Бюлер высоко оценивал идеи Соссюра, в том числе разграничение языка и речи и знаковую теорию языка, и брал их на вооружение. Однако его интерпретация этих идей имеет значительную специфику. По мнению Бюлера, Соссюр "показывает, что необходимо, чтобы действительно создать linguistique de la parole" (т. е. лингвистику речи). Бюлер предложил четыре аксиомы, определяющие, по его мнению, главные характеристики языка. Если вторая аксиома-о знаковом характере языка – близка к тому, что говорил Соссюр (близость к этому есть, несмотря ни на что, и в МФЯ), то третья аксиома – о языке и речи – имеет значительные отличия. По мнению авторов предисловия к русскому изданию Бюлера, эта аксиома "представляет собой синтез концепций Гумбольдта и Соссюра, а также теории актов Гуссерля и некоторых идей Аристотеля". Двум соссюровским понятиям – языку и речи – соответствуют четыре: речевые действия, речевые акты, языковые произведения и языковые структуры. Речевые действия и речевые акты соотнесены с субьектом, а языковые произведения и языковые структуры отвлечены от него; речевые действия и языковые произведения более конкретны, а речевые акты и языковые структуры более абстрактны. Языковые структуры и речевые действия (два полюса) более или менее соответствуют языку и речи у Соссюра, два других понятия специфичны для Бюлера. К уровню языкового произведения отнесены конкретные высказывания (в частности, предложения), отвлеченные от условий произнесения и личности говорящего. Например, предложение, произнесенное там-то, тогда-то, тем-то и тому-то – речевое действие. Оно же, используемое в разных условиях разными людьми, – языковое произведение. Его же структурная схема-языковая структура. Наименее разработано, как признает и автор книги, понятие речевого акта, взятое у Э. Гуссерля. Это понятие связывается с тем, "что именно подразумевает говорящий", с "внутренней концепцией отправителя сообщения". Речевой акт соотносится с языковой структурой с точки зрения соотношения между значением, формируемым говорящим в определенном социальном контексте, и абстрагированным значением, фиксируемым в лингвистических описаниях. В комментариях к книге Т. В. Булыгина отмечает, что греческое energeia переводится на латинский язык как actus. Именно в связи с актами Бюлер подчеркивает "социальный характер языка".
Если сопоставить эту классификацию с тем, о чем говорится в МФЯ, то, по-видимому, в качестве реального объекта лингвистики в МФЯ рассматривается тот круг явлений, который Бюлер относит к сфере речевых актов и речевых действий. Устойчивое и закономерное-речевые акты, а вся конкретика-речевые действия. Проблематика же, связанная с языковыми структурами и языковыми произведениями, считается в МФЯ фиктивной или же годной лишь для педагогических целей. Бюлер же никак не ограничивал лингвистику какой-либо частью из четырех выделенных им явлений. Для него все было важно.
Еще более заметны переклички с МФЯ в первой, самой известной из аксиом Бюлера (четвертую аксиому, касающуюся слова и предложения, мы специально рассматривать не будем). Соответствующие положения (при небольших различиях в терминологии) уже содержались в известной авторам МФЯ статье 1922 г. Здесь предлагается общая модель языка. Бюлер помещает язык как бы в центр условного пространства, а с трех сторон от него находятся: 1) предметы и ситуации; 2) отправитель; 3) получатель. В связи с этим выделяются три смысловых отношения: соответственно репрезентация, экспрессия и апелляция. Сложный языковой знак обладает тремя семантическими функциями. "Это символ в силу своей соотнесенности с предметами и положением дел; это симптом (примета, индекс) в силу своей зависимости от отправителя, внутреннее состояние которого он выражает, и сигнал в силу своего обращения к слушателю, чьим внешним поведением или внутренним состоянием он управляет так же, как и другие коммуникативные знаки". "Все три основные понятия должны быть семантическими". В связи с тремя функциями должны быть написаны "три книги о языке" [Бюлер 1993: 38].
Такая концепция отличалась и от традиционного подхода (слово – обозначаемый предмет), и от идей структурализма (означающее – означаемое). Бюлер говорит о трехкомпонентности функций каждого знака (хотя, разумеется, в разных знаках разные функции могут присутствовать в разной степени). Традиционно лингвистика выделяла в первую очередь отношения между языком и "предметами и ситуациями". Бюлер же говорит о трех равноправных сторонах, в число которых входят отправитель-говорящий и получатель – слушающий. Этим его концепция прямо сближается с концепцией МФЯ. Особо надо отметить равноправность слушающего с осталь-ными сторонами треугольника. Такой подход встречался не так часто, например, Соссюр время от времени упоминал говорящего и вовсе игнорировал слушающего.
Концепция Бюлера может быть названа умеренно структуралист ской. Не отвергая (в отличие от МФЯ) основные положения Сос-сюра, он не принял сосредоточения лингвистики на изучении языка в смысле Соссюра и не отказался от психологизма. Его теория повлияла на некоторых ученых, в том числе на Н. Трубецкого, опирающегося на нее в "Основах фонологии", но все же она находилась вне магистрального пути лингвистики того времени.
Встает вопрос о том, насколько идеи Бюлера повлияли на МФЯ и другие работы круга Бахтина. Несмотря на то, что Бюлер упомянут в этих работах лишь по частным вопросам, его влияние могло быть и более существенным. Недавно появилась статья, в которой высказывается предположение о том, что именно статья Бюлера 1922 г. была одним из основных источников идей МФЯ и других работ волошиновского цикла (при этом автор статьи стремится отделить Волошинова от Бахтина, считая, что оппозиционный к неокантианству Бюлер влиял только на Волошинова). В част ности, первая аксиома Бюлера о трех смысловых отношениях и трех семантических функциях стала "основой того, что известно как бах-тинская теория высказывания". Эта идея развивается и в другой статье. Имеется в виду определение высказывания (слова) как продукта социального взаимодействия трех: говорящего, слушателя и героя; оно появилось в "Слове в жизни и слове в поэзии" и было повторено в последних статьях волошиновского цикла. Сходство несомненно, а у Бюлера здесь исторический приоритет. К Бюлеру возводится и идея о возникновении значения в процессе общения. Все-таки трудно сказать, где во всех этих случаях влияние Бюлера, а где самостоятельный ход мыслей Бахтина и его кружка. Однако в любом случае в концепции венского психолога можно было находить опору и идейную близость.
Отмечу, что К. Брандист показывает сходство между Бюлером и волошиновским циклом и в критике фрейдизма, хотя здесь нет данных о том, были ли Волошинову или Бахтину известны соответствующие работы Бюлера. В любом случае Карл Бюлер был одним из наиболее концептуально близких ученых к авторам МФЯ, и переклички их идей требуют всестороннего изучения.
V.3.2. Алан Гардинер
Одновременно с Бюлером (даже их даты жизни – 1879–1963 – совпадают), но в другой стране – в Великобритании-работал близкий к нему по идеям ученый, сэр Алан Гардинер. По основной специальности он был египтологом и лишь изредка в летние каникулы писал сочинения по теории лингвистики. Главный его труд в этой облас ти – книга "Теория речи и языка", вышедшая в 1932 г.; см. также статью 30-х гг., имеющуюся в русском переводе.
Как и многие его современники, Гардинер отталкивался от идей Соссюра. Он принимал ряд компонентов концепции этого ученого, прежде всего разграничение языка и речи. Однако он не принял свойственные Соссюру остаточное понимание речи и стремление огра-ничить лингвистику изучением языка. Само название книги, где на первое место ставится речь и лишь на второе-язык, уже полемично. Ее автор подчеркивает, что его задача-впервые проанализировав акт речи со всей полнотой. И в МФЯ постоянно говорится о речи и высказывании. Напомню, что соссюровское parole для ее авторов – высказывание, а langage-речь.
И Гардинер, и авторы МФЯ (в отличие от Бюлера, избегавшего прямой полемики) постоянно критикуют соссюрианство за отрыв объекта исследования лингвистики от конкретной ситуации, от говорящего и слушающего. При этом Гардинер прямо подчеркивал сходство своих идей с идеями Бюлера. Гар-динер писал, что речь не двустороннее (звук-значение), а четырехстороннее (говорящий-слушающий-слова-обозначаемые предметы) явление. Акт речи – не множество слов, которые могут повторяться, а особое событие, определяемое местом и временем. Неоднократно повторяется мысль о неотделимости акта речи и высказывания от говорящего и слушающего. Ср. формулировку из "Слова в жизни и слова в поэзии" о слове как "выражении и продукте социального взаимодействия" говорящего, слушающего и "героя" (72). Или во второй статье в "Литературной учебе": "Было бы безнадежной задачей стараться понята, конструкцию высказываний, из которых слагается речевое общение, вне всякой связи с действи-тельностью, социальной обстановкой (ситуацией), вызывающей эти высказывания". Похоже на сравнение Гар-динером акта речи с "драмой в миниатюре", имеющей "свой состав действующих лиц".
В связи с этим в обеих книгах подчеркивается социальность речи. Гардинер пишет о том, что лингвистика более связана с социологией, чем с логикой и психологией. Он указывает, что каждый акт речи одновременно индивидуален и социален, причем "социальный" – не то же самое, что "коллективный". Это место имеет прямую параллель с МФЯ, где также говорится о несовпадении социального и коллективного (248).
Вся концепция МФЯ, как уже говорилось, также насквозь социологична, постоянно говорится об идеологии и социологическом подходе, а "индивидуальный психологизм" – постоянный объект критики (246 и др.). В обеих книгах затрагиваются и проблемы психологии языка, но они рассматриваются как подчиненные социальным проблемам. В МФЯ это проводится радикальнее, но и Гардинера вряд ли можно безоговорочно относить к авторам "психологических теорий языка", как это делал В.А. Звегинцев.
Общее в двух книгах-и в признании недостаточности и неадекватности филологического подхода к языку, имеющего дело с письменными текстами. Гардинер пишет, что филолог имеет дело лишь с "продуктами акта речи", работая с отделенными от говорящего, слушающего и ситуации высказываниями. Тем не менее даже в этом случае необходимо учитывать все факторы, определяющие акт речи. А в МФЯ много говорится о вредоносности филологического подхода, делающего любой язык мертвым (286–288).
В МФЯ филологический подход, привносящий в лингвистику "ложную идею пассивного понимания" (289), связывается с представлением о языке как о "неподвижной системе норм" (279). Для "абстрактного объективизма" "в каждую данную эпоху может существовать лишь одна языковая норма… Рядом с нормой может существовать лишь ее нарушение, но не другая, противоречащая норма" (269). А у Гардинера говорится о невозможности опоры только на несомненно правильное в языке: всегда имеются ступени между абсолютной правильностью и абсолютной неправильностью. Последняя идея, несомненно, принята современной лингвистикой.
Гардинер, в отличие от авторов МФЯ, признавал слово в обычном смысле единицей языка. Но в то же время он подчеркивал, что значение слова не самодостаточно, оно прежде всего инструментально, его функция – побудить слушающего обратить внимание на нечто. Ср. с третьей статьей в "Литературной учебе", где сказано, что слово "объективно" не отражает своего содержания и не существует вне живого высказывания. О неотделимости слова от намерений говорящего не раз говорится и в МФЯ (320, 324).
Определенные сходства можно найти и в более конкретном анализе, хотя надо сказать, что у Гардинера теория речи намного детальнее, чем теория высказывания в МФЯ, и опирается на более обширный анализ фактов. Но можно отметить, например, параллели в области подхода к соотношению морфологической формы, синтаксиса и интонации. Согласно Гардинеру в акте речи синтаксическая функция важнее морфологической формы: в словосочетании boy king 'мальчик-король' существительное boy превращается по своим функциям в прилагательное. Однако функция интонации еще важнее: риторический вопрос не отличается от обычного вопроса ни морфологически, ни синтаксически, но функция здесь иная, что отражено в интонации. Но и в МФЯ утверждается примерно то же самое. Сказано, что синтаксические формы конкретнее фонетических и морфологических, теснее связаны с реальными условиями говорения (327). Еще заметнее параллели в отношении роли интонации: "В жизненной речи интонация часто имеет совершенно независимое от смыслового состава речи значение" (322). Или в "Слове в жизни и слове в поэзии": "Существенная оценка… определяет самый выбор слова и форму словесного целого; наиболее же чистое выражение она находит в интонации. В интонации слово непосредственно соприкасается с жизнью" (69). В статье в "Литературной учебе" интонация ставится на первое место среди элементов, из которых конструируется форма высказывания. Показателен и анализ высказываний Так! в статье 1926 г. и М-да! в МФЯ и подробнее в статье 1930 г., их значение совершенно различно в зависимости от интонации. У Гардинера дается очень похожий и еще более деталь-ный анализ примера, когда муж и жена сидят в комнате и первый говорит: "Дождь!".
В отличие от случая с Бюлером авторы МФЯ и Гардинер, безусловно, ничего не знали друг о друге. Однако между ними было связующее звено – Бюлер. В упоминавшихся выше статьях К. Брандиста отмечается сходство между книгой Гардинера и волошиновским циклом, в частности, в связи со сходным анализом интонации в речевом общении и анализом примера однословного высказывания. По мнению автора статей, "Гардинера можно рассматривать как связующее звено между бахтинской концепцией высказывания и теорией речевых актов Остина – Серла"; см. также.
При всех сходствах в двух книгах, конечно, есть и очевидные различия. Главное из них – в том, что у Гардинера нет максимализма МФЯ, он не подвергает сомнению объективность существования языка в смысле Соссюра и необходимость введения этого понятия.
Для английского ученого язык – "мать всякой речи", язык устанавливает стандарт, следование которому ожидается, хотя на фоне этого в речи возможны нарушения ожиданий. С точки зрения Гардинера, речь возможна лишь тогда, когда говорящий и слушающий обладают общим языком. Язык понимается как система, хранящаяся в мозгу ее носителей. У языка и речи свои наборы единиц: главная единица языка-слово, главная единица речи-предложение. Такая точка зрения проводится и в статье. О концепции английского ученого подробнее см..
Итак, в обоих случаях авторы недовольны наблюдавшимся в современной им лингвистике сужением объекта исследований, отказом от изучения речи, анализа речевых ситуаций и их участников. Там и там содержится призыв учитывать "человеческий фактор" в науке о языке. Только авторы МФЯ проводили эту точку зрения с типично русским максимализмом, полностью дискредитируя структуралистский подход, а Гардинер со свойственной англичанину умеренностью избегал крайностей и стремился не столько создать новую лингвистику, сколько дополнить уже существующую.