Кругом бесконечная тундра, погруженная в полярный полумрак. Только над горизонтом светлое - там играют сполохи.
Придерживая "Ундервуд", сидит писарь, до самых глаз закутанный в платок; беспокойно поглядывает на покрытое испариной лицо комиссара.
Глазков поднял тяжелые веки.
- Дай-ка мешок мой под голову.
Устроившись удобнее, комиссар ухватил с бегущей земли снег и остудил лоб. Потом кивнул помощнику:
- Гляди - вот оно, твое северное сияние-то!
- Ага, товарищ Глазков! Интересное явление природы, правда? А вам… вам теперь лучше или хуже?
- Пять минут, как спрашивал! Ну лучше, лучше! - улыбнулся Глазков. Парень повеселел.
- Значит, поправитесь!
Убегает все дальше и теряется среди белого простора движущаяся цепочка - собачья упряжка.
И вот уже только след тянется по низинам и сопкам- след полозьев, кое-где занесенный снегом.
Наконец он приводит нас к стоящим нартам. На нартах- вещевой мешок, пишущая машинка и винтовка.
Чукча-каюр, работая руками, догреб снежный холмик, утрамбовал его и, вытащив трубку, отошел к нартам.
Паренек, с глазами, полными слез и страха, осторожно приблизился к могиле. Постоял, стянул шапку и тихо сказал:
- Прощай, наш дорогой товарищ Алексей Михайлович… - Хотел отойти, но вернулся. - Проклятый тиф сгубил тебя… на пути к победе революции в краю… северного сияния… Но вместо вас в Уйгунан придут новые борцы. А я, как ваш верный помощник, клянусь, что вернусь назад… и расскажу товарищу Зюкину о твоей геройской пролетарской смерти… - Он скорбно помолчал, вытер слезы шапкой, надел ее и сказал: - Давайте обратно, товарищ чукча…
Каюр не понял.
- Обратно поехали, - повторил паренек.
- Ехали? - уловил чукча что-то знакомое. - Тагам?
- Тагам…
Нарты тронулись с места и скрылись в низине. А среди тундры остался снежный холмик. На воткнутой в него лыже нацарапано: "Уполномоченный по Чукотке А. М. Глазков. 17 мая 1922 года".
Снова едут нарты. Проезжают по дну лощины, взбираются на сопку, катятся вниз по пологому склону.
- Далеко еще? Дома скоро? - спрашивает каюра паренек. Чукча не отвечает. Он монотонно тянет песню и целиком поглощен этим занятием.
Следы привала - и вновь бегут собаки. Писарь бежит рядом с ними, пытаясь согреться. Кричит каюру на ходу:
- Сколько? Два дня? Три дня?
- Два дыня… тыри дыня… - тут же вставляет чукча в свою песню.
Упряжка остановилась возле небольшого деревянного домика. Пассажир дремал, закутавшись в тулуп, - из отверстия мерно вырывались струйки пара.
Каюр подошел к домику и громко постучал. От стука седок проснулся.
- Уйгунан! - сказал каюр.
- Как Уйгунан! - вскочил паренек. - Вы куда меня привезли?
Чукча, радушно улыбаясь, развязал веревки, взял с нарт мешок, "Ундервуд", поставил на снег.
- Зачем Уйгунан? - кричал, бегая вокруг него, паренек. - Нам обратно, Анадырь надо!
- Уйгунан, - постарался объяснить чукча. - Начальник сказала…
- Какой начальник! Начальник-то ведь помер!
Паренек перевел взгляд на домик - и отчаяние сменилось ужасом: над крышей с древка свисал вылинявший трехцветный флаг.
В это время за спиной послышался скрип полозьев - каюр поехал дальше. Увязая в снегу, пассажир бросился за ним:
- Товарищ! Погодите! Тут же белые!
Скрипнула дверь.
Паренек вздрогнул и медленно обернулся.
На пороге дома белела фигура человека. В его руке покачивался фонарь.
- Здравствуйте, - упавшим голосом произнес приехавший.
На прокопчённых бревенчатых стенах поблескивают цепи капканов разных калибров. Пара ружей, охотничья снасть. Сушатся распятые шкурки. За печкой - курятник.
Угрюмый грузный человек точит длинный охотничий нож.
Паренек тревожно наблюдает за действиями хозяина.
- Доехали как? - спросил хозяин.
- Ничего… спасибо.
- А тут сильно мело третьего дня…
Помолчали.
- Из Анадыря будете?
- Из Анадыря…
Хозяин попробовал острие ножа.
- Господин урядник… ничего не передавал?
- Н-нет.
- Да… Третий год не едет никто, жалованья не платят. Живу аки пустынник.
Хозяин достал из-под стола консервную банку и взмахнул ножом. Гость от неожиданности вздрогнул.
- Хочу вот губернатору лично… прошение. Да оказии не было. Будете возвращаться - не откажите.
- Я завтра же… я проездом…
Во время разговора хозяин постоянно косился на "Ундервуд".
- А машина ваша хороша! - кивнул он, открывая банку. - Считает?
- Нет, пишет…
- Что?
- Все пишет…
- Ну бог с ней - пусть пишет. - Хозяин встал и пошел с банкой к закипавшему котелку. - Мы народ нелюбопытный. Нам это ни к чему.
Вывалив консервы в котелок, он направился к окну, где в ящике рос лук. Сорвал несколько перьев.
- От цинги взращиваю, - покрошил лук в котелок и поставил на стол дымящуюся похлебку. - Хлебайте, грейтесь! С дороги поесть - первое дело.
После недолгого промедления ложка гостя потянулась к котелку.
Едва светится на столе притушенная лампа. На лавке возле печки спит паренек. Хозяин осторожно откинул тулуп, спустил ноги.
Тихонько ступая, он приблизился к гостю, склонился и принялся внимательно, изучающе рассматривать его лицо.
Потом вздохнул, подошел к сейфу, щелкнул замком.
В сейфе были деньги: пачки долларов - две полные, перевязанные бечевками, третья тощая, неполная.
За печкой из тайника хозяин извлек длинную кишку, сшитую из полотенца в крупный горошек, и стал аккуратно пихать в нее деньги.
Нацепив пояс на голое тело, он застегнул его на предусмотрительно пришитые пуговицы.
Так же неслышно хозяин прокрался к комиссарскому мешку, развязал. Вынул пару портянок, полотенце, мыльницу, кисет, свернутое полотнище флага. Кобуру с маузером.
В самом низу оказалась бумага.
Щурясь, хозяин попытался прочесть ее, отложил в сторону, вернулся к своей лавке за очками, нацепил их.
Шевеля губами, он долго читал бумагу, а прочтя, аккуратно свернул и в прежнем порядке сложил вещи в мешок.
Снова постоял над гостем, задумчиво почесываясь. Затем подошел к столу, перекрестился и задул лампу.
Белая предрассветная тундра. Домик в одно окошко. Высоко в небе догорает северное сияние.
Знаменуя утро, над домиком разнесся крик петуха.
Светлеет в комнате. Из булькающего котелка торчат ощипанные куриные лапы…
- Доброе утречко, господин Глазков!
Открыв глаза, гость увидел человека, в котором трудно было признать хозяина. Улыбаясь, он стоял перед лавкой- торжественный и загадочный, в стареньком вицмундире с одним эполетом - и подмигивал гостю.
- Инкогнито!.. Тут в шестнадцатом году один тоже наезжал, так я о нем еще за двести верст слыхал… Нюх на власть имею, вы уж простите старика… Коллежский регистратор Тимофей Иванович Храмов! - отрекомендовался он. - Значит, флаг будем вешать?
Гость удивленно хлопал ресницами.
- Какой флаг?
- Известно какой - соответственный! Новая власть- новый флаг!
Продолжая удивляться, "Алексей Глазков" согласился:
- Это верно…
Хозяин довольно посмеивался.
- То-то… Я уж и лесенку приготовил. Сами будете водружать или доверите?
- Сам… - нерешительно сказал паренек.
- Это, конечно, как изволите… - Храмов деликатно пожал плечами. - Одно скажу: Храмову все доверяли.
Он подошел к сейфу, на котором теперь не было замка, и достал кипу бумаг.
- Вот. Извольте ознакомиться… - Одну за другой Храмов выложил бумаги на стол. - От великой и неделимой - рескрипт. От временного - поручительство. От их высокоблагородия Колчака - именной указ. От Камчатской республики - благодарственная. Всем верой и правдой… Господин Стенсон… Господин Пит Брюханов, господин Иемуши-сан… Японец, а доверял!
Паренек смущенно возразил:
- Так ведь я в том смысле, что… я помоложе…
Храмов стоит внизу, у лестницы. Щурит глаз:
- Поправее… Заноси… На себя, на себя. Так. Крени!
Гвоздь вошел в древко. Ветер развернул красное полотнище. Зашевелилась надпись, сложенная из белых матерчатых букв: "Р.С.Ф.С.Р.".
Флаг развевался над крышей, над чукотскими ярангами, видневшимися поодаль, над берегом, уходящим в оксан, над тундрой до самого горизонта. Паренек, которого мы будем теперь называть Алексеем, увидел наконец место, куда занесла его судьба.
- Так что, - осторожно спросил Храмов, - ревизию теперь будем производить… или как?
Алексей, прислонясь к крыше, грустно смотрел в тундру.
- А у вас попутных нарт в Анадырь не бывает? - вдруг спросил он.
Храмов оживился.
- Зачем попутные, специально снарядим! - он с суетливой предупредительностью помог гостю спуститься вниз. - Оно и верно, Алексей Михайлович! Дело ваше молодое… Чего здесь зимовать! Отдохнете чуток… о жалованье сговоримся, а Храмов власть соблюдет! Все так делали…
- И каюра дадите?
- И каюра и нарты! Вот только - собаки… сокрушенно поморщился.
- А что собаки?
- Да… пожрали собак-то… Дикий народ! - молчал, соображая. - Однако, может, найду. - вился в сторону яранг.
- Обождите - я с вами!
Алексей забежал в дом, достал из мешка комиссарский маузер, нацепил и снова вышел на улицу. Поглядел на флаг, поправил оружие, подтянул ремень и неторопливо, как подобает начальнику, направился следом за Храмовым.
Стойбище встретило их тишиной. У крайней яранги хлопал по ветру оторвавшийся конец шкуры.
Алексей заглянул внутрь.
- Никого, - сказал он.
- Порох потравили - значит зубы на полку, - Храмов. - Мало-мало помирай…
- Все помирай? - Алексей с ужасом кивнул на безжизненные яранги.
- Ну да! - усмехнулся Храмов. - Все не помрут. Это каждую весну такая петрушка. Да вы не тревожьтесь, собак добудем!
В следующей яранге на шкурах неподвижно лежали люди, и только легкий пар дыхания выдавал присутствие в них жизни.
- Доброе утро! - поздоровался Алексей.
Чукчи открыли глаза, посмотрели и снова закрыли. Лишь один с трудом приподнялся навстречу вошедшим.
Храмов спросил что-то по-чукотски. Хозяин покачал головой. Потом достал из-под лежака твердую маленькую шкурку и протянул ее Алексею.
- Это он зачем? - повернулся Алексей к Храмову.
- Лопать просит.
- Так надо ж дать!
- Что же дать-то, Алексей Михайлович? - терпеливо разъяснил Храмов. - Свой, что ли, припас? Их тут душ стоза раз все и заметут. А завтра мы сами мало-мало помирай!
Возле яранги собралось несколько жителей стойбища. Это были изможденные, угрюмые люди. Алексей опустил глаза.
Храмов обратился к чукчам. Ему ответили неохотно и, по-видимому, отрицательно.
- Вот народ! - возмущенно сказал Храмов. - Ведь есть собаки, а прячут, нехристи!
И вдруг Храмов умолк: между ярангами он увидел тощего пса. Храмов весь навострился и бросился вперед. Пёс тоже. Они обогнули ярангу. Не добежав нескольких шагов до Алексея, пёс увяз в снегу и повалился на бок. Храмов ухватил его за задние лапы.
- Счастья своего не понимаешь! - повеселев, он привычно закинул веревку на шею собаки. - Подкормим - побежит, как новый!
Алексей угрюмо наблюдал за происходящим.
- Не сомневайтесь, Алексей Михайлович! - ободрил Храмов. - Душу из них вытряхну, а для вас постараюсь! Пошли!
Но едва Храмов сделал несколько шагов, чукчи молчаливо проделали то же самое. Храмов остановился - и чукчи остановились.
- Чего надо? - ступайте, к бабам!
Один из чукчей что-то быстро заговорил, обращаясь к Алексею, другие подхватили, толпа загомонила.
- Цыц! - рявкнул Храмов. - В кутузку захотели? Ик ектагын! Это живо!
Он кивнул в сторону, на ярангу, стоящую на отшибе. Этот жест произвел магическое действие - чукчи смолкли.
- Одна на них управа! - удовлетворенно заключил Храмов. - Я тут смутьяна одного… отселил… Народ баламутил замки со складов сбить.
- Каких складов? - насторожился Алексей.
- Мистера Стенсона…
Алексей на секунду задумался и, кашлянув, сказал по возможности начальственным тоном:
- Взглянуть бы, какие такие склады?
- Интересуетесь? Это можно! - согласился Храмов, и они пошли вперед. Чукчи, постояв, медленно двинулись следом.
Мешки в углу. Ящики, батареи консервов, пачки и кули - на полках. Внавалку - топоры и свертки с гвоздями.
Алексей стоял посреди склада, восторженно созерцая богатства мирового капитала.
- Вот это да!
- Америка! - развел руками Храмов.
Алексей двинулся вдоль полок, тыкая в мешки.
- Мука?
- Крупчатка!
- Соль?
- Соль.
- А это что?
- Сахарок!
Алексей неодобрительно покачал головой.
- Как же вы раньше-то не догадались, товарищ?
- Чего изволите? - не понял Храмов.
- Давно уж раздать надо было!
Храмов тупо глядел на Алексея. - Как - раздать? А… мистер Стенсон?
- Скажете, я реквизировал. Полнотой полномочий! - И Алексей пошел дальше по складу.
Храмов ошарашенно посмотрел на него, на дверь, за которой толпились чукчи, и заспешил следом.
- Господин Глазков! Так вы кто же будете-то: не власть?
- Власть, - отозвался Алексей. Он копошился в углу, разбирая пакеты.
- А раз власть, то позволю напомнить: наперво должны закон блюсти! Флаги вешать - вешай. Собак - тоже по закону… А на это закона нету!
Но Алексей не слышал. Он быстро раскидывал пакеты, а когда выпрямился - в руках у него виднелись две картонные коробки.
- Братцы! - радостно закричал Алексей, бросаясь к воротам. - Патроны! - Он высоко поднял коробки над головой. - Товарищи чукчи!
В то же мгновение в дверях выросла фигура Храмова. Он распростер руки, загородив выход.
- Не дам! Невозможно-с!
- Возможно-с! Мы же приказом оформим!
- Не доводите до греха, Алексей Михайлович! - медленно и веско произнес Храмов. - Лучше так положьте!
Наступила секундная тишина.
Не сводя глаз с Храмова, Алексей опустил коробки на землю и нетвердой рукой потянулся к кобуре.
- Тогда… вы извините, Тимофей Иванович! Я именем революции…
На Храмова медленно поднималось дуло комиссарского маузера…
Перед складом оживленно, как в торговый день.
Распределяя товары, Алексей расхаживает среди чукчей с видом радушного хозяина.
Помог старику взвалить на нарты тяжелый ящик. Догнал робкого чукчу, который ограничился только парой консервных банок, заставил взять мешок муки.
Потом остановился, вспомнил что-то и закричал:
- Граждане! Все за мною!
Размахивая руками, он направился к стойбищу. Чукчи по одному заторопились следом.
Процессия прошагала мимо стоящей на отшибе яранги. Алексей подбежал к ней, развязал веревку у входа.
- Выходите, товарищ!
Чукча, щурясь от света, выбрался наружу.
Алексей хлопнул его по спине:
- Интернационал!
- Вуквутагин… - ответил чукча и ткнул себя в грудь. Разбирать недоразумение было некогда.
- Идем, Вуквутагин! Свобода! "Вперед, заре навстречу…", - вдруг запел Алексей, шагая во главе толпы. - Подтягивай, товарищи!
У склада остался только Храмов. Он остолбенело постоял в воротах, потом поднял замок и запер опустевший сарай.
Распахнулась дверь домика - Алексей появился на крыльце, таща перед собой ящик с луком.
- Угощайтесь, товарищи! Лук!
Алексей сорвал несколько перьев и пожевал их.
- Цынга нет! В два счета! Айн момент! - добавил он почему-то по-немецки.
Чукчи нерешительно последовали примеру начальника. А тот уже взобрался на лестницу и стоял под развевающимся флагом.
- Товарищи Далекого Севера! - радостно крикнул Алексей. - Люди голода и холода, а с нынешнего дня - граждане социалистической Чукотки! Теперь всё ваше! И земля, и море, и… фабрики, и все прочее! Ура! Переводите! - приказал он подошедшему Храмову.
Бывший управитель хотел что-то ответить, но вдруг осекся - во рту у одного из чукчей он увидел перышко лука.
Налившись яростью, Храмов исчез в домике и выскочил оттуда уже с дробовиком. В то же мгновение Алексей очутился на крыше.
- Сейчас переведу! - бормотал Храмов, щелкая курками. - Разойдись, язычники! - заорал он и прицелился в Алексея.
Но в это время опешившие было чукчи загомонили, толпа окружила Храмова, а Вуквутагин выхватил дробовик. Отбиваясь, Храмов упал.
Алексей торопливо спускался вниз, оглядываясь и крича:
- Только без самосуда! Без самосуда, товарищи!
За решеткой курятника сидит под замком сумрачный Храмов. Стоя на одной ноге, на него оцепенело глядит петух.
Алексей в самом прекрасном расположении духа собирает вещи. Сложил в мешок портянки, полотенце, подошел к столу и стал бережно завертывать в одеяло "Ундервуд".
Бывший управитель хмуро наблюдал за Алексеем.
- А со мной как же?
Алексей надел тулуп.
- Вопрос открытый. До выяснения вашей личности в разрезе мирового капитала… Советская власть решит.
- Нету такой власти, - уверенно заявил Храмов. - Не может ее быть.
- Привезу в Анадырь - увидите!
- Привезешь? На чем, интересуюсь? Или, может, я тебе собак буду добывать?
Алексей ничего не ответил, только снисходительно усмехнулся, подергал замок курятника и вышел на улицу.
Посреди стойбища горит костер.
Матово светятся куски сахара, поблескивают консервные банки: по старому обычаю, насытившись, надо покормить огонь - и чукчи бросают в костер остатки пищи. Чтото бормоча нараспев, морщинистый старик бьет в бубен.
К костру подошел Алексей.
- Отдыхаете, товарищи? - приветливо спросил он. Чукчи радостно загомонили.
- Ну вот, - сказал Алексей. - Теперь, значит, вам до наших всего хватит… а мне пора! Ехать надо! - Он кивнул в тундру и для большей убедительности нарисовал на снегу некое подобие пса и нарт.
Чукчи переглянулись и притихли.
Наконец заговорил старик. Он говорил долго и медленно, покачивая головой.
Когда старик кончил, Вуквутагин перевел:
- Он сказал - тебе не надо ехать.
- Почему не надо? - удивился Алексей.
- Порох давал, мука давал. Твоя хорош начальник. Ехать не надо!
- Да надо, надо! - Алексей обратился к чукчам. - Не начальник я вовсе! Взамен меня настоящего пришлют! А мне собак надо!
- Нету собак, - сказал Вуквутагин. - Ты хотим начальник.
- Да какой я начальник! - чуть не плача, крикнул Алексей. - Я же беспартийный!
Чукчи молчали и радушно улыбались. Где-то вдали залаяла собака.
Алексей прошел к столу и, не раздеваясь, сел.
- Что, собаки, - подал голос Храмов, - не признали новой власти?
- Помолчите, арестованный! - всхлипнул Алексей.
- Ничего, - сказал Храмов. - Мистер Стенсон приедет- он разберется, кто кого арестовал.