). Вот тебе и разница. Я выпил, как человек, потому что захотел. А ты – потому что придумал. Не уживешься ты здесь, уезжай, не стесняй нас. А то начальству скажу, что ты у меня скрываешься, оно про тебя живо в Москву доложит. Подпольщик тоже нашелся!
БЕЛОВ. А где же традиционное русское гостеприимство?
ТАТЬЯНА. Да не слушайте вы его! Он как раз гостеприимный! К нему кто ни приди, хоть ночью, хоть когда, особенно если с бутылкой, всегда пустит! Это он так, важности на себя напускает!
АНАТОЛИЙ. А ты за меня не говори! (Белову.) Дрова прогорели, не видишь?
БЕЛОВ (открывает заслонку, всовывает в печь дрова, ворошит кочергой; задумчиво). Обидно, Анатолий. Ты ведь мою жизнь изменил. Когда ты от денег отказался, меня всего перетряхнуло. Вот, думаю, есть же люди, для них принцип дороже денег. Я фактически из-за тебя стал другим человеком.
АНАТОЛИЙ. Ну, и дурак. И я дурак.
БЕЛОВ. Вот именно.
ТАТЬЯНА. Что правда, то правда, принципов у него дополна. У него чуть что – сразу принцип. Он ведь и не работает сейчас не потому, что не хочет, а – из принципа не работает!
АНАТОЛИЙ. Ты умолкнешь когда-нибудь, дурында?
ТАТЬЯНА. А чего ты мне рот затыкаешь? Даже неудобно перед человеком. Я тебе жена все-таки, а дочери твоей мать!
АНАТОЛИЙ (встает). Так. Ну, тогда не обижайся, жена моей дочери и меня мать!
ТАТЬЯНА. Ой, господи! (Испуганно вскакивает, бежит к двери.)
АНАТОЛИЙ (успевает схватить топор и встать перед нею; замахивается). Говори: я сукина дочь и твоя живая смерть!
ТАТЬЯНА. Не скажу!
БЕЛОВ (встает между ними). Анатолий, остынь!
АНАТОЛИЙ. Уйди! Зарублю!
БЕЛОВ. Руби.
Татьяна, воспользовавшись моментом, устремляется к двери, выбегает.
АНАТОЛИЙ. Не уйдешь, зараза! (Выбегает вслед за ней.)
Просыпается и выходит, потягиваясь, из-за занавески хозяйская дочь, Маша, весьма некрасивая девушка.
МАША. Надо же так орать… Сколько время?
БЕЛОВ (озирается). Не знаю. Часов нет.
МАША. Но чего вообще? День, утро, вечер?
БЕЛОВ. Вечер. Хочешь чего-нибудь?
МАША. Сдохнуть. А ты зря тут высиживаешь, все равно найдут. Отец за бутылку проболтается. Уезжай сам – и меня с собой возьми. Удочерить не хочешь? Или любовницей меня сделай. Я молодая, горячая, хоть у кого в Шабашовке спроси. Машка супер-старт. Она же супер-финиш.
БЕЛОВ. Зачем тебе это? То есть в Москву?
МАША. А тут чего ловить? Жопа полная. Ни одного нормального парня. Так я не поняла, берешь в любовницы? (Обнимает его, заглядывает в глаза.)
БЕЛОВ. Я бы с радостью…
МАША. Ясно. (Отталкивает его, наливает самогона в стакан, выпивает.) Страшная я, так и скажи.
БЕЛОВ. Маша, ты очень…
Она с усмешкой смотрит на него.
(После паузы.) Разве дело не в этом? Я тоже с детства – урод.
МАША. У тебя миллионы.
БЕЛОВ. Теперь нет.
МАША. Поэтому ты тут со мной.
БЕЛОВ. Дело не во внешности. И не в миллионах. Покой душе нужен, равновесие. Вот что главное. Я знаю много красивых, но очень несчастных женщин. Больных и душой, и телом. А ты здоровая теперь. Радуйся.
МАША. Уж лучше три дня красавицей пожить, чем триста лет уродкой. Ты представляешь вообще, что это такое: идешь по улице или едешь на супермашине – и на тебя все смотрят, и тебя все хотят! Тебе не понять, ты мужчина. А я это во сне вижу каждый день. Я иду (изображает) – и все смотрят. И хотят. И каждый в голове меня умоляет: отдайся, отдайся, отдайся! Думаешь, я тут всем даю, потому что очень хочется? Не давала бы, никто меня бы и не заметил бы вообще. А тут – пусть ругаются, пусть обзывают – а хотят, все равно хотят. А была бы красавицей – никому бы не дала. Всем бы обещала, всех заманивала бы – и хрен вот вам! Никому! Вот на столько (показывает краешек пальца) не дам, хоть ты миллионы предлагай! Нарочно – чтобы мучились!
БЕЛОВ. А любовницей хочешь стать.
МАША. Так это по любви.
БЕЛОВ. Но ты же меня не любишь.
МАША. Полюбила бы. Если захотеть, получится, я умею. Я парней своих, между прочим, всех люблю. Даже смешно бывает: кажется, что не люблю, а начинаешь с ним это самое и понимаешь: люблю, как ни странно. Я без любви поэтому никому еще не давала. Чтобы ты лишнего не думал.
БЕЛОВ. Маша, а что за операция у тебя была?
МАША. От дурости лечили. Ну, как – я в журнале увидела у одной губы красивые. Пластическая операция. Силикон. Я у Вовки, он техник, головастый, я спросила: "Силикон, это что?" Он говорит: "Ну, наверно, типа глицерина". Я тогда взяла глицерин, шприц с большой иголкой у нашего ветеринара и начала в губы закачивать.
БЕЛОВ. Без наркоза?
МАША. Ты сказал! А кто бы мне закачивал, если бы я под наркозом была? Нет, грамм триста выпила, конечно… А потом – воспаление, нагноение, заражение крови началось. Ну, и чуть не сдохла. Хотели губу верхнюю вообще отрезать, я не дала. Но, между прочим, после операции губки лучше стали, правда? Пухлее, да? Как у этой… ну… господи, актриса эта…
БЕЛОВ. То есть… Дура! Идиотка!
МАША. Ты чего это?
БЕЛОВ. А того! Я ради вас всю жизнь свою разрушил! Из-за вас! А вы тут самогон жрете и в губы глицерин закачиваете! Ветеринарным шприцем! Друзей обидел, жену, любовницу, прекрасную женщину, всех обидел, а чего добился? А главное – сын погиб, понимаешь ты? Сын! (Трясет ее за плечи.)
МАША. Красивый был?
БЕЛОВ. А?
МАША. Красивый сын был?
БЕЛОВ. Не знаю… Да, наверно… Не знаю… Ничего не знаю! Господи! Уйду совсем от всех! Один буду жить! Или сдохну! (Хватает со стены ружье и выбегает.)
Появляется Ведущий.
ВЕДУЩИЙ. И побежал Белов куда глаза глядят. Бежал, бежал, бежал… И опять явился ему ангел.
Появляется Мужик.
БЕЛОВ. А, хранитель! Чего тебя от меня еще нужно? Ты зачем меня подбил на эти дела, сволочь? Ты ведь знал, что так будет? Знал?
МУЖИК. Так вопрос не стоит. Ты сам знал.
БЕЛОВ. Да я даже предположить не мог!
МУЖИК. Неужели? Я тебя не подбивал, ты сам себя подбил. Люди, люди… Если бы ты хотя бы на минутку задумался, чем все может кончиться, ты сам бы все увидел. Разве трудно было предположить, как жена себя поведет, как друзья себя поведут, как сын себя поведет? Ты не о них думал, о себе. Покоя захотел. А покоя теперь тебе не будет. Никогда. Гарантирую. Хотя, опять-таки, ты и сам знаешь.
БЕЛОВ. Постой. Давай проще говорить, ладно? Практически?
МУЖИК. Ну, давай.
БЕЛОВ. Я должен был это сделать или нет? Раздать деньги, все потерять? Или это все-таки ошибка?
МУЖИК. Не имеет значения.
БЕЛОВ. Как это не имеет значения?
МУЖИК. А так. В данном случае не способ важен, а цель.
БЕЛОВ. Ну, и какая же цель?
МУЖИК. Сам знаешь. Ты этого хотел. Без этого ты чувствовал себя инвалидом, уродом, человеком только наполовину. Некоторые ведь как объясняют жизнь? Все, мол, просто: делай, что должно, и будь что будет. А что должно-то, вот вопрос! Убийца убивает и думает, что должно. Мать ребенка в приют сдает и думает, что должно. Каждый себе находит оправдание. Дескать, все свое предназначение на земле выполняют, вот я и выполняю. А ты не смог. Почуял: что-то не так. Понял, что без этого не можешь.
БЕЛОВ. Без чего – без этого? Слово назови.
МУЖИК. Я стесняюсь.
БЕЛОВ. Что, матерное, что ли?
МУЖИК. Да нет… Просто… Детское оно какое-то…
БЕЛОВ. Слово! Назови слово! Что это такое это, ради чего я жизнь сломал себе и другим? Что? Предопределение? Карма? Долг?
МУЖИК. Я даже вспотел. Фу ты, в самом деле…
ВЕДУЩИЙ. Назвали бы, в самом деле, не мучили бы его.
МУЖИК. Еще больше мучиться начнет.
ВЕДУЩИЙ. Так он этого и хочет.
БЕЛОВ. Слово! Назови слово!
МУЖИК. Предупреждаю – слово самое немодное из всех. Глупое. Наивное. Если вслух произнести при ком-то – хохоту не оберешься.
БЕЛОВ. Слово! Убью!
Напомним, что в руках у него ружье. Он держит его нелепо, направляя куда-то вбок и вверх, а при последнем выкрике нажимает на спусковой крючок. Выстрел, с дерева на голову Мужика падает ветка. Белов застывает.
ВЕДУЩИЙ (вздрогнув). Нельзя же так пугать! (Зрителям.) Был такой закон древнего театра: если на стене висит ружье, оно должно выстрелить. Ружье – это… Я разве не объяснял? Ну, устройство для того, чтобы кусочком свинца попасть в другого человека. Происходил разрыв мышечных тканей, кровеносных сосудов, в ту пору человек мог от этого даже умереть. (Смотрит в зал.) А? Так я об этом и говорю! Висит ружье – и пусть висит. Для интерьера. А если водка на столе стоит, ее обязательно пить? Это вы понимаете, что можно не пить, а для землян той поры, особенно в стране России, то был величайший парадокс. Как это – стоит на столе водка, а ее не пить? Они этого понять не могли. Но водка – ладно, от нее не все умирали, а ружье – вещь опасная. Тем не менее, раз висит – должно выстрелить. Такие были странные законы театра. Вот оно и выстрелило.
БЕЛОВ (приходит в себя). Постой… Так оно заряжено было? Или его потом зарядили?
МУЖИК (смущенно). Было…
БЕЛОВ. То есть ты меня тогда обманул?
МУЖИК. Ну… Не без этого.
БЕЛОВ. Ты же ангел! Как ты можешь обманывать?
МУЖИК. Я не просто ангел, я ангел-хранитель. Нам можно иногда. Для вашей же пользы.
БЕЛОВ. Так может, ты меня и во всем другом надул?
МУЖИК. Ни в коем случае. И вообще – ты сам все решил. Ты про слово спрашивал. Только не смейся, хорошо? В общем, короче… До чего дошло, даже ангелов отучили его произносить. Короче, совесть это.
Белов некоторое время смотрит на Мужика и вдруг выставляет в его направлении кукиш.
И что это значит?
БЕЛОВ (усмехается). А я тебя тоже обманул. Ну, была депрессия, чисто клинические дела. Все, что я делал, это так – чистый эксперимент. На самом деле плевать я хотел на тебя, на людей, на все вообще! Я хочу быть счастливым – и буду им! Безо всякой совести. Другие-то без нее живут – почему я не могу?
МУЖИК. Ошибаешься, никто без нее не живет. Конечно, по-разному с ней обращаются, кто-то ей зубы заговаривает, кто-то вытравить пытается, кто вообще убить.
БЕЛОВ. А у меня вот нет ее! И не было никогда! Нет у меня совести, понял?
МУЖИК. Есть.
БЕЛОВ. Нет.
МУЖИК. Есть.
БЕЛОВ. Убью! (Наставляет ружье.) Нет, говорю тебе! А если и были остатки, убью тебя – и все, не будет ничего!
МУЖИК. Будет! И есть! Брось ружье, не доводи себя до греха!
С этими словами Мужик отступает к кулисам, убегает. Белов за ним.
БЕЛОВ. Нет, я сказал!
Вместо Мужика выбегает Коблеяшев с криком.
КОБЛЕЯШЕВ. Есть!
БЕЛОВ. Нет!
Коблеяшев скрывается, Белов за ним. Вместо Коблеяшева выбегают Анатолий и Татьяна. Кричат разом: "Есть!" – и скрываются. И так поочередно, группами и отдельно, выбегают все персонажи – и Мясоедов, и Лира, и Жуков, и т. д. Включая погибшего сына. И все кричат: "Есть!" А Белов упорно кричит: "Нет!"
И вот он в очередной раз выбегает, а на сцене – пусто. Белов озирается. Кого-то увидел.
БЕЛОВ. А, загнал я тебя все-таки! Выходи, не прячься!
Выходит Двойник Белова. Максимально похож на него, с трех шагов не отличить. (А можно сделать и так, что Двойник выбежит вместо Белова, а перед ним возникнет сам Белов.)
БЕЛОВ (ошарашенно). Ты кто?
ДВОЙНИК. Ангел.
БЕЛОВ. Да какой ты ангел, ты же – я!
ДВОЙНИК. Именно. Я не только где-то там, а в тебе. Можно сказать, ты сам свой ангел-хранитель.
БЕЛОВ. Врешь! Я сейчас разберусь, кто ты!
Идет к Двойнику, запинается о ветку или пенек, падает, ружье стреляет, Двойник оседает на пол.
ВЕДУЩИЙ. На следующий день во всех газетах объявили: "Миллиардер Белов-Шварцман пытался покончить жизнь самоубийством посредством выстрела из ружья. Попытка, к счастью, оказалась неудачной".
Белов и Двойник медленно поднимаются, садятся, потом встают, смотрят друг на друга. Выходят остальные и тоже всматриваются друг в друга, как бы заново узнавая. Они блуждают, будто среди деревьев.
ВЕДУЩИЙ. Тут и сказке конец, а кто слушал – огурец. Это я пошутил. Не поняли? Ну, огурец, это такое зеленое съедобное было растение. Растение – это то, что из земли растет, из семени, потом фотосинтез и все такое прочее. Вот интересно, вы действительно ничего не знаете или притворяетесь? А?
Все на сцене повернулись к нему, будто вопрос задан и им. Таким образом взгляды всех присутствующих – и зрителей, и актеров, сойдутся в одной точке.
Занавес
Край света
Действующие лица
ГРИГОРЬЕВ
ЛЕНА
ИГОРЬ
ГОЛУБЕВА
Действие первое
1
Квартира в дряхлом доме. Старые вещи – и нужные, и всякий выживший из надобности хлам. Посредине – столб, поддерживающий провисающий потолок. По бокам окна с облупленными рамами. Входная дверь, дверь в кухню, дверь в еще одну комнатку. На стенах фотографии в рамочках. Старые фотографии. Жилище одинокой старушки, вот что это на первый взгляд.
Но люди здесь находятся вполне молодые. Лена и Игорь. Они не муж и жена, но сначала кажется – муж и жена.
Они сидят на полу возле перевернутого круглого стола, друг против друга; Игорь пристраивает отломившуюся ножку.
ИГОРЬ. Этому столу сто лет.
ЛЕНА. Не меньше.
ИГОРЬ. Легче его выкинуть, чем починить.
ЛЕНА. Давай выкинем.
ИГОРЬ. В окно не пролезет.
ЛЕНА. А мы разломаем – и по частям.
ИГОРЬ. И кому-нибудь на голову. Какой-нибудь старушке. И меня посадят в тюрьму за убийство по неосторожности.
ЛЕНА. А я буду тебе передачи носить. Письма буду писать. Я люблю писать письма, а некому. Давай, правда, ты что-нибудь сделаешь такое и сядешь в тюрьму, а я буду писать тебе письма. А ты мне. Дорогой Игорь! Я не сплю ночами и думаю о тебе. Я плачу, плачу, плачу. Я вспоминаю каждый день, когда мы были вместе. Это было великое счастье, но мы не понимали этого. Наш сын растет и уже говорит "мама". А я учу его говорить "папа", чтобы порадовать тебя, когда ты вернешься. Но он плохо учится, потому что дети говорят только о том, что видят. А видит он только плохое. Я умираю от тоски по тебе, милый мой, любимый, я грызу подушку и глотаю пух. Жду ответа от тебя, дорогой мой, как глотка воды в пустыне.
Пауза.
ИГОРЬ. Дорогая Лена. Мои однообразные тюремные дни проходят незаметно, потому что я все время думаю о тебе. Я… У вас есть большие гвозди?
ЛЕНА. Не знаю.
ИГОРЬ. Никакого хозяйства у вас. Мужчины нет в доме. Давай поженимся.
ЛЕНА. Давай.
ИГОРЬ. Я серьезно.
ЛЕНА. Я тоже. А клеем нельзя?
ИГОРЬ. Все равно развалится. Тут ножка вон какая, а паз вон какой. Проще гвоздями. А лучше выкинуть.
ЛЕНА. Жалко.
ИГОРЬ. Нет, серьезно, пойдем в загс и подадим заявление.
ЛЕНА. Мы и так почти муж и жена.
ИГОРЬ. Я детей хочу. Сына хочу.