V.3.3. Василий Иванович Абаев
О марризме уже не раз говорилось выше. Но само понятие "мар-ризм" неоднородно. К этому направлению примыкали и ученые, пытавшиеся совмещать некоторые идеи и исследовательские приемы Марра с серьезными научными поисками. Может быть, наиболее интересным из такого рода лингвистов был Василий Иванович Аба-ев (1900–2001). Это – легенда нашей науки о языке: и в столетнем возрасте он продолжал работать.
Абаев был любимым учеником Марра, но постепенно и совершенно самостоятельно преодолел многие положения учения своего учителя. Как и Гардинер, он более всего известен как специалист по конкретным языкам, а именно иранским. По иранистике ему принадлежат многие фундаментальные труды. В его обширном наследии не так много общетеоретические публикаций, но все они очень интересны. Для нас особую важность представляют статья, представлявшая собой переработанный текст доклада, прочитанного в 1931 г., а также ее продолжение.
В первой статье противопоставляются две стороны языка: "язык как идеология" и "язык как техника". Сразу оговорено, что противопоставление не следует понимать как разграничение формы и семантики: форма всегда технична, но семантика может быть и идеологической, и технической. В словаре представлена техническая семантика слова, но в его этимологии, связи с другими словами, связи между разными значениями многозначного слова отражается та или иная идеология. Например, "нам хорошо известно современное, обиходное значение слова "труд". Проследив историю этого слова, мы устанавливаем, что когда-то оно значило также "болезнь", "страдание". Мы узнаем, следовательно, что словом "труд" выражалось не только понятие о производительной деятельности (техническая семантика), но и точка зрения на эту деятельность как на "страдание", "болезнь", короче-определенная идеология (идеологическая семантика)".
Разграничение технической и идеологической сторон несколько напоминает разграничение значения и смысла в некоторых семантических теориях: "Относительно каждого элемента речи, каждого речевого акта у нас может встать два вопроса: что выражается этим элементом и как, каким способом оно выражается. Техническая семантика отвечает на первый вопрос, идеологическая – на второй. Для того чтобы то или иное явление нашло отражение в языке, недостаточно, чтобы оно было воспринято; необходимо, чтобы оно было осознано, необходимо, чтобы оно было тем или иным способом приобщено к системе хозяйственного и социального опыта коллектива. Для выражения нового явления или отношения используется старый языковой материал, тем или иным образом скомбинированный, измененный, приспособленный. Но в старом материале есть обычно известный выбор, что и как можно использовать для нового понятия: можно выразить и так и этак. Однако в каждой данной среде наречение происходит одним определенным способом, а не другим. Отчего это происходит? В первую голову от вырастающего на определенной материальной основе мировоззрения, идеологии данной среды". Поэтому в разных языках или в одном языке в разные эпохи одно и то же явление может именоваться по-разному.
"Техническая значимость (элемента речи. – В. А.) образует "ядро", устойчивое и способное переходить из эпохи в эпоху, из одной общественной среды в другую, так как оно суммирует эмпирический опыт, основанный на тождестве предметного эквивалента данного восприятия у людей различных эпох и формаций. Это объективное, технически-эмпирическое "ядро" значимости может окутываться, обволакиваться рядом субьективных, привходящих идеологических представлений, настроений и ассоциаций, которые полностью обусловлены состоянием сознания и опыта людей данной эпохи и данной общественной среды и, следовательно, так же неустойчивы и преходящи, как всякие другие формы идеологии. Весь комплекс этих сопутствующих семантических представлений образует "оболочку", придающую речевому элементу известный идеологический аромат…. "Ядро" имеет корни непосредственно в предметной действительности, "оболочка" – в общественной идеологии".
Далее вводится понятие технизации. Новый элемент речи образован идеологическим образом, его семантический центр находится в "оболочке". Однако в процессе коммуникации "семантические представления концентрируются все больше вокруг тех устойчивых, ста-бильных, адекватных объективной действительности элементов восприятия, которые образуют "ядро"". Технизация происходит даже при употреблении элемента в той же социальной среде, где он создан, но тем более технизация неизбежна, если он проникает в иную среду. "Новая среда с самого же начала отвлекается от этой внутренней формы, несущей чуждую идеологию, и сразу же воспринимает новообразование в одном только техническом его значении. Из всего семантического комплекса. она с первого же раза берет одно "ядро" (что, разумеется, не может ей помешать со-здать вокруг него новую, свою оболочку). Чем шире и разнороднее среда обращения, тем уже и технизованнее семантика. Сужение идеологических функций языковой системы идет параллельно с расширением ее технических функций". Технизация одновременно является и десемантизацией, разумеется, неполной.
Отсюда следует, что "идеологическое содержание всякого языкового образования осознается говорящими только в первый период его существования, пока остается в силе породившая и питающая его система общественной практики и мировоззрения", хотя само это образование в "выдохшемся, десемантизованном, технизованном виде" может существовать еще неопределенно долго. Любопытно сопоставление технизации с переходом от золотых денег к бумажным.
Технизация может иметь различную степень. Предельный случай технизации – грамматикализация, особенно морфологизация, когда от былой идеологии не остается и следа. Отмечено также, что "наряду с этим основным процессом в языке имеют место постоянно также встречные явления, явления частичного семантического оживления, "омоложения" и экспансии отдельных элементов речи". Однако "генеральная линия языкового развития" – технизация. И все другие формы идеологии ("религиозные воззрения, философские системы, литературные направления, архитектурные стили, произведения скульптуры, живописи и!музыки") также подвержены десемантизации: "общество перестает понимать их сокровенную идею, их "душу", их смысл", но может их сохранять "для чисто внешнего, формального обрамления".
Говорится о двух важных следствиях из процесса технизации: законе социализации (в многоязычном коллективе возникает единый язык) и законе преемственности (идеология меняется быстрее, чем язык). Из последнего закона следует, что "язык одной эпохи оказывается пригодным для другой… язык одной социальной группы оказывается способным обслуживать другую. Как идеология – язык социально и исторически ограничен, как техника – он общенационален и преемственен".
Далее автор статьи вводит важное разграничение двух видов соотношения между языком и идеологией. Согласно Абаеву в процессе технизации язык превращается из идеологической системы в "технику общения", а "на смену идеологии, выраженной в самом языке (как идеологической системе), приходит идеология, выраженная с помощью языка (как коммуникативной системы). Если в процессе своего создавания язык сам по себе есть некая идеология, то с течением времени он все более становится техникой для выражения других идеологий, техникой для обслуживания общественной коммуникации". Выше речь уже шла о том, к каким сложностям мог приводить столь важный для советской науки 20– 30-х гг. тезис о классовости языка. Подход Абаева открывал путь для его решения: "язык как идеология" классов, "язык как техника" един для всех.
В противовес общей тенденции науки о языке второй половины XXIX в. и всего XXX в. Абаев включает в свою концепцию оценочный компонент. Однако оценки его двойственны. С одной стороны, "технизация языка оказывается… истинным благодеянием: она экономит обществу силы, она избавляет общество от непосильного труда вновь и вновь переделывать сверху донизу свою речь". Но с другой стороны, "процесс технизации несет в себе… могучую унифицирующую тенденцию, которой живое семантическое сознание сопротивляется".
Как справедливо отмечает Т. М. Николаева, идеология у Абае-ва сходна с тем, что теперь называют картинами!мира в языке. Однако "творческий" период, когда "преобладают идеологически-созидательные процессы", переносится в основном в глубокую древность, а современность признается "периодом, когда преобладают процессы техническо-приспособительные". Это, пожалуй, самое слабое место интересной концепции; здесь могли проявиться идеи В. фон Гумбольдта о двух периодах в истории языка: "развития" и "тонкого совершенствования". Но влияли и идеи Марра: изучение языка как идеологии в значительной степени свелось у Абаева к пресловутой марровской "лингвистической палеонтологии", выявлению в современных и классических языках "реликтов первобытного мышления". Во второй статье, вероятно, отвечая на критику марристов, Абаев уже прямо приравнивал изучение идеологии и палеонтологию.
Абаев игнорировал структурные концепции языка, лишь кратко во второй статье упомянув учение о фонеме как "яркую идею". Но очевидно отнесение им всей сферы языка в смысле Соссюра к "технике". А "субьективные представления, настроения и ассоциации"-явления явно речевые. Что же касается образования новых слов и значений, то близкий к Соссюру А. Сеше позднее (1940) специально рассмотрел данный процесс, указав, что он перво-начально происходит в речи, а затем в случае принятия языковым коллективом переходит в язык. Чем не технизация? Если отвлечься от уклона Абаева в "доисторию", то противопоставление техники и идеологии можно соотнести с противопоставлением языка и речи.
Абаев, как и другие лингвисты, примыкавшие к марристскому лагерю, специально не спорил со структурализмом: он понимался как часть "индоевропеистики" в широком смысле Марра (см. первую главу) наряду с младограмматизмом и другими течениями. Всю эту совокупность направлений Абаев характеризует как "науку о тех-низованных формах речи", игнорирующую язык как идеологию. Много лет спустя он уже прямо критиковал структурализм за "односторонний… подход к языку в аспекте только коммуникативной техники".
Попробуем сравнить изложенную концепцию с концепцией МФЯ. Общность здесь нельзя видеть лишь в пользовании словом "идеология", понимание которого как раз не идентично. Кстати, в поздней статье Абаев, подтвердив приверженность прежним идеям, отказался от термина "идеология", заменив его "общественным сознанием".
Общее здесь – отвержение "абстрактного объективизма", сведения изучения языка к изучению "техники". "Субьективные, привходящие идеологические представления, настроения и ассоциации" признавалось необходимым учитывать и в МФЯ, хотя там подчеркивался их не "привходящий", а, наоборот, существенный характер.
Однако было и существенное различие. Идеология в МФЯ – понятие более широкое, включавшее в себя и часть "техники" Аба-ева. Концепции МФЯ чуждо разграничение "идеологии, выраженной в самом языке", и "идеологии, выраженной с помощью языка". Второй идеологии для нее не существует, идеология обязательно выражена "в самом языке". Из концепции Абаева естественно вытекает, что лингвистика занимается как "техникой", так и "идеологией, выраженной в самом языке", тогда как "идеология, выраженная с помощью языка", – предмет других наук. Если младограмматическая и структурная лингвистика, по классификации Абаева, изучают лишь "технику", то в МФЯ содержался призыв изучать только "идеологию". Изучение же "техники" в чистом виде, то есть соссюровского "языка" согласно МФЯ-изучение не реального объекта, а продукта рефлексии над высказываниями, имеющее лишь ограниченную ценность. Подход Абаева при уклоне в "доисторию" был реалистичнее.
Данные идеи получили развитие в статье, где специально выявлялся "идеологический" компонент значений слов. Позже ученый нечасто высказывался на общие темы. Однако большой резонанс вызвала его статья с критикой структурной лингвистики, по резкости напоминающей МФЯ. Ф. де Соссюру и Л. Ельмслеву противопоставлен В. фон Гумбольдт как лучшее из достигнутого "буржуазной" лингвистикой (его выделял Абаев и в 30-е гг.). Структурализм ученый трактовал как часть более широкого течения в культуре, сопоставляя с модернизмом в искусстве. Общее – "дегуманизация", "изгнание человека". Со структурализмом сопоставлены, например, идеи А. Роб-Грийе, призывавшего "к полному изгнанию человека из художественной ткани романа". Такие оценки могут быть сопоставлены с идеями об "овеществлении слова" в современной западной культуре на последней странице МФЯ (380). "Лингвистический модернизм" понимается как изучение языка "в себе и для себя", в отрыве от говорящего на нем человека и от связей с мышлением. Статья появилась в годы, когда структурализм в СССР достиг пика популярности (поэтому многие ее не приняли), но на Западе уже стал вытес-няться генеративизмом. Появление последнего Абаев даже заметил, но ошибочно посчитал идеи Хомского просто разновидностью структурализма. В критической части статья имела схождения с МФЯ. Время возрождения внимания к этой книге уже приближалось.
V.3.4. Токиэда Мотоки
Хочется также обратить внимание и на сходство идей МФЯ с идеями одного из влиятельных направлений японской лингвистики, совсем не известной в других странах.
Японская лингвистика со второй половины XIX в. испытала силь-ное влияние западной науки, в том числе с 20-х гг. XXX в. – и структурализма. В 1928 г. именно там появился первый изданный перевод "Курса" Соссюра на иностранный язык. Японскому структурализму (С. Хасимото и др.) была противопоставлена теория "языка как процесса", выдвинутая в книге "Основы японского языкознания". Ее автором был известный в Японии лингвист Токиэда (фамилия) Мотоки (имя; сохраняю порядок, принятый в Японии). Книга впервые вышла в 1941 г. и неоднократно переиздавалась (в 1973 г. появи-лось ее двадцать восьмое издание!). На русском языке отрывки из книги включены в хрестоматию "Языкознание в Японии". Довольно подробный пересказ данной концепции см. также в статье [Пашковский 1959].
В книге Токиэда резко осудил структурный подход к языку, отстаивая антропоцентризм. Основные объекты его критики-те же, что в МФЯ и "Отчете": Ф. де Соссюр и Ш. Балли. Именно их работы имелись в японском переводе, а сам Токиэда заявлял о том, что не владеет западными языками. Однако, по мнению исследователя его концепции, в ней косвенно отразились идеи не издававшегося на японском языке В. фон Гумбольдта.
Токиэда писал: "В естественных науках объект находится перед наблюдателем как отделенный от него предмет и не приходится сомневаться в его существовании. Но в языкознании положение дел совсем другое. Нельзя называть языком только звуки, которые воспринимаются слуховым аппаратом наблюдателя. Конкретный языковой опыт приобретается только тогда, когда мы, услышав некоторые звуки, вспоминаем некоторый смысл или выражаем некоторые идеи в звуках. Это же следует сказать и о письме. Знак, употребленный на письме, – это зрительное впечатление. Если мы обратимся только к этой его стороне, то он не будет отличаться от трещины на поверхности камня. Мы можем считать, что это язык, потому что существует деятельность, в результате которой люди понимают определенный смысл".
Далее говорится: "Допустимо ли думать о существовании языка, не касаясь того, что мы слушаем, читаем?.. Полагать, что язык существует и тогда, когда на нем никто не говорит, – всего лишь абстракция. То есть, пренебрегая собственной субьективной деятельностью, нельзя думать о существовании языка. Существование природы можно наблюдать и отвлекаясь от создавшего ее субьекта, но, исследуя язык, никогда и ни при каких условиях нельзя не учитывать субьект, его порождающий. Язык и есть деятельность, осуществляющая говорение, чтение и др. Конкретный языковой опыт формируется, когда с помощью звука понимается мысль, поэтому реально язык – субьективная деятельность. Фактически эта субьективная деятельность и есть конкретный объект лингвистического исследования. На этом основании можно сказать, что язык – одна из форм человеческой деятельности, одна из форм выражения мыслей и чувств. Рассматривать язык подобным образом – значит правильно описывать язык в его реальном виде".