Библиография
Облака выбирают анапест. М.: Мир энциклопедий Аванта+, Астрель, 2008. 96 с.
Стихи // Звезда", № 1, 2008.
Меж двумя дождями, в перерыве… // Новый мир. № 1. 2008.
Стихотворения // Арион. № 4. 2008.
На фоне притихшей страны // Знамя. № 7. 2008.
Вечерний свет // Зарубежные записки. № 14. 2008.
Стихи // Звезда. № 1. 2009.
Десять стихотворений // Новый мир. № 2. 2009.
Метонимия // Арион. № 3. 2009.
Стихи // Нева. № 3. 2009.
С той стороны стекла // Знамя. № 4. 2009.
Стихи // Звезда. № 12. 2009.
Опыт // Звезда. № 1. 2010.
Невероятный случай // Новый мир. № 2. 2010.
Стихи // Нева. № 4. 2010.
Продолжение молний // Знамя. № 5. 2010.
Стихи // Звезда. № 1. 2011.
Последний луч зари // Знамя. № 2. 2011.
Другой дороги нет // Новый мир. № 3. 2011.
Стихи // Нева. № 5. 2011.
Стихи // Звезда. № 9. 2011.
Розоватый воздух бессмертия // Урал. № 10. 2011.
Облака в полете // Новый мир. № 1. 2012.
Стихотворения // Арион. № 2. 2012.
Стихи // Звезда. № 2. 2012.
Такой волшебный свет // Знамя. № 4. 2012.
Стихи // Нева. № 6. 2012.
Зимние звезды // Урал. № 7. 2012.
Времена не выбирают… М.: Эксмо, 2014. 416 с.
Античные мотивы: [Стихотворения; Эссе]. СПб.: Союз писателей Санкт-Петербурга; Геликон Плюс, 2014. 160 с.
Веселая прогулка. СПб.: Азбука; Азбука-Аттикус, 2011. 48 с.: ил. (44 веселых стиха).
Эдуард Лимонов
или
"Ветер Истории дует в глаза…"
Есть такая профессия – норму от крайности отличать, прокладывать мосты через кисельные реки сомнений и компромиссов, отрез а ть пути к отступлению, к моральной капитуляции. И для этого – скажем прямо – все средства хороши, включая даже и скучные, до которых, впрочем, у Эдуарда Лимонова никогда не было охоты. Тут все больше что-нибудь веселенькое и прямое, как угол в девяносто градусов. Вот, например:
Зачем ты меня так изранила,
И наших детей прикарманила?Зачем, отвечай мне, чертовка?
Тупая ты, словно морковка,
Ты сволочь, морковкина дочь.
Ты – овощ, тебе не помочь!
Так и слышится раздраженное бормотание ("тоже мне новость, корявые вирши, бытовуха, серость!.."). Легко продолжить подобное брюзжание, подвести все под предсказуемую теорию. Веселенькое тут, дескать, не в ситуации самой по себе, а в отсутствии иронии, в неловкой попытке запечатлеть в стихах кухонную свару. Ну и, конечно, все это от недостатка утонченности, а это прямое последствие поверхностного радикализма…
О Лимонове можно и нужно говорить помимо политики, как бы ни подталкивали его рифмованные тексты к противоположному, как бы ни маскировались они под политические агитки либо под мещанские жестокие романсы. Вот ведь странность: если в данном конкретном случае судить поэта по законам, им самим над собою признанным (стихи равны прямому политпризыву, оклику), то чушь получится полная. Либо (одна крайность) – крайняя по степени пролетарская солидарность, желание разделить лимоновские упования на то, что
В разбитых куполах гиперторгцентров будут летать птицы.
В стенах парламентов мира будут зиять дыры.
На наш седьмой съезд соберутся полевые командиры,
Обветрены, загорелы, измождены и усталы будут их лица…("Скоро")
Либо (крайность номер два) – снобское интеллигентское нытье про безвкусицу формы и наивность (примитивность, вредность и т. д.). Второе мнение – бессильно, потому что оно неверно, по крайней мере, с точки зрения нашего автора, его точно не могут понять люди, которые:
…хоронят своих мертвецов,
Выхваляя их до небес!
Каждый банальный актер Сморчков
Становится Геркулес.("Герои Интеллигенции")
Ну может ли подобным людям приглянуться поэзия человека, который так непримирим к их собственным пристрастиям и привычкам:
Одевай свой пиджак и иди потолкаться под тентом,
Светской жизни пора послужить компонентом,
Чтоб с бокалом шампанского, в свете горящего газа,
Ты стоял. А вокруг – светской жизни зараза…?("Светская жизнь")
Получается, что у Лимонова с читателем либо совсем нет общей территории, жизненных и мысленных пересечений (либеральные книгочеи, утонченные ценители "высокого"), либо, если речь идет о своих (от радикальных борцов до новейших социал-литераторов), то они свои – в доску и живут не то что на смежных территориях, но буквально в тех же интерьерах, что и сам автор, а значит, на все триста процентов разделяют его "жизнь и мнения". Они вполне могли в унисон с ним восторженно воскликнуть что-нибудь вроде:
Хочу тебя, моих инстинктов стаю,
Пока могу, держу, не выпускаю.Но, видно, долго так не протяну…
Хочу тебя, как офицер – войну.
Как молодой воспитанник училищ
Во сне желает победить страшилищ!
Эти "молодые воспитанники училищ" (военных, видимо? суворовских?) настолько солидарны с лидером, что попросту смотрят на жизнь его глазами, одобряют доброе
(типа: "Дождь шелестит, дождь падает на жесть,
А у меня теперь подруга есть
С такою замечательною попой!
Что хочешь делай: тискай или шлепай!"),
горюют о горе
(вроде: "Без женщины остался я один,
Ребенок капитана Гранта").
На самом деле Лимонов уж сто лет в обед как пишет стихи совсем про другое. Все эти годы растет и ширится новомодный порок: имитация убеждений перехлестывает мутной волной через все плотины обычаев, устоев и моральных императивов. Отчуждение идей от поступков достигло апогея и беспредела. Если на огромном рекламном щите красуется гладкий лик псевдозвезды, а рядом пузырек с патентованным снадобьем величиною с полчерепа, то тут еще все понятно: конечно, свойства чудо-притирки могут к глянцу звездных щек не иметь ни малейшего отношения. Кто профан – непременно намажется, ведь "я этого достойна". Но ежели у кого-то вышло восемь поэтических книг, это совсем не значит, что этот самый кто-то – поэт; а крестящийся в телекамеру начальник вовсе не обязательно верит в Бога; и прогрессивный режиссер, ставящий пьесу о молодежном бунте против власти, не обязательно не берет другой рукой у власти денег на свое протестное творчество.
Вот бытовой, политический и моральный фон, благодаря которому стихи Лимонова набирают все новые очки. Диагноз можно продолжить, но и так получается милая картинка: ничего не означает ничто, все подлежит обдуманному брендингу, за которым – пустота, мрак кромешный и скрежет зубов. В зыбком болоте есть отдельные островки суши, твердой почвы: здесь можно быть уверенным, что человек, пишущий стихи, хотя бы совпадает со своими декларациями, тождествен собственным призывам, пусть даже – таким:
На площадь! Родина! На площадь!
Где стяги северный полощет
Тревожный ветер колесом,
Мы их ряды собой сомнем…
Не нравится? И ладно – дело же, как сказано, не в выборе между восторгом и омерзением, свои в данном случае опознаются не по политике, а по умению отличить фальшь и имитацию от подлинных чувств. И пусть эта искренность нараспашку кажется (и на самом деле является) комичной, неподдельности от нее не убудет даже в самых крайних случаях:
Где я совсем один живет,
Мне южный ветер в окна бьет.("Нет снега")
Впрочем, что это я – ведь и помимо лобовых и демонстративно неуклюжих деклараций есть у Лимонова немало текстов, от которых захватывает дух:
Стучат мячами. Гул стоит
И щебет голосов,
Но меч над городом висит
И он упасть готов.
Играют дети в баскетбол,
Качается качель,
Но меч висит. Не добр, не зол,
Неспешно ловит цель…
Не захватывает? Что ж: если это происходит только по причине несходства политвзглядов – значит, еще не все потеряно…
Библиография
Стихотворения. М.: Ультра. Культура, 2003. 416 с.
Ноль часов. М.: Запасный Выход, 2006. 112 с.
Мальчик, беги! СПб.–М.: Лимбус Пресс, 2009. 144 с.
А старый пират… М.: Ад Маргинем, 2010. 128 с.
Стихи // Зеркало. 2010. № 35–36.
К Фифи. М.: Ад Маргинем, 2011. 128 с.
Атилло Длиннозубое. М.: Ад Маргинем, 2012. 144 с.
СССР – наш Древний Рим. М.: Ад Маргинем Пресс, 2014. 160 с.
Инна Лиснянская
или
"Я пишу лишь о том, о чем я вслух не рискну…"
Право же, стоит однажды взглянуть вокруг: есть ли что-нибудь еще не подмеченное Инной Лиснянской, не освоенное ее стихом? Если вы находитесь не в мегаполисе и видите не только улицы, фонари и аптеки, – можно сказать с уверенностью: вы живете внутри мира и быта поэта Инны Львовны Лиснянской. Многолетнее недобровольное загородно-пригородное уединение благодатно совпало с природой поэтического зрения Лиснянской. Предельная сфокусированность на частном, но важном в себе и вокруг, умение выделить одну, почти случайную деталь происходящего, а также выхватить крупным планом какую-нибудь мимолетную мысль, вдруг обретающую полноту и весомость именно в связи с подмеченным фактом, предметом или событием, – вот непременные приметы стихотворений Инны Лиснянской последнего десятилетия.
Ветер качает деревьев верхи,
И на березе ворона
Громко, в раскачку слагает стихи:
Родина, крона, корона!Кажется: держит на черном крыле
Розу осеннего солнца,
Кажется: всё на огромной земле
Царством вороньим зовется. ‹…›Я в междождливое небо смотрю,
Вижу всё то, что не снится,
И верноподданно благодарю
Дерево, ветер и птицу.
Способность сконцентрироваться на частном и монолитном по смыслу – непременный результат отшельничества¸ уединения, стремления к замедленной зоркости взамен отстранения от городской суеты. Однако есть в даре Инны Лиснянской и иная, во многом противоположная, сторона: умение воспринимать мир расфокусированным взглядом, вбирающим противоречия, фиксирующим разнообразные, не приведенные к единому знаменателю события, параллельно существующие эмоции. В пригородном уединении Лиснянская остается посланцем цивилизации, который порою не способен отчетливо ответить на вопрос: чт о же именно с ним и в нем происходит в данную минуту. Современный горожанин может одновременно думать о постигшем его вчера горе и готовиться к предстоящей через несколько часов важной деловой встрече, а попутно еще – проклинать пробки, лавируя между потоками машин по дороге на эту самую встречу, и заодно заинтересованно прислушиваться к экстренному выпуску новостей по радио.
Тихие дни и тихие вечера.
А в телевизоре – взрывы, убийства, война.Тихие дни и тихие вечера.
А в интернете – безумные письмена.Тихие дни и тихие вечера.
А в телефоне тревожные голоса…
Именно эта стереоскопия чувств, способность размашисто и смело совмещать несовместимое так привлекает в стихах "поздней" Лиснянской, в которых неспроста то и дело мелькают слова "ноутбук", "курсор" и им подобные. Ни грана назидательности, уверенности в собственной правоте, избыток легкой (либо глубокой) самоиронии.
Поздняя юность поэта Инны Лиснянской началась, разумеется, на разломе эпох, когда личная неприкаянность тесно сомкнулась с разломами, возникшими на пути целых народов:
На территории игольчатой и лиственной,
На черноземной, на болотной, на степной
От русской нации до самой малочисленной
Нет не обиженной сегодня ни одной.Причины ясные, а следствия туманные.
И мы не ведаем, что завтра натворим.
Все швы разъехались – и вскрыты раны рваные,
Каких не видывал и августейший Рим.
Образ разошедшихся швов (отсылающий и к изношенным одеждам, и к обнажившимся ранам) для поэзии Инны Лиснянской переходной эпохи является одним из ключевых. Однако промелькнувшие было намеки на "социальность", симптомы "политической" злободневности из ее стихов достаточно стремительно уходят, на первом плане снова оказывается уединенное раздумье, только в еще более чистом варианте, не отсылающем ни к каким внешним препятствиям. Причина удаления в дом у самого леса – теперь уже вовсе не "квартирный вопрос" и не официальная непризнанность. Дистанцированность от водоворота событий знаменует не вынужденный уход с авансцены, а осознанный шаг в поисках подлинного угла поэтического зрения. Травмы и разошедшиеся швы лечатся не хирургическим путем, но посредством внутренней концентрации и вглядывания в жизнь. Подобное никогда не лечится подобным, в этом героиня Лиснянской абсолютно убеждена.
И здесь нас ждет парадокс: для стихов Лиснянской последних десятилетий характерна предельная простота слога, отключенность от каких бы то ни было "поисков формы", столь важных для русского стиха прошлого и нынешнего столетий:
Пишу стишки простецкие
Под маской дневника, –
В них мира мысли детские
И старости тоска.
Но вместе с тем налицо изысканная (порою избыточная) усложненность самых простых по видимости рассуждений. И усложненность эта является не рассудочным умствованием, но органичной способностью интуитивного, "многоканального" восприятия окружающего мира. Лиснянская – помимо любой тенденциозности, намеренности – в высшей степени наделена незаменимым для поэта умением: провидеть в повседневном – исконное и глубинное. Этот доморощенный подмосковный платонизм неоднократно самим же поэтом вышучивается, остраняется:
Я замечала: в счастье ли, в печали, –
Все от меня ужасно уставали.И лес устал от странности моей
Любить людей и избегать людей. ‹…›Устали от меня и небеса
И ленятся закрыть мои глаза.И может быть, когда меня не станет,
Моя могила от меня устанет.
Ну в самом деле, как не "уставать" от человека, который за обыденностью различает нездешние прообразы вещей и событий, во всяком малом умеет различить присутствие иного, б о льшего. Видимая "усталость" оборачивается для внимательного читателя пониманием простого факта: бесконечные сотни стихотворений Лиснянской, написанных "на случай", вернее, – на любые случаи из жизни (от прошумевшей поздней электрички, до встречи с библейскими местами в Иерусалиме) оказываются единым целым именно благодаря присутствию общей подоплеки, глубинной универсальной темы.
Абсолютный взлет поэтики Инны Лиснянской – ее стихи, посвященные памяти ушедшего мужа и поэта, человека, с которым нацело и набело прожита жизнь. Универсальная тема – соотношение бытовых ситуаций и их проекций в даль вечности – остается в силе. Но ведь еще десятилетие тому назад, в самом начале столетия, еще при жизни друга и спутника, было сформулировано поэтическое кредо Лиснянской ("Имена"):
Я пишу лишь о том, о чем я вслух не рискну –
В моем горле слова – словно дрожь по коже,
Мой язык в нерешительности ощупывает десну,
Потому что мне каждое слово, что имя Божье.Оказалось: у Господа много земных имен –
Имена земель и пророков, песков и племен,
Певчих птиц имена, имена калик и поэтов,
Имена деревьев в лазоревом нимбе крон,
Имена далеких морей, да и тех предметов,
Чей во тьме ореол то розов, то фиолетов.
Незаменимый друг, творец стихов – ушел навсегда. И вот оказалось, что именно его имя и слово лучше всего способны описать метафизику здешней жизни. Ни малейшего оттенка ереси или гордыни: вечное явилось Лиснянской во всей конкретности человеческого облика ушедшего собеседника.
Ты всегда говорил мне: – Молись и верь! –
И талдычил, как на беду:
– Всё, что надо мне, чувствую, будто зверь, –
И нашла я тебя в саду.
Ты бесшумно ушел, как уходит лев,
Не желая почить в норе.
И нашла я тебя между двух дерев,
Я нашла на снежном дворе…
Вот и слово найдено! Добровольное уединение горожанки на лоне подмосковной природы обрело логичную завершенность и полноту как раз в тот момент, когда ежедневное счастье спасительного и неторопливого разговора с природой обернулось ужасом и горем неизбывной потери и жертвы. Только в утрате – шанс не сфальшивить, сохранить голос:
Я вспоминаю тебя по любому поводу.
Овеществленная память ныряет под водуРыбой, владеющей разнообразными жанрами, –
Пляшущей всем животом и поющей жабрами,Ищущей музыку между корягой и перлами,
Пишущей по серебру разноблесткими перьями,Дышащей былью и болью минутного вымысла,
Где твоя свежая смерть в песню подводную выросла.Только бы слышать и слушать эту подводную песнь,
только бы слышать!
Библиография
Музыка и берег. СПб.: Пушкинский фонд, 2000. 59 с.
Голоса // Арион. 2000. № 1.
Пред окном с пчелиной позолотой // Новый мир. 2000. № 3.
Скворешник // Знамя. 2000. № 6.
В заповедном лесу // Дружба народов. 2000. № 8.
При свете снега. СПб.: Пушкинский фонд, 2001. 43 с.
Голоса // Арион. 2001. № 1.
Глухая благодать // Новый мир. 2001. № 1.
Стихи // Звезда. 2001. № 3.
При свете снега // Дружба народов. 2001. № 4.
Гимн // Знамя. 2001. № 9.
В пригороде Содома. М.: О.Г.И., 2002.
Вдали от моря // Арион. 2002. № 1.
В пригороде Содома // Новый мир. 2002. № 1.
Старое зеркало // Знамя. 2002. № 4.
Стихотворения: Из новой книги "В пригороде Содома" (2001–2002) // Вестник Европы. 2002. № 5.
Тихие дни и тихие вечера // Дружба народов. 2002. № 5.