Рахиль. Злота, только сделай потише, я хочу позвонить на почт. (Набирает номер.) Будьте добры, вчера вечером в половине двенадцатого позвонили из почты и сказали, что я два раза звонила по одному талону, номер 84… Нет, дорогая моя, в половине двенадцатого я звонить не могла. Я ложусь после последних известий по телевизору, после передачи "Время"… Жалко шестнадцать копеек… А вейтек вам… Я вам не дам лишнее… Я пенсионер… У меня шестнадцать копеек - это один хлеб… Я позвоню начальнику… Что вы бросили трубку? (К Овечкису.) У вас в Москве тоже такие телефонистки? Ой, это ужас, что за телефонистка… Такой ужас, что нет примера… У вас тоже такие есть?
Овечкис (улыбается). Всякие есть.
Злота. Вот, кажется, идет Виля. (Входит Виля.)
Виля. Дождь, но воздух хороший… Я обошел весь город, был за греблей… Оказывается, башню снесли… Город как без носа.
Рахиль. Она девяносто лет стояла. Болячка на них… Ее не могли снять, так военные ее взорвали.
Злота. Вот к тебе пришли.
Овечкис. Очень рад познакомиться. Много о вас слышал в Москве, но странно, что встретились мы в Бердичеве… Овечкис Авнер Эфраимович…
Виля. Очень приятно. (Садится.)
Овечкис. Ну как вам Бердичев?
Виля. Бердичев? (Достает блокнот, читает.) "Уездный город Киевской губернии на реке Гнилопяти. По переписи 1897 года 80 процентов евреев. Селение Беричиков, входившее в состав Литвы, упоминается в акте 1546 года. В 1793 году присоединен к России в качестве местечка Житомирского уезда Волынской губернии".
Овечкис. Это словарь Граната?
Виля. Да… Но вот я сейчас ходил в дождь, смотрел и думал… Я не был здесь пятнадцать лет, я ходил и думал, что есть Бердичев? И я понял, что Бердичев - это уродливая хижина, выстроенная из обломков великого храма для защиты от холода, и дождя, и зноя… Так всегда поступали люди во время катастроф, кораблекрушений, когда они строили себе на берегу хижины из обломков своих кораблей, во время землетрясений или пожаров, когда они строили хижины из обломков разрушенных или сгоревших зданий… То же самое происходит и во время исторических катастроф, когда людям нужно место не для того, чтоб жить, а для того, чтоб выжить… Вся эта уродливая хижина Бердичев человеку, приехавшему из столицы, действительно кажется грудой хлама, но начните это разбирать по частям, и вы обнаружите, что заплеванные, облитые помоями лестницы, ведущие к покосившейся двери этой хижины, сложены из прекрасных мраморных плит прошлого, по которым когда-то ходили пророки, на которых когда-то стоял Иисус из Назарета… В столичных квартирах вы никогда этого не ощутите.
Овечкис. Все, что вы говорите, очень интересно и поэтично, день-два еще можно находиться здесь, в этой хижине, но потом хочется уйти, убежать, спрятаться. Во всяком случае, у меня такое чувство. Неужели вам не хочется обособиться от всего этого?
Виля. Величайшее благо человека - это возможность личного обособления от того, что ему неприятно. А не иметь такой возможности - величайшая беда. Но личное обособление возможно только тогда, когда нация скреплена внутренними связями, а не внешними загородками. Русский может лично обособиться от неприятных ему русских, англичанин - от неприятных ему англичан, турок - от неприятных ему турок. Но для евреев это вопрос будущего. До тех пор покуда мы скреплены внешними загородками, а не внутренними связями, я не смогу внутренне обособиться от Макзаника.
Овечкис. Кто это Макзаник?
Рахиль(из соседней комнаты). Это один бердичевский дурак.
Злота. Рухл, ша… Дай людям поговорить…
Виля. Одним из главных признаков всякой несамостоятельности, в том числе и национальной несамостоятельности, является придание чрезмерного веса чужому мнению. Отсюда панический страх перед тем, что о нас подумают в связи с тем или иным событием, что о нас скажут… Отсюда чисто мифологический страх перед детско-обезьяньей кличкой "жид"… Этот страх- результат придания чрезмерного веса чужому мнению… Научиться пренебрегать чужим мнением - вот одна из основных национальных задач… Все достигшие исторической устойчивости нации в прошлом и настоящем поступали именно так.
Овечкис. Говорите вы интересно, но не призываете ли вы к национальной ограниченности?.. Ведь мы с вами люди другой культуры, другого языка, другого мировоззрения…
Виля. Можно отречься от своих идеологических убеждений, но нельзя отречься от собственного носа… И если идеологический перебежчик выглядит непорядочно, то национальный перебежчик ко всему еще выглядит и смешно. (Пауза.)
Овечкис. Извините, но то, что вы проповедуете, мне глубоко чуждо… Мои родители были русские интеллигенты, мой дед был русский врач и лечил русских крестьян, за что был ими горячо любим… Я никогда не думал, что вы человек подобных взглядов… Проповедь национального обособления в сегодняшнем мире - это нелепость.
Виля. Я ничего не проповедую… Я скорей не проповедую, а исповедую… Я считаю, что покуда не будут восстановлены внутренние связи, не могут быть сломаны многовековые внешние загородки. Это все самообман… А только когда будут сломаны внешние загородки, взойдет над нами и над народами, среди которых мы жили обособленно веками, взойдет общее солнце, и мы вместе позавтракаем крашеными пасхальными яйцами с мацой…
Овечкис. Да, не ожидал, что вы человек таких взглядов… Мне всегда был чужд национализм… Но я надеюсь, что в Москве мы побеседуем менее сумбурно… Вот моя визитная карточка… Всего доброго.
Злота. Вы уже уходите?
Овечкис. Пора… Всего доброго… (Уходит.)
Рахиль. С этим ты тоже поругался? Что он тебе оставил за картонка? (Читает.) "Овечкис Авнер Эфраимович, доцент…" Духота в паровозе…
Злота. Почему он поругался? Я еще такого человека не видела… Ты же слышала, что этот доцент о Виле самого лучшего мнения… Он пришел и такое про тебя тут рассказывал, он говорит, что ты в Москве большой человек и он специально пришел с тобой познакомиться… Он таки умный человек?
Виля. Он идиот…
Злота. Идиот? Как это идиот, когда здесь написано: доцент?.. Что значит идиот? Он о тебе такого хорошего мнения, а ты говоришь на него: идиот… Ты и Рахиль таки похожи.
Рахиль. Мы таки с Вилей похожи… Это у Злоты все хорошие… Этот Овечкис приехал несколько лет назад, но я не хотела ему напомнить… Ин ди вайсе эйзеленх… В белых брючках… Да… Эпес а вейдел… Это какой-то хвост… Слышишь, это второй Макзаник, хоть он пишется "доцент"… На Макзаника тоже говорят, что он инженер, а что он кончил?.. Он кончил в уборной и знает, извините за выражение… Что я, не понимаю?.. Для того, чтоб писать стихи, надо кончить какие-нибудь хорошие институты, а он кончил Бердичевский техникум…
Злота. Ай, идут они все к черту… Давай включим телевизор и будем пить хороший чай с хорошими коржиками, с вареньем и пирогом… Хочешь чай?
Рахиль. Что ты его спрашиваешь? Конечно, он хочет… Этот телевизор я взяла в рассрочку… Когда они тут жили, так Миля не давал Злоте смотреть телевизор.
Злота. Ты же хочешь поменять квартиру и опять вместе с ними жить…
Рахиль. Ай, моя сестра, чтобы ты мне была здорова… Я железная, что я тебя терплю… Буду я с ними жить или не буду, еще посмотрим. Ты ж понимаешь, я люблю Милю… Виля, ты помнишь, как в 47-м году Миля стал здесь в дверях (поднимается, становится в дверях) и сказал (меняет голос под Милю): "Теперь понятно, куда мои деньги идут. На кормление тетушки и племянника…" (Опять садится к столу). Ты помнишь? Ты тогда маленький был… Ой, вэй з мир…
Злота. Рухл, дай спокойно попить чаю. Миля теперь сильно изменился к лучшему.
Рахиль. Да, он изменился… Он должен лежать парализованный и спрашивать, что делается на улице. (Смеется.) Слышишь, он и Рузя неделями не разговаривали между собой… Сейчас они пришли вместе, а на прошлой неделе они не разговаривали… Они не разговаривают, а спят вместе. (Смеется.)
Злота. Какой он ни есть, а Рузя его любит.
Рахиль. Ой, ди шмоте кер цы дым тухес… Слышишь, Виля, эта тряпка от этой задницы… Если я скажу, так это сказано… Здесь лет восемь назад был праздник в День Победы… Так Маматюк, что он уже лежит в земле, пусть себе лежит на здоровье, так этот Маматюк начал кричать, что в братской могиле лежат все нации, кроме жидов… Так я ему дала - "жиды", он синий стал… Тогда Овечкис, что он приходил сейчас спорить с тобой, и Бронфенмахер, что он хотел носить через меня помои, и Быля, что она дует от себя, сказали на меня, что я скандалистка…
Злота. Давай лучше смотреть телевизор… Слушай, этот артист что-то так кричит…
Рахиль. Когда этот артист приходит домой, так ему болит в горле. Правда, Виля? Ой, это тяжелая работа…
Злота. Что это за передача, Виля?
Виля. Это Шекспир… Гамлет…
Злота. Смотри, какая рыба на столе?.. (Смеется.)
Рахиль. Ах, я б кушала кусок рыба.
Злота. Как это все составляют? Наверно, выкручивают себе голову. (Смеется.)
Рахиль. Хорошая каструля… Тебе эта передача нравится, Виля?
Виля. Нет.
Рахиль. Ну, давай переключи на последние известия… Хороший телевизор… Миля думает, что я ему дам этот телевизор… Я ему могу дать от раввина яйца…
Злота. Боже мой, какие выражения, мне темный стыд за твои выражения… Ты таки большой грубиян.
Рахиль. Ничего, пусть я буду грубиян… Я ему могу дать, ты ж понимаешь… Нет, буфет я им обещала, и этот шкаф, но свою кровать я им не дам… Ой, моя кровать, она стоит миллионы, когда я в нее ложусь… Я им достаточно давала, и это все равно что ничего… Они все равно неблагодарны… Было время, когда они жили у его мамы, болячка ее отцу, где он лежит в земле перевернутый…
Злота. Ой, вэй з мир. (Смеется.)
Рахиль. Да… Так им было далеко ходить на обед с завода… Так мы им варили здесь обед… Так Злота ему подала, так он ей сказал: "Не подавайте, мне противно, когда вы подаете…" Что ты смеешься, Злота… А сейчас они с Рузей пришли, и Миля был такой голодный, я же видела… Но что значит голодный, он бы съел лошадь… Но я ему ничего не дала. И всегда, когда он придет, у меня для него стол будет голый, как задница без штанов…
Злота(смеется). Это с первого дня так… Они друг с другом воюют уже двадцать семь лет… Ты помнишь Рузина свадьба?
Виля. А где Пынчик?
Злота. Ой, что ты вспомнил про Пынчик?.. Пынчик таки был на Рузиной свадьбе.
Рахиль. Что мне этот Пынчик? Я его в моей жизни, может, три раза видела… Кто он мне такой? Троюродная пуговица от штанов…
Злота(тихо). Про Пынчик нельзя говорить, он уехал в Израиль со всеми детьми… Когда ты его видел на Рузиной свадьбе, после фронт он был майор… А потом он уже был полковник и в Риге имел хорошая квартира. Так он все бросил и куда-то поехал…
Рахиль. Ай, что мы будем про него говорить… Я про нею не думаю, даже когда сижу в уборной… Пусть едет… Я никуда не еду… Пусть едут те, у кого большие деньги… Я люблю Бердичев… Ой, вэй з мир… (Вздыхает.) У меня есть моя пенсия от советской власти.
Злота. Ой, смотри-но, смотри по телевизору… Что это так много людей?.. Что, они что-то покупают?
Виля(смеется). Это митинг показывают… Борьба за мир…
Рахиль. Борьба за мир… А что новою говорят в Москве? Раньше говорили: в Москве есть три знаменитых еврея. Один молчит, другой говорит… Нет, не так… Один пишет, второй говорит, а третий молчит… Пишет Илья Эренбург, говорит диктор Левитан, а молчит Каганович… Что ты думаешь, я не понимаю, я елд?.. Я ыв партии с 28-го года… Я еще помню, как писали в газете: Ленин, Троцкий, Луначарский строят мир по-пролетарски…
Злота. Завтра на рынке надо купить два свежих бурачка, я хочу варить борщ.
Рахиль. Споц с тобой… Ты мне не говори, что покупать, я без тебя знаю.
Злота. Так она не дает мне рот открыть… В Средней Азии я была здоровая, так я сама ходила на рынок… Я помню, там был Куриный базар, Капан базар… Когда я подходила и спрашивала: нич пуль, мне отвечала: бир сум… Так я говорила: их зол азой высын фын дир… Чтоб я так про тебя знала. (Смеется.) Ой, Виля, в Средней Азии ты сказал, что хочешь винегрет… Я взяла карандаш и подсчитала, сколько стоят бурачки, и морква, и огурцы, и постное масло, и соль, и все вместе. И получилось, что винегрет должен был стоить пятьсот рублей. Разве себе можно было такое позволить? Но завтра я тебе сделаю хороший винегрет…
Рахиль. Вот уже кончились последние известия, уже спорт. Вот уже эта женщина вышла рассказывать про спорт. Когда никого нет, мы двое, и она выходит рассказывать про спорт, или еще мужчина есть, что он рассказывает про спорт, мы выключаем телевизор и ложимся спать… Спорт меня не интересует, а завтрашнюю погоду я увижу в окно… Смотри, Злота, она в той же самой кофточке… Больше она не имеет.
Злота. Эта вот, что она говорит про спорт, похожа на Марикину Надю. Я к Марикиной Наде ничего не имею. И к Гарикиной Наде тоже ничего не имею.
Рахиль. Все наши невестки из села, крестьянки. Ни одной, чтоб отец ее был доктор. Ах, лучше бы уже Гарик женился на Лушиной Тинке. Ты знаешь, Виля, где теперь Лушина Тинка? В аспирантуре в Москве. Мама у нее сволочь, паршивая уборщица, имела Тинку от немца, а Тинка в аспирантуре. И какая она красивая, если б ты видел… Гой все годы имеет счастье.
Злота. Я к Марикиной Наде ничего не имею. Она очень вежливая дама.
Рахиль. Дама… А гое… Крестьянка из села…
Злота. Ну, так что такое, она из хорошей семьи… Отец у нее очень хороший… Его зовут Иван Иванович. Когда он тут был, он сидел со мной и говорил. Он рассказал мне свою автобиография… Когда он был маленький ребенок, их было восемь детей, и его отдали пану служить во двор. Он был батрак. Потом, когда началась революция, ему уже было двенадцать-тринадцать лет. Он поступил в комсомол, но не знал ни одной буквы. Его отправили на железную дорогу. Он был способный. Его выдвинули. Он получил два ордена Ленина. И сказал: когда у меня будут дети, они получат высшее образование.
Рахиль. Злота, не говори с полным ртом… Сидеть с тобой за столом, так может вырвать… У тебя все падает изо рта…
Злота. Ну вот так она рвет от меня куски.
Рахиль. Ты слышишь, я рву от нее куски. Злота же в раю, и это для нее ровным счетом ничего. Я с астмой таскаю те еще сумки, я все заношу. Или Рузя приносит, когда у Рузи есть время… Злота в раю, ей все заносят в дом, но она это не признает, ей еще не нравится, она еще устраивает мне скандалы: почему я плохо покупаю? Почему дорого?.. Иди сама на рынок…
Злота. Ну вот так она на меня наговаривает… Я такая больная, я уже не могу работать… Я уже еле хожу… (Плачет.) Здесь в квартире у меня ничего нет. Я только имею швейную машину, и эти два стула мои, и кровать, и за полшкафа я заплатила. А холодильник ее, телевизор ее. Мне неудобно смотреть телевизор, я не имею, откуда дать ей за телевизор половину.
Рахиль. Сумасшедшая… Что я, Миля, что он закрывал перед тобой телевизор… Я тебе что-нибудь говорю? Смотри себе на здоровье… Ой, Виля, я железная, что я от нее выдерживаю. Можно ведь прожить тихо, мирно эти немножко лет, что остались… Что бы ни было, Виля, но лишь бы ты любишь свою квартиру и свою жену… Я свою квартиру люблю, а свою жизнь я не помню. (Вздыхает.) Злота, ты знаешь, кто мне этой ночью снился? Цолек Mapдер мыт ды крыме фис… Цолек с кривыми ногами, что он был директор торгсина в 25-м году… Почему он мне приснился? Когда я сижу в уборной, я про него не думаю.
Злота. А мне в прошлую ночь Фаня приснилась, что она повесилась в день Рузиной свадьбы. Ты помнишь, Виля? Ее муж был гой. Он ее очень бил. Сначала он ее прятал от немцев, он ее спас, а потом он ей кричал "жидовская морда" и бил, и детям кричал "жиды". Но его тоже нет. Он ехал на мотоцикл и убился к черту.
Рахиль. В день свадьбы, когда она повесилась, он прибежал голый по снегу, с ребенком на руках… Этот ребенок уже в армии. А Зоя, Люсина подруга, не за еврея замуж не хотела выйти. Тут один хороший парень за ней ухаживал.
Злота. Эта Фаня стоит мне перед глазами… А Стаська, ты помнишь, полячка снизу… Так пришли и ее арестовали… Она жила на чердаке, потому что квартиры у нее не было… Где-то она далеко выслана.
Рахиль. Ой, что я буду про нее думать. Если мой муж лежит в земле, и младший брат наш Шлойма в земле, и Вилины родители в земле, и Сумер в земле… Ой, Сумер… Теперь уже можно рассказать… Тут был Перель, председатель артели, так он Сумера не любил, потому что Сумер знал, что этот Перель берет взятки… Ничего… Так когда Переля сняли, Сумер купил венок и ночью поставил его возле Переля дома. Перель вышел из дома и видит венок и надпись: "Вечная память Арону Михайловичу". (Смеется.)
Злота. Ой-ой-ой…
Рахиль. Что такое?
Злота. Что-то мне стрельнуло в голову…
Рахиль. Ой, Виля, я железная… Злота, что ты держишься за голову?.. Ты мне не делай номера… Ты же видишь, что от человека ничего не остается. (Вздыхает.) Только запах, если он полежит лишний день…
Виля. А Луша где работает?
Рахиль. Черт ее знает, где-то уборщицей.
Злота. Луша кормит коза. Я ей всегда собираю лушпайки от картошки.