Вероятно, к аргументам в пользу авторства Бахтина, перечисленным Васильевым, могут быть добавлены другие. Остановлюсь лишь на одном, естественно приходящем в голову. Печатная активность Волошинова внезапно оборвалась в середине 1930 г. Дата очень близка ко времени отьезда Бахтина в Кустанай. После этого до самой смерти ни одного выступления в печати! Сам Н. Л. Васильев главной причиной "резкого снижения печатной активности" (не снижения, а полного прекращения!) считает "кампанию критики МФЯ". Но ведь не одного его тогда ругали, а среди, например, языковедов, обруганных в погромном издании, кажется, никто более не прекратил публиковаться совсем. К тому же основная печатная критика происходила в 1931–1932 гг., а прекращение публикаций произошло раньше, примерно за год до ее начала. В случае принятия гипотезы о "подставном авторстве" обьяснение того, почему Волошинов замолчал, очень естественно: потеряв возможность использовать тексты, написанные Бахтиным, Волошинов не мог ничего написать сам (иная ситуация в случае Медведева, который активно печатался вплоть до ареста). Однако можно предположить и другое: круг Бахтина, лишившись центра, распался, а Волошинов, вытолкнутый из привычной среды, растерялся и не смог приспособиться к состоянию духовного одиночества.
Впрочем, прекращение публикаций еще не означает прекращения творческой деятельности; к тому же надо учитывать и болезнь, от которой Волошинов страдал в последние годы жизни. И после 1930 г. Волошинов читал курсы лекций, сначала в Институте имени Герцена, затем в ЛИПКРИ. Н. Л. Васильев, ссылаясь на Д. А. Юнова, занимающегося архивом Волошинова, пишет, что "Волошинов являлся автором ряда монографических работ, о которых ранее не было известно"; вопрос, правда, в том, когда написаны эти работы. Безусловно, их публикация может совершенно по-новому поставить вопрос об авторстве Волошинова.
Следует указать и на еще одну гипотезу. Неоднородность текста МФЯ, особенно разрыв между третьей частью и предшествующими двумя, может рассматриваться как свидетельство их принадлежности двум авторам. Естественно при этом предположить, что первые две части МФЯ принадлежат Бахтину, а третья Волошинову, сейчас к этому склоняется и Н. Л. Васильев. Об этом говорил А. А. Леонтьев в докладе на конференции по истории советской лингвистики в Институте языкознания РАН в январе 1995 г. Но опять-таки нет данных ни для подтверждения, ни для опровержения этой гипотезы. Материалы, приведенные во второй главе, показывают, что первоначально третья часть МФЯ готовилась как отдельная работа, но о том, писалась ли она отдельным автором, данных нет.
Итак, все сказанное приводит к двум выводам. Во-первых, есть серьезные основания считать МФЯ и, с гораздо меньшей уверенно-стью, другие публикации Волошинова написанными с участием Бахтина. В первую очередь это авторство касается теоретических идей книги. Во-вторых, нет достоверных данных в пользу того, что Воло-шинов не принимал участия в написании книги или изданных под его именем статей. Точное разграничение авторства двух авторов не может быть проведено на основе имеющихся данных. Безопаснее счи-тать волошиновский цикл произведением двух авторов и говорить о его создателях во множественном числе, хотя в написании части статей, скорее всего, Бахтин непосредственного участия не принимал (однако и в этом случае Волошинов мог ориентироваться на идеи главы своего кружка).
Как замечает В. Л. Махлин по поводу "спорных текстов", у нас "авторство Бахтина чаще принимается на фактических основаниях и в силу его авторитета". Фактические основания, однако, оказываются, спорными, а авторитет – не есть основание, хотя, конечно, неявно он играет в атрибуции текстов значительную роль. За рубежом же сейчас все более преобладает точка зрения о Волошинове как равноправном авторе МФЯ. Примером может слу-жить конференция "В отсутствие мастера: неизвестный круг Бахтина", организованная в октябре 1999 г. Бахтинским центром при университете Шеффилда (Великобритания). Как подчеркнуто во вводной статье сборника, изданного по материалам конференции, основной пафос конференции заключался в признании самостоятельной ценности за каждым из участников круга Бахтина, в том числе и за Волошиновым. Лишь один из выступавших на конференции решительно отстаивал тезис о единоличном авторстве Бахтина, и это как раз был один из представителей России; участники конференции из других стран единодушно считали иначе. Один из британских участников конференции пишет: "Современное состояние исследований "спорных текстов" не может убедительно опро-вергнуть предположение о том, что "Формальный метод" и "Марксизм и философия языка" были написаны теми, чьи имена стоят на обложках их первых изданий".
Все сказанное, однако, не означает принятия точки зрения, высказанной Н. К. Бонецкой, также сдержанно относящейся к идеям о единоличном авторстве Бахтина: "Пока в этих трудах ("спорных текстах". – В. А.) с достоверностью не обозначен собственный "бахтин-ский" элемент, привлекать их к разговору о творчестве Бахтина мы не считаем научно корректным". Спорными представляются и попытки отделить Бахтина от Волошинова, предпринимаемые, например, в интересной статье; см. также. Здесь предлагается, например, считать, что Бахтин (в частности, в "Слове в романе") был ближе к неокантианству, а Волошинов последовательно исходил из идей противников этого направления, в том числе К. Бюлера (см. об этом пятую главу). Однако имеющиеся различия могут трактоваться и как изменение позиции самого Бахтина со временем.
Все, что исходило из круга Бахтина, имело отношение к его творчеству. Круг Бахтина в 20-е гг. коллективно вырабатывал общие концепции, сам Михаил Михайлович был лишь "первым среди равных". По существу именно это он и подтвердил в письме Кожинову. Поэтому, например, лингвистическая концепция несомненных работ Бахтина, включая "Проблемы речевых жанров" или фрагмент о металингви-стике в "Проблемах поэтики Достоевского", должна рассматриваться с учетом концепции МФЯ, развитием которой она являлась.
2. Возможная гипотеза о разграничении авторства
Все дальнейшее в данном экскурсе следует рассматривать лишь как умозрительную гипотезу о возможном распределении ролей между авторами МФЯ (о других работах волошиновского цикла речь специально идти не будет). Фактическими подтверждениями или опровержениями ее я не располагаю
Еще раз напомню о словах Михаила Михайловича из письма Ко-жинову: "В период создания этих книг (МФЯ и "Формального метода". – В. А.) мы работали в самом тесном творческом контакте. Более того, в основу этих книг и моей работы о Достоевском положена общая концепция языка и речевого произведения". Эти слова И. В. Пешков, на мой взгляд, безосновательно, старается интерпретировать как доказательство единого авторства: "Не очень понятно, как концепция книги может существовать отдельно от самой книги". Примеров такой "отдельности" сколько угодно. Достаточно указать на распространенный речевой жанр кандидатской диссертации, где (разумеется, не всегда, но часто) концепция принадлежит руководителю, а текст – диссертанту.
Коллективная разработка тех или иных идей и проблем и их публикация под одним именем или именами части разработчиков – ситуация, распространенная в науке. Приведу лишь два примера из наиболее знакомой мне области лингвистики.
Главный оппонент МФЯ в этой науке – Фердинанд де Соссюр, у которого рассматривается лишь главный теоретический труд – "Курс общей лингвистики". А вопрос об авторстве этого труда (в отличие от других, игнорируемых в МФЯ работ Соссюра) не менее сложен, чем вопрос об авторстве МФЯ, и также породил обширную литературу. А. А. Холодович (когда-то один из знакомых Волошинова) писал уже в 70-е гг.: "Не боясь вступить в конфликт с истиной, мы могли бы констатировать, что эта книга вышла спустя пять лет после смерти Ф. де Соссюра, но мы не решились бы утверждать, что она вышла спустя пять лет после смерти ее автора". В высказывании есть неточность: книга вышла на самом деле через три года после смерти Соссюра.
Соссюр умер в 1913 г., ни разу не высказав в печати свои теоретические идеи. Он лишь излагал их в лекциях перед студентами. Кое-что здесь имело параллели с черновыми набросками Соссюра, сохранившимися в его архиве, но многое имело характер импровизаций у доски. После его смерти два его младших коллеги по Женевскому университету, также упоминаемые в МФЯ, Шарль Балли и Альбер Сеше решили издать его курс по студенческим конспектам (черновики не привлекались и стали известны позже). Как сейчас выясняется, идея издания принадлежит Балли, а основную работу по подготовке текста провел Сеше. "Курс" вышел в 1916 г. и сразу стал знаменит. Хотя сейчас наследие Соссюра, включая все дошедшие до нас черновики и наброски, хорошо изучено (многое из этого имеется и в русском переводе), но вся мировая известность этого ученого все-таки связана с "Курсом"; ср. соответствующие реальности слова Бахтина в беседе с Дувакиным: "Те произведения (Сос-сюра. – В. А.), которые были напечатаны при жизни, не имели большого влияния". Однако впоследствии выяснилось, что фрагменты прочитанных в разное время трех курсов совсем по-иному скомпонованы, многое изменено, а кое-что и написано заново. Обзор этих изменений см.. Таким образом, авторов у "Курса" по существу три (собственно соссюровская часть выделяется с трудом, а разграничить, что внес Балли и что внес Сеше, нельзя). Даже после выявления того, что было и чего не было в студенческих конспектах, остается немало загадок. Например, принято считать, что знаменитая фраза, которой заканчивается "Курс": "Единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в себе и для себя", "всецело на совести издателей", поскольку ни в одном студенческом конспекте этой фразы нет. Но эта фраза гораздо больше соответствует исследовательской программе самого Соссюра, чем программе Балли и особенно Сеше. Две основные книги последнего, только сейчас вышедшие в русском переводе, от-нюдь не посвящены "языку в себе и для себя". Почему не предположить, что Соссюр говорил что-то подобное в разговоре с Балли или Сеше? Данных нет.
Еще одна проблема, о которой редко вспоминают. За восемь лет до "Курса" вышла теоретическая книга его ученика Альбера Сеше, ныне изданная по-русски. И в этой книге содержатся многие идеи, очень близкие к идеям "Курса", не обратившие, однако, в 1908 г. на себя большого внимания. Один из историков лингвистики даже выступил со статьей, названной "Соссюр как ученик Сеше". Но в ряде случаев приоритет Соссюра установлен на основе его черновиков, относящихся к периоду гораздо раньше 1908 г. Что Сеше взял у Соссюра (может быть, также в связи с устными беседами), что Соссюр взял у Сеше, а что было результатом параллельного развития идей? Многое восстановить уже нельзя. Вопрос о соотношении идей Сеше и Соссюра я специально рассматриваю в публикации.
Если бы "Курс" был издан под тремя фамилиями, то имя Соссю-ра вряд ли было бы так знаменито: при жизни у него была всего одна монография, изданная еще в 1878 г. (автору тогда был 21 год!) и к 10-м гг. ХХ в. основательно забытая (снова ее вспомнили уже благодаря "Курсу"). А Балли и Сеше и перед 1916 г., и после него активно работали. Но издатели "Курса" скромно отошли в тень в память о старшем коллеге. И мировая слава посмертно досталась ученому благодаря книге, которую он не писал и не собирался писать. Ситуация с МФЯ оказалась иной во многом из-за того, что Бахтин знаменит и независимо от "спорных текстов", тогда как у Волошинова более ничего нет.
Второй пример связан с Московской фонологической школой, занимавшей видное место в советском языкознании 30-70-х гг. ХХ в. Известно, что школа сложилась в конце 1920-х – начале 1930-х гг. как обьединение пяти лингвистов. Это были (по алфавиту): Р. И. Аване-сов, П. С. Кузнецов, А. А. Реформатский, В. Н. Сидоров и А. М. Сухотин. В 30-е гг. они были очень тесно сплочены и постоянно общались между собой. Но в эти годы они имели мало возможностей публиковаться и реализовывали свои идеи, прежде всего, в устном общении, а во второй половине 30-х гг. также в лекциях для студентов. Лишь в 1941 г. вышли две первые статьи с изложением фонологической концепции школы. После войны публикаций стало намного больше, но тогда уже не было Сухотина, умершего в 1942 г. От этого ученого остались важные переводы лингвистической литературы (прежде всего первый изданный русский перевод "Курса" Соссюра), но очень мало собственных публикаций.
Среди остальных основателей школы важнейшую роль играл Владимир Николаевич Сидоров (имя этого ученого, кстати, встречается у Бахтина в черновиках "Проблемы речевых жанров"). Эту роль отмечали все другие члены школы. Такие отзывы собраны в томе, изданном к столетию со дня рождения этого ученого (далее приводим лишь номера страниц издания). Р. И. Аванесов: "В. Н. Сидоров и А. М. Сухотин были в значительной мере "дрожжами", на которых всходило "тесто" МФШ" (18). Сын П. С. Кузнецова: "Отец… говорил, что при разработке идей Московской фонологической школы главным генератором идей является Сидоров, что во всех совместных с Аванесовым работах основная мысль принадлежит Сидорову" (24). То же Кузнецов говорил и нам, его студентам. А.А. Реформатский в письме Сидорову: "А идей-то у тебя на собрание бы сочинений хватило. Особо ценю: гиперфонему и различие вариаций и вариантов – это краеугольные камни Московской школы" (37). Он же после смерти Сидорова: "Владимир Николаевич был… источником теоретической мысли, тем аккумулятором, который питал и Рубена Аване-сова, и Петю Кузнецова, и меня" (393). Сходен и отзыв наблюдателя со стороны – С. Б. Бернштейна: "Он оказывал огромное влияние на окружающих, это был блестящий человек" (77). Один из учеников Сидорова называет его "ученым-мыслителем, а не ученым-писателем" (121). Другой его ученик пишет: "Для Сидорова теория была нечто строящееся, а не построенное" (82). Похоже на Бахтина?
Но в этом же издании отмечены и другие черты личности Сидорова. Люди, его знавшие, единодушно отмечают, что этот блестящий лингвист хорошо умел формулировать свои идеи в устном общении, но с трудом переносил их на бумагу. Реформатский: "При своем остром уме и большой работоспособности Володя был очень неоперативным" (23). Он же в вышеупомянутом письме отмечает "ма-лопись" своего друга (37). То же отмечают и его ученики: "Огромное количество его блестящих мыслей осталось только в его устной речи, не были превращены в статьи и книги" (83). "Его талантливые соображения по истории отдельных слов и выражений. ни письменной, ни тем более печатной фиксации не получили" (88). "Владимир Николаевич не написал работ, где были бы изложены его лексикологические наблюдения и теоретические обобщения"; они "не нашли отражения в печатных трудах, а остались лишь устным преданием, и то, к сожалению, в небольшой своей части" (93–94). "Многое, к чему он пришел, о чем читал, что щедро раздавал друзьям и ученикам, ока-залось даже не записанным" (112).
Вот еще мнения и воспоминания людей, знавших ученого. М. В. Панов вспоминал его постоянные слова: "Зачем же я буду сейчас писать эту статью? Я же уже всё вам рассказал" (78). Он же приводит другое высказывание Сидорова: "Это уж проверено: как расска-жешь, – пропадает охота писать. Мысль изреченная есть дело, а раз дело сделано, его еще раз делать – это тоска и ненужность" (83). Многим запомнилось его яркое выступление по докладу Р. Якобсона на сьезде славистов в Москве, но "по техническим причинам выступление В. Н. Сидорова на пленке не получилось. Написать текст или пересказать свое выступление В. Н. Сидоров категорически отказался" (78), ничего до нас не дошло.