Неужто басовитые голоса гбеду – королевских барабанов – совсем тебя оглушили, как топот слонов на торной тропе? Королевские барабаны глушат все звуки – значит, мой голос тебе не слышен, значит, он бесполезно шуршит во тьме, будто гонимый ветром листок? Значит, ты уже не чувствуешь свою плоть, ибо развоплощение началось, и земля, которую я насыпал в твои сандалии, чтоб ты задержался у нас подольше, рассыпалась прахом и не удерживает тебя? Значит, барабаны иного мира сплетают свой голос с нашими гбеду, встретившись в сокровенной роще осугбо? Значит, их голос, неслышимый людям, грохочет вокруг тебя, словно грозный гром, вторя шагам наших славных предков и сотрясая купол небес? Значит, тьма уже накрыла тебя? Так видишь ли ты отсвет сияния, которое озаряет конец перехода, – сияния, запретного для оставшихся на земле? Значит, оно уже высветило тех, чьи голоса мы столь часто слышим, чьи прикосновения иногда ощущаем и чьею мудростью разрешаем недоумения, когда наиболее мудрые из людей бессильно бормочут "это необъяснимо"? Элесин-алафин, поверь мне, я знаю, отчего у тебя пересохли губы, отяжелели руки и задубели ноги, как дубеет и усыхает пальмовое масло от дыхания харматтана. О, я призвал бы тебя обратно, если б не знал, что слон неостановим – разве его удержишь за хвост? – когда он решил удалиться в джунгли. Солнце, спускающееся вечером к морю, не станет слушать просьбы крестьян, если им понадобится, чтоб оно задержалось. Там, где река вливается в океан, чтобы отведать соленой воды, нам неведомо, кому молиться – Олохуну или богине реки. Стрела никогда не возвращается к лучнику, и ребенок не может вернуться в чрево, из которого он появился на свет. Элесин-оба, ты меня слышишь? Твои глаза отражают небо – значит ли это, что ты уже видишь Хозяина жизни, о достославный вождь? Ты уже встретился с моим отцом? Передай же ему от меня поклон и скажи, что я был с тобой до конца. Слышишь ли ты мой голос, о Элесин, сможешь ли вспомнить Олохуна-ийо, даже если музыка иного мира превзойдет мастерство земных музыкантов? Узнают ли тебя в том мире, о Элесин? Оценят ли по заслугам? Полюбят ли и поймут ли, что безупречная честь – вот твое истинное одеяние, Элесин? Если же этого там не случится, если предназначенный тебе в пищу ямс будут отрезать крохоборским ножом и выберут маленький сосуд для вина, возвращайся к нам, о доблестный Элесин, – мы встретим тебя с почтением и любовью. Если бы мир был ничуть не больше, чем желания земного Олохуна-ийо, мы не отпустили бы тебя…
Голос Величателя пресекается. Элесин продолжает сомнамбулический танец. Погребальная дробь королевских барабанов заглушает все остальные звуки. Танец Элесина не теряет своей плавности, однако его движения тяжко замедленны. Свет постепенно меркнет.
IV
Бал-маскарад. Широкая галерея, опоясывающая просторный зал дворца, уходит вправо и влево за кулисы. Претенциозная обстановка отдаленного, но стратегически весьма важного пограничного региона Колониальной империи. Пары в маскарадных костюмах, выстроившись вдоль стен, смотрят туда, откуда должен пожаловать почетный гость. На заднем плане – полицейский духовой оркестр, составленный из музыкантов-аборигенов, но с белым дирижером. Почетный гость вот-вот должен прийти. За несколько минут до его прихода оркестр, часто сбиваясь, начинает играть "Правь, Британия". Наконец появляется наследный принц и его свита. Когда он проходит мимо дожидавшихся его появления пар, мужчины и женщины склоняются в почтительном реверансе. На принце и людях из его свиты – европейские одеяния семнадцатого века. Наместник губернатора и его партнерша – они следуют за свитой принца – в таких же костюмах. Когда принц приближается к возвышению на заднем плане, где сидят оркестранты, музыка обрывается. Принц приветствует всех присутствующих общим поклоном. Оркестр начинает играть "Венский вальс", и принц открывает бал. За ним, строго соблюдая должностную иерархию, принимаются вальсировать остальные пары. Игра оркестра далека от совершенства.
Через несколько минут принц опять появляется на авансцене, и наместник отводит его в сторону, а потом начинает представлять ему танцующих гостей – однако далеко не всех – и порой торопливо проталкивается между танцующими, чтобы отвести избранных счастливцев к принцу. Многие всячески стараются быть узнанными, делая вид, что этому мешают их маскарадные костюмы. Вскоре принцу представляют Пилкингса и его жену. Принц явно поражен их одеянием, и они демонстрируют различные приспособления – кнопки, крючки, застежки, – которые им понадобились, чтобы превратить ритуальные африканские одежды в маскарадные костюмы, а потом опускают на лица маски, показывая, как в полном облачении выглядят участники шествия эгунгун, и не только имитируют танец этого шествия, но даже сопровождают его, на манер туземцев, гортанными криками, причем увлекшийся до самозабвения Пилкингс мешает другим парам вальсировать, а Джейн пытается умерить его неистовый пыл. Всем нравится наряд Пилкингсов, и принц, чтобы выразить свое восхищение, начинает аплодировать; свита, а потом и остальные гости вторят ему.
В это мгновение появляется ливрейный лакей с письмом на подносе; наместник почти машинально берет его, вскрывает и читает. Несколько раз деликатно кашлянув, он привлекает внимание Пилкингсов и отводит их в сторону. Принц галантно подает руку партнерше наместника, и прекратившиеся было танцы возобновляются. По пути на галерею наместник подзывает своего адъютанта и дает ему какое-то поручение, а когда они выбираются из толчеи вальсирующих пар, предлагает Пилкингсу прочитать доставленное лакеем письмо.
Наместник. Я увидел на конверте пометку "срочно" и позволил себе вскрыть его, потому что вы очень заинтересовали вашим нарядом его высочество, и мне не хотелось вам мешать, пока я не уверюсь, что письмо действительно срочное.
Пилкингс. Да-да, сэр, я понимаю.
Наместник. А происшествие и правда чрезвычайное? Что хоть случилось?
Пилкингс. Речь идет об одном их странном обычае. Похоже, что, когда умирает король, один из вождей должен совершить самоубийство.
Наместник. Король? Вы говорите о короле, который умер примерно месяц назад?
Пилкингс. Да, сэр.
Наместник. Так его еще не похоронили?
Пилкингс. У них это всегда делается отнюдь не сразу. Предпохоронные обряды длятся около месяца, сэр. И, кажется, сегодня они должны завершиться.
Наместник. Но при чем тут женщины с рынка? Из-за чего они буйствуют? Мы ведь отменили разозливший их налог, разве нет?
Пилкингс. Я пока не уверен, что они по-настоящему разбушевались. Сержант Амуса склонен иногда к преувеличениям.
Наместник. Он явно чем-то очень встревожен. Это видно даже по причудливой грамматике в его письме. А где он сам? Я приказал адъютанту привести его ко мне.
Пилкингс. Ваш адъютант едва ли сможет его найти, сэр. Я сам за ним схожу.
Наместник. Нет-нет, оставайтесь здесь. Давайте попросим вашу жену найти их. Вы не откажетесь, миссис Пилкингс?
Джейн. О, ваше превосходительство, конечно, нет. (Уходит.)
Наместник. Вам следовало предупредить меня, Пилкингс. Представляете себе, какие могли обрушиться на нас неприятности, если бы при его высочестве в городе начались беспорядки?
Пилкингс. Да я и сам ничего об этом не знал до сегодняшнего вечера, сэр.
Наместник. Нужно держать нос по ветру, Пилкингс, да-да, нужно постоянно держать нос по ветру. Если б такие случаи ускользали от нашего внимания, что произошло бы с империей? Подумайте, Пилкингс! Что бы мы сейчас делали?
Пилкингс (в сторону). Спали бы, я думаю, как ни в чем не бывало у себя дома.
Наместник. Что вы сказали, Пилкингс?
Пилкингс. Больше это не повторится, сэр.
Наместник. Это не должно повториться. Ни в коем случае не должно. Однако где же ваш растреклятый сержант? Мне необходимо как можно скорее вернуться к его высочеству и придумать, почему я так поспешно и невежливо скрылся. Что мне, по-вашему, ему сказать?
Пилкингс. Может быть, правду, сэр?
Наместник. Правду, Пилкингс? Да вы с ума сошли! Нет, нет и нет! Хорош бы я был, если б сказал ему, что в двух милях от него взбунтовались аборигены! Нашу колонию считают вполне спокойной в империи его величества, Пилкингс.
Пилкингс. Вы, безусловно, правы, сэр.
Наместник. Ага, вот и они. А впрочем, нет… Так это вы зачинщики бунта?
Пилкингс. Это полицейские из Национального корпуса, сэр.
Наместник. О, прошу прощения, господа. Но вид у вас… они одеты по форме, Пилкингс? Я-то считал, что им полагаются яркие пояса. Если память мне не изменяет, я сам их рекомендовал в первые годы моей службы здесь. Аборигенов привлекает цветастая одежда. Я, помнится, писал об этом в своем докладе. Однако к делу, господа, к делу. Доложите нам, что у вас происходит.
Пилкингс (подступив почты вплотную к Амусе, сквозь зубы). И забудь про свои дурацкие предрассудки, а не то я посажу тебя на гауптвахту и буду целый месяц кормить свининой!
Наместник. Это еще что? При чем тут свинина?
Пилкингс. Я просто приказал ему докладывать покороче, сэр. Вам ведь нужно как можно скорее понять, в чем дело, не так ли?
Наместник. О да, вы совершенно правы. Докладывай, парень. А кстати, разве им не полагаются по форме яркие фески? С такими, знаете ли, цветными кисточками?
Пилкингс. Сэр, я думаю, что, если мы выслушаем доклад до конца, Амуса, вероятно, расскажет, как они потеряли фески.
Наместник. Ах да, вполне вероятно, вполне вероятно. Можно даже, пожалуй, доложить об их потерях его высочеству – потеряли, дескать, шапки при подавлении бунта. (Ухмыльнувшись.) Так не забудьте прислать мне поутру рапорт, Пилкингс. Не забудете, голубчик?
Пилкингс. Нет, сэр.
Наместник. И что бы там ни было, держите пальцы на пульсе событий, а нос по ветру. Глядите в оба и держите нос по ветру, Пилкингс. Ясно? (Уходит по направлению к залу.)
Пилкингс (ему вслед). Слушаюсь, сэр.
Адъютант. Я вам нужен, сэр?
Пилкингс. Нет, Боб, спасибо. Я думаю, нужды его высочества гораздо важнее наших.
Адъютант. У нас есть воинское подразделение из столицы, сэр. Охрана его высочества.
Пилкингс. Вряд ли нам понадобятся солдаты… но все же спасибо, Боб, я буду иметь это в виду. И вот еще что – вы не могли бы послать ординарца за моим плащом?
Адъютант. Конечно, сэр. (Уходит.)
Пилкингс. Ну, сержант…
Амуса. С-сэр… (Пытается заговорить, но сразу же умолкает. И упорно смотрит в потолок.)
Пилкингс. Прекрати, Амуса!
Амуса. Я не могу против смерти, сэр, когда стою перед смертью! Это одеяние… в нем сила мертвых, сэр!
Пилкингс. Ладно, придется мне самому… На сегодня ты свободен, Амуса. Явишься ко мне завтра утром.
Джейн. Мне пойти с тобой?
Пилкингс. Да нет, зачем? Я вернусь попозже, если смогу. А если не смогу, скажи Бобу, чтоб он проводил тебя до дома.
Джейн. Ты поосторожней, Саймон. Не руби сплеча.
Пилкингс. Все будет в порядке, дорогая. (Констеблям.) Вы двое пойдете со мной.
Едва он делает первый шаг, во дворце наместника начинают бить часы. Пилкингс взглядывает на свои и, приостановившись, с немым страхом смотрит на жену. Ей в голову пришла та же мысль, что и ему. Пилкингс как бы с трудом проглатывает застрявший в горле ком. Ординарец приносит его плащ, и он снова обретает дар речи.
Значит, день кончился – пробило полночь. А я и не знал, что уже так поздно.
Джейн. Но ведь они… ведь у них… едва ли они определяют время по часам, как мы. У них, наверно, другие приметы – луна… солнце… что-нибудь в этом роде.
Пилкингс. Я… я не знаю.
Внезапно он срывается с места и убегает. Констебли бегут вслед за ним. Амуса, глядя в потолок, дожидается, когда затихнут их шаги, и, не опуская взгляда, прощается с Джейн.
Амуса. До свидания, мэм.
Джейн. Послушай… (После паузы.) Послушай, Амуса…
Амуса, словно бы не слыша, быстро уходит.
Бедный Саймон…
На галерею поднимается молодой негр в обычном европейском костюме. Он пытается рассмотреть, что делается в зале.
Кто тут?
Олунде (выходя на свет). Я не хотел вас напугать, мадам. Мне нужно найти регионального инспектора.
Джейн. Подожди-ка… Да мы ведь, кажется, знакомы! Ты Олунде, юноша, которого…
Олунде. Миссис Пилкингс? Как удачно, что я вас тут встретил. Мне надо разыскать вашего мужа.
Джейн. Олунде! Дай-ка я на тебя посмотрю! Ты замечательно выглядишь – импозантно, но вполне солидно. Когда ж ты вернулся? Саймон ничего мне не говорил… Да, Олунде, ты великолепно выглядишь. Ну просто великолепно!
Олунде. А вы… вы тоже прекрасно выглядите, миссис Пилкингс… Хотя в этом одеянии вас нелегко узнать.
Джейн. Ох уж это одеяние! Оно принесло нам массу хлопот… и весьма неприятных, надо сказать, хлопот. Тебя-то оно, надеюсь, не шокирует?
Олунде. О нет, миссис Пилкингс, не беспокойтесь. А вам не жарко в таком облачении?
Джейн. Да, признаться, жарковато, но у меня была веская причина…
Олунде. Какая причина, миссис Пилкингс?
Джейн. Ну, все это. Бал-маскарад. Приезд его высочества…
Олунде (спокойно). И по этой причине вы решили осквернить одеяние наших предков?
Джейн. Значит, тебя все же шокирует мой костюм? Мне очень жаль.
Олунде. О нет, миссис Пилкингс, ничуть. Я ведь провел у вас на родине четыре года. И понял, что ваши соотечественники презирают все им непонятное.
Джейн. Значит, англичане вызвали у тебя враждебные чувства? Это грустно, Олунде. Мне очень жаль.
Неловкая пауза.
Так ты осуждаешь нас?
Олунде. Вы неправильно истолковали мои слова, миссис Пилкингс. Меня даже восхищают некоторые черты характера англичан – к примеру, их самоотверженность и храбрость на этой войне.
Джейн. Да, ведь идет война. Здесь, правда, это почти незаметно. Время от времени у нас объявляют воздушную тревогу и проверяют светомаскировку – чтобы напомнить нам о бдительности. Ну, и порой в столичный порт заходят морские транспорты под охраной военных кораблей. Хотя нет, и у нас иногда случаются опасные происшествия – вроде недавней гибели корабля.
Олунде. Здесь? Его подорвал противник?
Джейн. Нет, Олунде, война все же не подступает к нам так близко. Корабль взорвали по приказу капитана. Я, признаться, не поняла как следует – зачем, хотя Саймон и пытался мне объяснить. Корабль пришлось взорвать, потому что он стал опасным для других кораблей. И даже для города. Для сотен прибрежных жителей.
Олунде. Может быть, он был загружен боеприпасами и на борту начался пожар? Или смертоносным газом, с которым проводились тут какие-нибудь опыты…
Джейн. Да, что-то в этом роде. Капитан погиб вместе с кораблем. По собственной воле. Как объяснил мне Саймон, кто-то должен был остаться на корабле, чтобы поджечь запальный шнур.
Олунде. А шнур подлинней они не могли найти?
Джейн (пожав плечами). Я мало что в этом понимаю, Олунде. Вроде бы у них не было иной возможности спасти людей. Капитан сам принял решение и сам же его выполнил.
Олунде. Меня это не удивляет. Мне приходилось встречаться с англичанами, похожими на этого капитана…
Джейн. А впрочем, что ж это я? Рассказываю тебе в день твоего возвращения столь мрачные новости. Да и новости-то у меня бог знает какие замшелые. По меньшей мере шестимесячной давности.
Олунде. Ну, не такие уж они замшелые и мрачные. Скорее наоборот – вдохновляющие и жизнеутверждающие.
Джейн. То есть как? О чем ты говоришь?
Олунде. О самоотверженности капитана, который пожертвовал своей жизнью…
Джейн. Что за чушь? Нельзя сознательно отказываться от жизни.
Олунде. Даже ради спасения сотен людей?
Джейн. Ну, обычно ведь невозможно все заранее учесть. А если опасность была преувеличена?
Олунде. Он, видимо, решил, что не вправе рисковать жизнью других… Но у меня к вам просьба, миссис Пилкингс, – вы не могли бы позвать вашего мужа? Мне надо с ним поговорить.
Джейн. Вот как? (Ей вдруг приходит в голову, что появление Олунде – очень важное событие при создавшихся обстоятельствах.) Да он, понимаешь ли… в городе не совсем спокойно, и его вызвали туда прямо с бала… А ты-то когда вернулся? Саймон знает, что ты здесь?
Олунде (чрезвычайно серьезно). Мне нужна ваша помощь, миссис Пилкингс. Я всегда замечал, что вы понимаете нас немного лучше, чем ваш муж. Пожалуйста, миссис Пилкингс, разыщите его, а когда разыщете, помогите мне с ним объясниться.
Джейн. Я… мне что-то не совсем понятно, Олунде. Ты уже виделся с моим мужем?
Олунде. Я заходил к вам, и ваш слуга сказал мне, что вы здесь. (Усмехнувшись.) Он даже объяснил, как вас узнать.
Джейн. Значит, ты наверняка уже слышал, что Саймон пытается тебе помочь.
Олунде. Помочь? Мне?
Джейн. Тебе и твоим сородичам. Притом он даже не подозревает, что ты вернулся. Мы как раз сегодня вечером сетовали, что до тебя четыре тысячи миль. Но скажи, каким образом ты здесь очутился?
Олунде. Я получил телеграмму.
Джейн. Телеграмму? От кого? Саймон только сегодня вечером узнал, что происходит с твоим отцом.
Олунде. Мне прислал телеграмму один из моих родственников. Недели три назад. Но он даже не упоминал о моем отце. Он просто известил меня, что умер король. Ну, и я понял, что время не ждет.
Джейн. Слава богу, хоть тебя-то не коснулась эта нервотрепка! Саймон непременно все уладит.
Олунде. Об этом я и должен с ним поговорить. Он хлопочет впустую. Четыре года назад он очень мне помог, и я не хочу, чтоб мои сородичи возненавидели его. Он ничего не добьется – кроме их ненависти.
Джейн (не веря своим ушам). Ты… ты тоже, Олунде?…
Олунде. Миссис Пилкингс, я вернулся домой, чтобы похоронить отца. Как только пришла телеграмма, я начал собираться. Ну, и мне, можно сказать, чертовски повезло. Мы шли в одном караване с принцем под защитой королевского конвоя.
Джейн. А тебе не кажется, что твой отец тоже имеет право на защиту?
Олунде. Ох, миссис Пилкингс, ну как бы мне вам получше все объяснить? Он прекрасно защищен. Его поступок просто немыслим без надежнейшей, всеобъемлющей защиты. А вы… что вы можете предложить ему взамен безмятежной совести и умиротворенного рассудка, незапятнанной чести и почитания сородичей? Что вы подумали бы о вашем принце, если б он отказался сейчас, не желая рисковать жизнью, от посещения колоний – увильнул бы от участия в демонстрации британской мощи под королевским флагом?
Джейн. Понятно. Значит, ты изучал в Лондоне не только медицину.
Олунде. Вот вам одна из характернейших ошибок англичан. Вы считаете, что здравому смыслу можно научиться только у вас.