Наконец, третье и последнее "долой" адресовано Анной Русс адептам верной и вечной любви, в течение долгих десятилетий благоговейно внимавшим строкам вроде "Все у нас с тобой по-прежнему, Только годы катятся". Нет, все не так трогательно и незыблемо, любовь обычно иссякает, проходит либо уже прошла, не начавшись, оставив запах спирта и лука после выпитых и съеденных накануне свидания джина и шоколада (стихотворение "Он пил джин и заедал шоколадом…"). Как ни парадоксально, именно стихи о любви у Анны Русс наименее сводимы к нечленораздельному отрицанию устоев и идеалов. Есть ерничанье ("Знаете, а я ведь иду отдаваться!"), есть подростковое внимание к вторичным признакам любви, манерные рассказы "про это". Но с самого начала в стихах об отношениях юношей и дев присутствует и иное: загадочность, осторожное рассуждение, нащупывание своей правды. Казенная вечная любовь-верность мгновенно перечеркивается подростковой любовью-ненавистью, а затем стремительно оборачивается чувством-без-имени, сплошным недоумением:
На ощупь просыпаешься – гляди,
Нога к ноге, щекою на груди,
Сомнений нет, одна слепая марежь,
Снаружи приближается к нулю,
И слов честней, чем я тебя люблю,
Не выдумать. Но губ не разжимаешь.Наоборот, встаешь, полощешь рот,
А дальше будет задом наперед,
Иди домой, живи в своем режиме.
Отсюда видно все Царю Горы,
И лучше нету, кажется, игры:
Очнувшись, снова встретиться чужими.
Именно недоумение, осторожная внимательность к окружающему доминирует в стихах Анны Русс последних лет. Протестная уверенность в собственной несоразмерности всему сменяется более глубокими вопросами: а что такое несоразмерность и что такое – я? Очень характерно стихотворение "Вертолет", где рядом присутствуют две противоположные по смыслу декларации. С одной стороны, громкий клич человека, не вписывающегося ни в какие рамки и нормы, все вокруг выбивающего из колеи, настроенного на то, чтобы приспособить мир к себе, а не наоборот:
Сегодня – все. А завтра – ничего.
Ты слышишь? То-то. Дай себе команду
не расслабляться. Повторяй как мантру:
"Сегодня все а завтра ничего".
С другой стороны, здесь же присутствует совсем иной призыв – запоминать и хранить все вокруг, поскольку любое мелкое событие, ничтожная на первый взгляд деталь существеннее и важнее залихватских амбиций неуживчивой "творческой личности, претензий записного бунтаря":
Запоминай – приветствие руки,
стакана путь ко рту, его смятенье,
яремной содроганье впалой тенью.
Запоминай любые пустяки,
любую мелочь. Скажется потом
восстановить из буфера обмена,
да так, что все свернется внутривенно…
Похоже на то, что все призывы "долой" оставлены поэтом Анной Русс далеко позади. Да и немудрено: они отдавали дань прошлому – страны, поэзии, личной судьбы. Большинство оснований для протеста канули вместе со страной, в которой не было секса, мафии и наркомании, а налицо имелись: особо циничное советское лицемерное целомудрие, правоохранительные лозунги типа "если кто-то кое-где у нас порой" и далее по списку. Поверженный враг больше не достоин проклятий, однако это вовсе не значит, что жизнь, так сказать, налаживается. В стихах Русс по-прежнему обязателен элемент дискомфорта, стеснения, однако новые признаки несвободы и ущемления относятся уже не к внешним обстоятельствам, но коренятся в самой природе поэтического дара нашего автора. Очень часто сталкиваются внимательное смирение и нежелание покоряться шаблонным меркам существования, причем эти столкновения происходят порою на очень ограниченной территории, иногда – в пределах одной фразы:
Господи, прости, что так часто к тебе обращаюсь,
Убери меня отсюда, я здесь не помещаюсь.
Зачем ты создал меня с такой красивой душою,
Такой нелепой, такой никчемно большою?
Как совместить "большую красивую душу" с демонстративно нищенским обращением "прости, что я к тебе обращаюсь" – над такими вопросами бьется теперь Анна Русс, поэт со значительно расширившимся в последнее время стилевым диапазоном. Русс научилась уходить от прямолинейной эстрадности, броской эффектности, преодолела былую контрастность высказываний, ее стихи наполнились ранее непредставимым разнообразием оттенков смысла и голосовых модуляций. Что ж, эпоха рэпа и слэма позади – значит, впереди остается самое главное и трудное.
Библиография
Голоса // Арион. 2003. № 2.
Мне улыбаются ангелы из-под синего купола // Континент. 2005. № 125.
Марежь. М.: АРГО-РИСК; Тверь: Kolonna Publications, 2006. 48 с.
Которая никому // Новый мир. 2007. № 7.
Все, что случалось в книжках, случится с нами // Октябрь. 2008. № 2.
Стихи // Октябрь. 2008. № 10.
Слепой человек // Новый мир. 2009. № 10.
Бог на любой стороне // Октябрь. 2009. № 11.
Владимир Салимон
или
"Все вплоть до местоположенья…"
Уж сколько раз доводилось мне во весь голос или театральным полушепотом, с нажимом и по складам произносить одно и то же: "Владимир Салимон – прекрасный, редкий поэт", – а воз и ныне там. То есть, я имею в виду, что (может, и слава богу) количество поклонников не увеличивается, лавровые венки с неба не валятся, в лауреатские списки записывают других.
Все это легко объяснимо: в его рифмованных классически полноразмерных строчках, а также и в биографической канве событий нет ни одного внелитературного информационного повода, который бы привлек "общественное внимание" к фигуре этого стихотворца. Ни тебе извлеченных на свет Божий приключений в андеграунде, ни малейших следов непечатных слов в стихах, нет также арестов, эмиграции, знаменитых друзей-компаний, телевизионных шоу, громких публичных жестов. Никакой также тут новой искренности или там – эстрадности-фестивальности; острой социальности и жесткости тож. И все у него как-то излишне конкретно – ну кому придет в голову всматриваться в заоконный пейзаж в эпоху вдвойне-втройне усиленного зрения, протезированного терабайтами прежде неведомых электронных сил?
На свободу мне укажут путь
ветром с ветки сорванный листок,
через изгородь перемахнуть
кое-как сумевший мотылек
………………………………
Но когда рассеется туман,
Солнца луч в кромешной тьме блеснет,
за окном моим подъемный кран
в полный рост с недавних пор встает.
Самым главным в стихотворении оказывается не исходный мотив поисков свободы (ценою неизбежной смерти листка, который "оторвался от ветки родимой" или посредством решительного усилия мотылька), но изменение внешних обстоятельств, перед которыми меркнет привлекательный героизм свободоискателей. Порыв на волю не только уравновешен появлением в поле зрения мощного силуэта башенного крана, но этим последним событием попросту отменен.
Салимон необыкновенно чуток к деталям, кроме того, он имеет неосторожность (или дерзость?) эту свою чуткость раз за разом педалировать и акцентировать, зачастую в одних и тех же оборотах:
Хотя Отечество в опасности,
да и на личном фронте худо,
желание вдаваться в частности
берется вдруг невесть откуда.
Или:
…Но всяк с рожденья гол и бос,
в детали если не вдаваться.
Важно отметить, что "вдаваться" поэт готов лишь в детали-вещи, но никак не в детали-мысли: углубление в отвлеченное умствование вызывает либо мягкое недоумение, либо твердое неприятие:
Разговоры о жизни и смерти
понемногу заходят в тупик.
У меня, несмотря на усердье,
начал вдруг заплетаться язык.Стали разом тяжелыми веки
и бесцельно блуждающим взор,
и внезапно возник в человеке
для тоски и унынья простор.В сердце место нашлось для печали,
и охота пропала совсем
с умным видом вдаваться в детали
чуждых мне философских систем.
Стихотворение Салимона строится так: простейший предмет (= несложное событие) ведет к спонтанной, непосредственной человеческой реакции, обычно минующей топику рассуждения, соразмерной с интонацией вздоха, вымолвленной почти не задумываясь короткой фразы, иногда сдержанного вскрика. Главный вопрос: откуда же возникают в этом мире простых вещей и слов вполголоса фирменные салимоновские сентенции, открывающие новые измерения повседневного бытия?
Словечки непроизносимые,
такие как "трансцендентальный",
а за окном хлеба озимые
имеют вид весьма печальный.А что такое есть томление,
как не упадок силы духа,
не лес осенний в отдалении,
старик, глухой на оба уха?
Глубинные соответствия между словами и вещами возникают как раз потому, что нити сходства тянутся в обход поверхностных критериев сравнения, доступных для логического рассуждения. В чем сходство "непроизносимых словечек" из лексикона философов и… старика, глухого на оба уха? Да и можно ли вообще в рамках какого-нибудь, прости господи, дискурса, сопоставить человека с термином? Оказывается – можно: "трансцендентальный" характер явлений ложен не сам по себе, а лишь в попытке устно означить его в зрительной перспективе "хлебов озимых". Понятие трансцендентальности настолько же трансцендентно сельскому пейзажу, как совершенно глухой старик потусторонен любой попытке оклика. Круговое построение обманчиво, обычная логика разрушена, но на ее месте немедленно воздвигнута иная, размыкающая привычные границы события, указывающая далеко за пределы конкретного текста (например – на некрасовское "В столицах шум, гремят витии…" или на знаменитое фетовское "Облаком волнистым…"). Сложность перечеркивается во имя кажущейся простоты, которая тут же оборачивается еще большей, но органичной и невыдуманной усложненностью и органичностью восприятия.
Мир стихотворений Салимона – обжитой, камерный, дело обычно происходит где-то за городом (на даче?), часто ранним утром, нередко утренние полеты птиц рождают мысли о явлениях ангелов – вот, пожалуй, и весь сказ. Конечно, перечисленные мотивы не обязательно присутствуют все вместе, но и по отдельности они рождают слова, от неброской смелости которых у читателя эпохи постконцептуализма перехватывает дух:
Мое место с птицами на крыше,
а быть может, даже в облаках,
потому что я хочу быть выше,
чище, и не только на словах.Только рядом с птицами не скучно
день-деньской глядеть по сторонам,
только рядом с птицами не нужно
отвлекаться мне по пустякам…
Подобные подтверждения способности современного человека чувствовать мир в стихе так, будто и не было прозрений Хлебникова, свинцовой сдавленности Ходасевича и предостережений Адорно, соседствуют с пассажами совершенно несерьезными, почти манерными, впрочем, лишь подтверждающими тезис о том, что с поэтами и поэзией за последнее столетие на самом-то деле ничего дурного не случилось:
Мне кажется несправедливым
твое решенье пренебречь
его естественным порывом:
у нас в ногах кот хочет лечь…
Таких мелочей в стихах Салимона сколько угодно, иногда они повторяются как излюбленные описания, если выразиться метафизически, "контакта босых ног и холодного пола":
Первый страх давно прошел,
но осталось ощущение,
будто, встав босым на пол,
ощутил земли вращение.
Или:
И прежде чем ступить на пол холодный,
я в ужасе отдергиваю ногу…
А вот еще из той же серии:
Забыв об осторожности, чуть свет
ступаешь босиком на пол холодный…
И еще:
молча в зеркало глянул для верности,
встав босыми ногами на пол.
В миниатюрах (обычно не более трех-четырех привычных катренов) Салимона есть главная тайна: неочевидные ассоциативные схождения предметов и эмоций, когда непонятно, как вторые вытекают из первых либо – еще точнее – почему те или иные ощущения рождаются на фоне именно данных, а не других. Помните, у Толстого: Николай Ростов недоумевает, как это так происходит: руки Долохова тасуют карты, а он в это время почему-то утрачивает крупную денежную сумму, а заодно и роняет свое дворянское достоинство…
Ты моя последняя любовь.
Это – нонсенс с точки зренья вечности,
но отличный повод вновь и вновь
изумиться жизни скоротечности.Целый день я думал, как бы так
сделать, чтобы время власть утратило,
в потолок глядел, курил табак,
ты варила борщ, стирала, гладила.
И за всем этим ясно различим совершенно отдельный и особый по нынешним временам дар поэта, который словно бы не замечает вокруг политических и эстетических бурь. У него стилистические разногласия не с властью и не с ее противниками, но со слепоглухими современниками, убежденными в "смерти автора", с теми, кому
…предназначение
в небе сияющих звезд непонятно…
Такой человек, не в силах вынести тяжести и легкости жизни во всех ее проявлениях,
…может за уличное освещение
горний их свет он принять, вероятно.
Владимир Салимон занимает на сегодняшней карте русской поэзии определенное положение: он не больше, чем поэт, но ни в коем случае не меньше, Салимон ощущает себя как раз вровень с поэтической традицией, и на любой скепсис по адресу возможностей сегодняшнего стиха у него есть свой ответный гнозис:
Предпочитая по отдельности
разнообразные детали,
я не утратил чувства цельности,
не усомнился в идеале.
Библиография
Без видимых на то причин // Октябрь. 2000. № 2.
Стихи // Волга. 2000. № 4.
Небо в алмазах // Новый мир. 2000. № 5.
Все это дело наших рук // Континент. 2000. № 104.
Стихи // Вестник Европы. 2001. № 1.
Фактура грубого холста // Октябрь. 2001. № 2.
Долгожданный покой // Новый мир. 2001. № 4.
[Стихи] // Арион. 2001. № 4.
Из книги "Возвращение на землю" // Континент. 2001. № 108.
Возвращение на землю. М.: АСБ-Акрополь, 2001. 176 с.
[Стихи] // Арион. 2002. № 4.
Колючая вода // Октябрь. 2002. № 4.
Стихи // Вестник Европы. 2002. № 6.
Между делом // Новый мир. 2002. № 11.
Что маловероятно // Континент. 2002. № 112.
Раз и навсегда. М.: МК "Периодика", 2002. 230 с.
[Стихи] // Арион. 2003. № 4.
Опрокинутое небо // Октябрь. 2003. № 4.
Салимон В., Назаренко Т. Опрокинутое небо: Страницы книги // Вестник Европы. 2004. № 11.
Краем глаза // Новый мир. 2004. № 1.
Настоящим жить приходится // Октябрь. 2004. № 2.
Короткое время // Арион. 2004. № 3.
Салимон В., Назаренко Т . Опрокинутое небо. М.: Манеж, 2004. 239 с.
Первое впечатление // Арион. 2005. № 2.
Из новых стихов // Интерпоэзия. 2005. № 2.
Чертеж земли // Октябрь. 2005. № 2.
Невесомые облака // Новый мир. 2005. № 8.
Стихи // Вестник Европы. 2005. № 16.
Место и время // Октябрь. 2006. № 2.
Помимо жизни бедной Лизы // Арион. 2006. № 3.
Посланец звезд // Новый мир. 2006. № 10.
Чудесным происшествиям свидетель. М.: Журнал "Арион", 2006. 215 с.
С точки зренья вечности // Арион. 2007. № 3.
[Стихи] // День и ночь. 2007. № 3–4.
Гвозди и клещи // Новый мир. 2007. № 7.
Кто ты есть? // Октябрь. 2007. № 7.
Я еще не все успел сказать // Зарубежные записки. 2007. № 11.
С некоторых пор… // Континент. 2007. № 131.
На свете есть немало тайн // Континент. 2007. № 133.
Для пьющих и курящих // Арион. 2008. № 2.
Из стихов 2008 года // Интерпоэзия. 2008. № 2.
Такая расстановка сил // Дружба народов. 2008. № 4.
За закрытой дверью // Октябрь. 2008. № 4.
Знакомый голос // Новый мир. 2008. № 10.
Сирень легко в отрыв уходит… // Зарубежные записки. 2008. № 14.
Стихи // Вестник Европы. 2008. № 22.
На родине слонов // Континент. 2008. № 136.
Места для игр и развлечений. М.: Мир энциклопедий Аванта+, Астрель, 2008. 192 с.
Место у окна // Арион. 2009. № 2.
Мы теперь совсем другие // Октябрь. 2009. № 3.
Декретное время // Новый мир. 2009. № 10.
Волею судеб… // Зарубежные записки. 2009. № 20.
Про точку и про запятую // Континент. 2009. № 140.
Стихи // Новый журнал. 2009. № 254.
Рогатые зайцы. М.: Петровский парк, 2009. 219 с.
Федор Сваровский
или
"…никто не хочет быть тем, кем родился…"
Почему-то, когда бываю в гостях и бросаю взгляд за окно где-нибудь на улице Шоссейная, я непременно вспоминаю Тургенева. Именно Ивана Сергеевича: что бы сказал он или подумал о заоконном пейзаже, где горизонт застит сплошная череда разновысоких многоэтажных построек? Синтетическая "вторая природа" давно заместила для горожанина "первую", лазурно-зеленую, привычную для человека тургеневской пейзажной эпохи. Такое же замещение-вытеснение давно произошло и в реальности сознания: непредставимое стало обыденным, а некогда обыденное – редким и неузнаваемым. За этой гранью невообразимости уравниваются в правах виртуальная реальность космической "стрелялки", зыбкая натура сновидения и мегаполисный вид на очередную Капотню из высокоэтажного окна.
Федор Сваровский состоялся как поэт, когда из только что описанной ситуации он вывел одну простую идею. Культ прогресса, опережающее развитие (как это говорилось?) "производительных сил и производственных отношений" приводят не только к отчуждению (продукта труда от субъекта труда, а также труда от капитала) и далее – прямиком к революции, но и к новому витку эволюции человека как биологического вида и существа социального. Человек адаптируется к господству "второй природы", вдруг, с разбегу ощутив себя генетически модифицированным продуктом, мало чем отличающимся от киношных киборгов с бластерами.
Коли так, любая обыденная ситуация чревата полуфантастическими подтекстами и скрытыми смыслами, например, если некий
Петя застрял в лифте
на собственном 18-м этаже,