– А помер, пусть будет земля ему пухом,
Гаврилин…
– Гаврилиных – семеро братьев!
Кого схоронили?
Молчат, словно русскую речь позабыли.Дуняша вскочила – да что же случилось?
Ведь это ж не первая смерть на селе,
Не первый покойник на грешной земле.
Так что же они языки проглотили?
Неужто убили? Который Гаврилин?– Сестры их двоюродной свадьбу играли…
И, стало быть, всех их на свадьбу позвали.
Хотела Андрея жена не пустить,
Ведь знала – не может родня им простить,
Что стали с торговли так скоро богаты,
Что въехали в каменные палаты.
…А братья на свадьбе, видать, перепили,
Про все, кроме злобы своей, позабыли…
Они ведь и раньше хотели Андрея убить,
Матрона твоя говорила,
Что долго ему не прожить.Пригнулась Дуняша -
Стоит и не дышит,
А стены избы, и стропила, и крыша
Вокруг нее вдруг
Ходуном заходили
И тысячью голосов завопили:
– Андрея Гаврилина братья родные
Убили! Убили! Убили!Не рухнула наземь небесная высь,
И все по делам по своим разбрелись.
Но жить, как мы жили,
Мы больше не сможем,
И с нас эта кровь
Будет взыскана тоже.
Мы все тут виновны, что братья родные
Убили Андрея! Убили! Убили!
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .– Ну что ты ревешь? -
Увещает Матрона Дуняшу. -
На братней крови и стоит
Земное страдание наше.
Вот август настанет – и грянет война,
Какой не бывало вовеки,
Натешится злоба людская сполна,
Аж кровью окрасятся реки.
И все, что казалось нам вечным, – падет!
И больше не будет ни слуг, ни господ!..
Что, кончила плакать? Очнулась?
Сильнее всего тебя это коснулось!Но Дуня в ответ зарыдала опять:
– Такую невесту нашла ему мать!
Княжна и красавица!
Господи Боже!
Бежать мне оттуда, бежать!Матрона вздохнула, слегка помолчала,
Да как расхохочется звонко:
– Так вот с чем к нам Дуня Носкова примчалась -
На свадьбу господскую звать!
А я-то решила -
Заради больного мальчонки.Ну вот что – скажи,
Чтоб мальчонку везли поскорей,
А свадьбу Матрона играть не велела!
– Ну что ты смеешься над бедною Дуней своей?
Ведь я умираю,
Хоть ты бы меня пожалела.– Слепая Матрона жалеет слепых!
Ты зрячая.
Посланный Богом жених
Твой Жданов.
Так дай ему время
Тебя разглядеть за преградами всеми,
Которые злоба людская меж вами
Одну за другой громоздила веками.
. . . . . . . . . . .Старуха Наталья ее провожает
До самых ворот.
– Ну совсем городская!
И ручка-то мягкая стала какая!
А мать говорила – кастрюли ты чистишь…
– Меня теперь учат господскую пищу
Готовить, – Дуняша, смутясь, отвечает. -
И руки приходится строго блюсти.…Недолгую гостью перекрестив,
Наталья, как будто во сне, посмотрела
На черные, в трещинах руки свои…
…Из персти земной было создано тело,
И станет землею – мы все ей сродни…И снова проплыло в сознании сонном -
Вот, плод ее чрева, дочурка Матрона
Живет, не касаясь земли,
Живет, словно в царстве Субботы,
И нежные ручки не знают
Ни черной, ни белой работы…
IV
О труд завершенный!
Что может сравниться с тобой!
По жилам разносится хмель,
Пьянящий и сладкий…
Над нами бездонное небо,
Внизу – изумленная Вятка…
Куда ни посмотришь – налево, направо, -
Заходится сердце от шири!
А завтра над этой водой понесутся составы
В объятья Сибири.О как же прекрасен Твой храм,
Единственный Зодчий!
И как просветлели
Глаза бородатых рабочих!
В чертеж мирозданья ложатся штрихами
Мосты, возводимые нами!
Нам столько построить еще суждено,
Мы встретимся снова на Каме!
. . . . . . . . . . .…Он счастлив.
Он едет домой.В нем разом все чувства проснулись…
(– Наверное, Шуховы из-за границы вернулись.)
Он так опьянен своей первой победой!
Пора уж и прочие радости жизни отведать.
И с Ксенией надо как можно скорей объясниться.
Не стыдно ли за нос водить молодую девицу?
Ведь ясно, что лучше нее
Никого он не встретит.
Пускай уж одним бобылем
Станет меньше на свете.Колеса стучат,
И, как в детстве, становится странно -
Манит его город родной,
Как манят чужедальние страны.
Ему проплывавшие мимо вокзалы,
Ночные звонки, световые сигналы
Всегда предвещанием чуда казались,
Когда они летом в Москву возвращались
Из Крыма, с Кавказа…
(Отец не любил заграницы,
Плебеями вслух называл
Отдыхающих в Ницце.)Какую же тайну, о город,
Скрывают упрямо
Твои переулки, сады,
Бессчетные храмы?А в храм он давно не входил,
Ни во сне, ни средь белого дня…
А может быть, там
Не хотят больше видеть меня?
. . . . . . . . . . .…Дорога петляет,
Ее бы получше запомнить…
Как много здесь храмов старинных,
Заброшенных, темных…
А с этого только что сняли леса.
Красуется он белоснежной волшебной горой
И славит российский "модерн"!
И нет ему дела,
Что всюду кричат о войне
И с горьким надрывом поют,
Что отныне
Не нужен ни Бог, ни герой…Он входит,
Здесь все ему очень знакомо,
Как будто он в маленьком храме
У самого дома…
И те же иконы,
И так же взирает из ниши
Библейский Амос,
От огненной гибели мир отмоливший…А где же святой Серафим
И его нарисованный скит?
Художник, наверно, зачем-то унес,
Не зря тут стремянка стоит…
Но это же снится ему…
Наплывают пространства иные…
Он в церкви,
Которую видит впервые.
Беленые стены,
Икон очень мало
И росписей нет…
И все наполняет молочный,
Почти осязаемый свет.Остаться бы здесь навсегда!
Сиянием этим упиться…
В нем слиты в одно
Торжество и покой!
О если бы в нем раствориться!Но кто это в правом приделе стоит?
И смотрит любовно, и взглядом ласкает!
До самого сердца тот взгляд проникает,
Безмолвно о стольком ему говорит!Согбенный священник,
В изношенной рясе,
Истертой едва не до дыр…– Конечно, я сразу узнал тебя,
Мой поводырь!
В надзвездную высь я с тобой поднимался,
Тобою хранимый,
Ты рядом со мною с тех пор
Всегда пребываешь незримо.О как же я счастлив!
И старец ему отвечает улыбкой…
Но это же сон!..
И пространство становится зыбким.
Он снова в приделе,
Который он видел вначале,
Вот образ Амоса,
Стремянку, должно быть, убрали…
Он взгляд поднимает и видит -
Склонился над ним
Печальный горбатенький Ангел,
Святой Серафим.
. . . . . . . . . . .…Проснувшись, глаза открывать он не хочет.
Так жаль расставаться с увиденным ночью.
Душа еще там,
А в уме уже мысли о Ксении.
Да сколько же можно тянуть с предложеньем?Но птичий трезвон
Уже вытесняется уличным шумом,
Надвинулась явь
С ее распорядком угрюмым.
А вот и квартальный
Вовсю распекает кого-то,
И надо вставать
И готовить бумаги с отчетом.– Мой свет несказанный!
Опять я с тобою в разлуке…Линейку и циркуль сжимают
Привычные руки.
Сознанье послушно выводит свои уравненья…
Но то, что руками не схватишь,
Не вычислишь,
То, чему нет и сравненья
Во всей этой жизни вокруг,
Шумящей, кипящей,
Уверенной твердо,
Что только она – настоящая!..
То,
Что всегда остается в душе,
Пускай даже слабым свеченьем,
Таинственной силой опять побеждает
И разума голос, и плоти влеченье.Княжна ведь не первая женщина в мире,
Которая в нем пробудила желанья.
Приученный к формулам четким,
Он сам не впервые
Вопросы, которые быстро и просто решают другие,
Упрямо пред собственным ставит сознаньем.Над телом смиренным и бренным
Высокий божественный дух,
По правде сказать, наделен
Весьма относительной властью.
И каждому ясно,
Который из двух
Условия ставит душе,
Диктует желанья и страсти.Бессмертного света частица
Не в рабстве, конечно,
Но в цепком плену.
Ей только во сне удается
К истокам родным прикоснуться.
Так что же с ней будет,
Когда воедино два тела сольются,
А души, чужие друг другу,
Не смогут составить одну?..
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .Сирень распускается.
В царство сирени
Арбат превращается каждой весной…
Но воздух пропитан тревогой,
Всё явственней пахнет войной,
Всё громче царей проклинают,
И с каждой минутою тает
Надежда избегнуть крушенья.Безумное слово Антанта
В сознанье вошло и в язык.
Звенит, словно имя сирены,
В пучину манящей.
А Революция
Слышится чаще и чаще.
Неотвратима она,
Как нацеленный штык.– От лютого зверя по кличке народ
Одна лишь война нас теперь и спасет!
– Ну полно! Им надо навстречу пойти -
И нечего будет бояться.
– Простите-простите!
Не зря же всемирное братство
Они учредили!
Их цели вполне откровенны.
Грозят ниспровергнуть основы вселенной.
Хотят все различья стереть
Между ними и нами,
Над всею землей водрузить
Свое красное знамя!
И съезды проводят,
И гимны слагают,
Друг друга товарищами величают,
Для праздников общих находят причины -
В честь Энгельса некоего годовщины
От русского хама немецкому хаму
В торжественном слоге
Летят телеграммы!
А вы говорите – чего тут бояться?
Да лучше погибнуть,
Чем с ними сравняться!
. . . . . . . . . . .
Контора дворецкого -
Сразу у главного входа…
Доносится голос его в приоткрытую дверь:
– Так прямо сказала,
Что в августе этого года?
О Боже! Она же святая!
Попробуй-ка ей не поверь!(– Илья Тимофеич с живыми святыми спознался!
Он в эти материи раньше
Не слишком вдавался.)И женщины голос, глубокий и низкий,
Ему отвечает:
– Так август ведь близко.
Увидим, что будет.
Пока затеваться не надо.
Кто вовремя сдержится -
После не плачет с досады.– Как раз про женитьбу мою, -
Усмехается Жданов.
И в комнатку входит.
– Простите меня, ради Бога!
Нахальство, конечно, вот так вот, с порога.
Но вы о каких-то святых говорили провидцах,
И, стало быть, сами – чудес очевидцы?Дворецкий Дуняше моргает:
"Не выдай!"
А сам суетливо ему отвечает:
– Матрона такая у них на селе,
Посмотришь -
Ну малое дитятко с виду!
А самых тяжелых больных исцеляет,
Мой родственник видел,
И Дуня – свидетель.
Поводит руками -
И напрочь болезни снимает.
Попробуй, скажи,
Что чудес не бывает на свете!А тут преподнес мне подарочек зять:
Хочу, говорит, все, что есть, распродать,
Уехать под Нижний, открыть свое дело -
Приспичило дурню хозяином стать!..– Так что же на август вам эта святая пророчит?
– Да нам ли одним? -
Зашептал Тимофеич. – Такое,
Что страшно поверить
И вымолвишь только с трудом.
Великой войною грозится
И Божьим Судом!
А вместо царей, говорит,
Будут править мужик да рабочий!(– А Дуня-то раньше в глаза не смотрела,
А нынче так держится прямо.
Ну да, ведь она у нас важная дама -
Сельчанка, а может быть, даже -
Подружка святой.)
– А часто ее предсказанья
Сбываются? Видел ли кто?
– Какие – сбылись, -
Говорит она тихо. -
Каким не пришел еще срок.И тут, покраснев, отвернулась Дуняша.
– Второй Иеремия знакомая ваша!
Ну ладно, посмотрим, чего она стоит,
Матрёна-пророк!
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .Сараевский выстрел. Истерики близких.
Уже патриотов готовятся роты.
– Куда вы? Неужто земли у нас нету?
Вы, может, хотите всю эту планету
Под зад подпихнуть
Психопатке-Алиске?Родители в панике.
(Вот уж теперь не до свадьбы!)
– Володьку на Каму скорей отослать бы!Ну вот и конец абсолютной монархии,
Вот и венец -
Абсолютно прогнила.
А скольких еще
За собою утащит в могилу!– Володька из прошлой поездки
Вернулся ну просто скелетом!
– Иван! Мы уже говорили об этом.Ну я виновата, сглупила,
Могла бы понять,
Что этот дурак не сумеет
На месте прислугу нанять.
Я с ним отправляю Дуняшу.
Готовить она научилась
И девочка скромная.
– Рад за нее.
Но как бы чего не случилось!
. . . . . . . . . . .– Что, Дуня,
Варвара совсем помогать вам не хочет?
Конечно, твое поведенье похвально, и очень.
Но в чем же ты ходишь!
Аж страшно смотреть.
Вот тут мои старые платья.
А то на тебя поглядят -
И решат, что мы людям не платим.
V
Ну что, тебе страшно, дуреха?
И страшно, и нет:
Ведь это же все происходит во сне.
А может быть, ей вспоминаются прежние сны?
Иль заново снятся? -
Иначе откуда знакомЕй этот бревенчатый город
И дом,
В котором они поселились,
И в Каме глубокой
Хранящая тайну вода…
А может быть, здесь они жили всегда?
А все остальное приснилось?..
Царь Манассия
Повесть
I
Царя Манассии грехи
Тяжелой тучей
Висели над Иерусалимом.
В должный срок
Она дождем свинцовым разродилась
И каменным.
Пустыней стал великий город,
Возлюбленный Всевышним.И не избегнул наказанья царь Манассия:
Он был закован в цепи
И на чужбину отведен как пленник.
В огромном Вавилоне
Он в тесную был помещен темницу
И там оставлен
С памятью своей наедине.
Возможна ль собеседница ужасней?
Таких грехов жестоких и бесстыдных,
Какими до краев она полна,
Никто еще не совершал, пожалуй.Едва захочет
Сознанье истомленное Манассии
В какой-нибудь из уголков ее забиться,
Его тотчас оттуда гонит прочь
Видение кровавого кощунства,
Им совершенного.
И так – в несчетный раз.Отчаявшись, решает царь
С обоими -
С сознанием и с памятью -
Покончить разом.
И с короткого разбега,
Насколько позволяет цепь,
Он ударяет головой о стену.Боль
И крови вкус соленый
Царя с самим собою разлучают ненадолго:
Вот он опять в Иерусалиме,
И небо – как расплавленный сапфир,
И солнце нежно жжет
Сквозь перья опахала.В сопровождении друзей
Царь пересек подворье Храма
И на потеху свите
На стене священной
Нарисовал когтистый знак Молоха.– Царь! Помилуй!
Ты нас погубишь всех!
За святотатство это
На наши головы обрушится сей Храм! -
И тянется дрожащая рука
Ужасный знак стереть.Не говоря ни слова,
Короткий меч хватает царь Манассия
И руку отсекает.
Тотчас же царские друзья
Священника на землю валят
И бьют ногами до смерти.
А царь
Его с улыбкой вопрошает:
– Что ж?
Как видишь, Храм не рухнул.Но в ответ
С земли встает старик-священник
И отрубленной рукой
Пытается стереть ужасный знак.
И вновь его сбивают с ног,
И вновь
Он поднимается и тянется к стене.
И вновь он на земле.
И вот встает опять.
И видит в ужасе Манассия -
Захлопнулась минута, как ловушка,
И он отсюда никогда не выйдет.И еле-еле
Ворочая тяжелым языком
И непослушные слова соединяя,
Царь просит Господа Всевышнего
Его
Отсюда
Выпустить…
Но Бог его не слышит.
А старик опять встает,
И снова падает,
И вот опять встает…
И царь кричит,
Кричит и Бога умоляет!..
. . . . . . . . . . .В темнице смрадной пробуждаясь,
Весь в крови,
Дрожит Манассия от боли и обиды
На Господа.– Велик, велик мой грех!
Но почему же молния Твоя
В тот миг меня не поразила? -
Храм не рухнул,
Солнце
Сияло в безразличной вышине,
И царь Манассия как победитель вышел
Из наглой брани с Господом небес!
О горе!– Почему меня
Земля, разверзнувшись, не поглотила,
Когда я сыновей своих в огонь
Кидал
Как наилучший дар Молоху?!..
. . . . . . . . . . .…В двенадцать лет
На царство был Манассия помазан
В том городе единственном,
Который
Избрал для обитания Всевышний.И город сей в садах благоуханных,
И землю, источающую мед,
И свод небесный с солнцем и луною -
Как должное
В бестрепетные руки
Он принял.Царские рабы
Во всем ему покорны,
Священники Господни
В нем Божьего помазанника чтут,
И дорого заплатит тот,
Кто счастью беспредельному Манассии
Захочет указать предел.
Но солнце, обходя великий город,
Отсчитывает дни
И отмеряет ночи.
И вот царю однажды показалось,
Что дни, сияющие безмятежно,
Короче сделались,
А ночи – холодней.
И этот холод, словно запах тленья
Прилипчивый,
Он отогнать не может,
Как будто он сочится изнутри,
Из сердца царского.
А кровь разносит этот холод
По жилам всем
И поражает мозг
Неодолимым страхом вечной смерти.Царь слышал много раз,
Что Бог Всевышний
Есть Бог живых
И запрещает Он
Между двумя мирами -
Зримым и незримым -
Передвигать межи
И поднимать завесу.Но слышал он, что есть другие боги
И что куда сговорчивей они.Печален бродит царь Манассия
В садах иерусалимских несравненных,
И отгоняет лунноликая Астарта
Его печаль,
И он ей платит щедро.
. . . . . . . . . . .Иерусалим! Иерусалим!
Столица,
В которой Бог Всевышний обитает!
Гора великая, гора святая,
Где небо приклоняется к земле,
Где наполняются уста пророков
Глаголами Господними
И ходит
По площадям и городским базарам,
Став человеком,
Истина сама.Но с омерзеньем смотрят на пророков
Царя Манассии рабы.
В водовороте сладострастной лжи,
На пиршествах Астарты и Ваала,
Господня истина -
Как желчь и как полынь!– Идите прочь!
Знать не хотим ни вас,
Ни Бога вашего!
Он непомерной платы
С нас требует за милости Свои!
За все благодарить -
За вдох, за выдох,
Смирять гордыню каждый час и миг
И неустанно ближнего любить -
Да у кого ж на это хватит сил?
Да это тяжелейший труд на свете!Неужто выколоть себе глаза,
Чтобы не видеть, как Его щедроты,
Минуя нас, прольются на других?
Иль собственную грудь вспороть ножом,
Чтоб выдавить из сердца зависть?