А между тем наш долг растет,
И он стеною
Встает меж нами и Всевышним Богом!
Нам нашей скверны не избыть!
Идем к чужим богам искать защиты -
Они нам будут рады и таким!
. . . . . . . . . . .Но вот к чертогу царскому подходит
Невзрачный человек в одежде запыленной,
И стража расступается пред ним -
Пророк!А царь Манассия смущен,
Он думал,
Что все они давно перевелись.
А если кто и выжил, в щель забившись,
То побоится выползать оттуда
И вновь пугать царя Господним гневом,
Который все никак не состоится.С насмешливой улыбкой
Приказывает царь пророку говорить.
И раздается тихий голос:
– Бог Единый
Послал меня к тебе, о царь Манассия,
Сказать,
Что он есть Всемогущий Бог.Ты осквернил священный город кровью
И трупами невинных переполнил
В угоду лжебогам,
Которых ты
В безумье почитал богами смерти.Но все подвластно Господу живых!
И сотворит он день,
Тот самый день, в который,
Простершись на земле,
Ты будешь умолять,
Чтоб он тебя помиловал и принял
Рабом последним в Царствие свое!И вот знамение, что не напрасной
Твоя молитва будет, царь Манассия:
Те капища Ваалу и Астарте,
Что ты с весельем возводил при свете дня,
Во мраке ночи станешь разрушать,
Горючими слезами обливаясь.Царь привстает:
– А не сказал ли
Тебе твой Бог,
Что я за эту дерзость
С тобою сделаю?– В твоей я власти, -
Незваный гость чуть слышно отвечает, -
И ты, скорей всего, меня убьешь.
Но тот, кто жив, вовеки не умрет.
Тебе же предстоит, о царь Манассия,
Переходить из смерти в смерть…Жезлом
Царь бьет пророка по лицу,
А стража
По земле его волочит
К котлу, в котором варится смола.И умер он!
. . . . . . . . . . .А царь Манассия в темнице,
Как ни старается,
Не может умереть.– Какие-то есть жилы на руке…
Их можно
Перекусить – и кровью изойти.
Но в этой темноте – как их отыщешь?
Пустое дело, нечего стараться.Решает он от пищи отказаться,
Которую тюремщики швыряют
К его ногам, – и на десятый день
Смерть придвигается уже вплотную.Да, здесь она, за дверью – и сейчас
Войдет.
Но почему-то
Она уже не кажется желанной,
И лютый страх опять владеет им,
И он уже готов кого угодно
Взамен себя послать в ее жерло:Пусть дочери идут,
И сыновья,
И жены царские,
Друзья и слуги!
И весь народ земли, его рабы,
Пускай в колонну строится,
И пусть
Его ведут служители Молоха
В пылающую печь – насытить смерть!
. . . . . . . . . . .…Но больше откупиться нечем:
Он
Уже не царь,
Он узник осужденный.
И казнь его назначена на завтра,
Мучительная огненная казнь.Но после пытки, от которой он
Себе на удивленье жив остался,
Он казни не боится -
Дон Антонио
Был прав во всем.
Не зря он их учил
Дыханье останавливать
И боли
Не чувствовать при этом никакой.Он пытку выдержал
И на костре
Сознание успеет потерять,
А едкий дым доделает свое…
Но главное не это, а другое:
Он никого под пыткой не назвал!
Иначе – страх и ужас! – столько раз
В своих последующих воплощеньях
Он на костре горел бы, сколько душ
Он выдал бы сегодня палачам.А ворожба, и вызыванье мертвых,
И на святых прилюдная хула,
И многое другое из того,
Что инквизиция ему вменяет, -
Конечно же, все это было,
Было.
Да вот когда?
Ты лопнул бы от злобы,
"Священный суд",
Когда б в мои ты мысли
Проникнуть смог!
Ты хочешь насладиться
Страданьями невинного -
А я
Перед иным стою Судом
И верю,
Что справедлив мой страшный приговор.…Такой недолгой жизнь моя была
И безмятежной.
Озарял, как солнце,
Ее сосед-помещик дон Антонио.
Он, собирая нескольких друзей,
Рассказывал им тайны,
От которых
Светлеет сердце,
Увлажняются глаза
И отступает мерзкий страх,
С рожденья
Прилипший к телу, -
Вечной смерти страх.О эти встречи и беседы!
Ночь
Заполонил жемчужный запах моря.
Игольчатые звезды над листвою -
Как сполохи какой-то высшей жизни.
А дон Антонио нам говорит, что так же
Мы здесь сходились пять веков назад…Тогда еще не царством инквизиции
Отчизна наша бедная была.
Здесь цвел недолгий мусульманский рай,
Навеки отлетевший к этим звездам.А мы остались на земле.
Она,
Казалось, мертвой хваткой нас держала
И возвращала каждый раз в себя
Наш прах.
Но скоро эта связь порвется -
Так дон Антонио нам говорил, -
И долго наши души будут врозь.Одни родятся в христианской вере,
И осенит их с неба Южный Крест.
Моя судьба – евреем стать, хоть вспомнить
Я так и не сумел, что им когда-то был.А самому Антонио придется
Родиться вновь кочевником-арабом,
Спать на спине верблюда
И во сне
Украдкой возвращаться в Андалус .О дон Антонио!
Всего за полчаса
До появленья стражей инквизиции
Тебя увел небесный караван,
Державший путь к палаткам бедуинским.Куда же денусь я?
Иерусалим
Разрушен за грехи царя Манассии,
И мой народ с чужбины на чужбину
Смертями и рожденьями гоним…
. . . . . . . . . . .– Горит! – Горит!
И вправду – запах гари.
Так значит, дым меня не задушил?
Как странно – если бы не этот запах,
Я думал бы, что умер
И лечу
Надзвездными путями к новой жизни.Но сильно пахнет гарью. – А вверху
Какое-то свеченье.
Ближе, ближе.
И проступают башни городские
И очертанья сказочных дворцов.
Туда?
Но это град небесный,
Град святых.
Там нету места грешникам сожженным!
. . . . . . . . . . .– Огонь! – Горят соседние вагоны!
– Погибли мы!
– Так вот мне почему
Приснился сон про этого испанца!
– О Господи! Не дай, не дай сгореть!
Хоть как-нибудь освободи отсюда!– Остановился!
– Дверь! Выламывайте дверь!
– Вы слышите, стреляют!
– Партизаны!
– Конечно! Это немцы ловят тех,
Кто убежать пытается!
– Посмотрим!– Ну что ж ты? Прыгай!
– Он не может, он старик!
– Толкай его сильней, здесь много снега!Паденье. Боль. И забытье.
Короткое иль долгое, кто знает?..
. . . . . . . . . . .…Как больно мне, и холодно, и страшно.
Что значат эти черные стволы?
Как здесь я очутился? Неужели
Извергла вавилонская темница
Меня из недр своих на этот снег?Но я здесь не один – я слышу крики,
И лай собак стоит остервенелый.
Стрельба!
Стрельба?
Так вот она, разгадка!
Теперь я понимаю, что к чему!Я в прежней жизни был царем Манассией!
Теперь мне ясно все, как божий день.
Я царь Манассия – так, значит, не напрасно
Я в прошлый раз расстрела избежал.
Иначе я бы ничего не вспомнил!…Всех до единого переписали
Евреев города
И повели
Себе могилы рыть и в них ложиться.
И, самый старый и больной из всех,
Сумел я убежать, подделал документы
И малый срок у смерти отыграл.Но боги ада жаждут своего.
Вслед за евреями черед приходит
Всем остальным – и я попал в облаву.Теперь уже, со сломанной ногой,
Я не смогу бежать.
Но для чего бежать мне?
Не сюда ли
Стремился я в бесчисленных рожденьях?
О, будь я настоящий каббалист,
А не такой вот дилетант-невежда,
Я по стволам вот этим, по ветвям
Прочел бы, как по книжке,
Что Всевышний
И этот день, и место сотворил,
Чтоб я здесь встретился с самим собою!
И ты, звезда над этой черной кроной,
Я слышу голос твой,
Я понял, что́ ты значишь!Но почему меня никто не ищет?
Все понятно:
Пытаются прорваться к партизанам
Те, что бежать смогли.
Погоня
Идет за ними.
Лай собачий и стрельба
Сместились вправо и уходят в чащу.
Что делать мне?
Лежать и смерти ждать?
Но я же царь!
Так не в моей ли власти
Погоню повернуть,
Чтоб хоть кого-нибудь спасти?Ну, дьявольская рать в рогатых касках,
Здесь знатная приманка для тебя!
– Hierher! Hierher!
Da ist der Jude! Jude! Jude!
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .…Душа блаженствует, из света в свет
Переходя и наполняясь светом.Душа-страдалица!
Как тяжело пришлось
Тебе в темницах из костей и плоти.
Как страх небытия тебя изгрыз!
И как оно пыталось овладеть
Тобой живою
И в безумии топило.
Небытие! Пускай тебе в удел
Достанутся преступные деянья,
В безумье сотворенные,
Пускай
Исчезнет все,
На что толкал
Неодолимый страх исчезновенья.А наверху – сияет ярче солнца
Иерусалим Небесный,
Град живых!
О родина моя!
Узнай меня! Прими!
О, только бы с тобой не разлучаться!Но то, что накопилось там, внизу,
Не так-то просто отпускает.
И тянет все сильней -
И камнем – вниз!..
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .
Он прикасается к своей руке иссохшей
И кожу теребит -
Он жив, он снова здесь.
Сейчас войдет тюремщик
И миску с тошнотворною едой
Поставит на пол.
Вот послышались шаги,
Сейчас засов зазвякает…
Но громом
Гремят затворы!
– Царь! Вовек живи!
Владыка вавилонский возвращает
Тебе свободу и престол отцов!О эти голоса!
О воздуха касанье!
И запахи!– Но почему, друзья,
Темничный мрак идет за нами следом,
И я совсем не вижу ваших лиц?
Иль это ночь такая наступила?Увы, теперь всегда, со всех сторон
Объемлет эта ночь царя Манассию -
Слепым
Вернулся он в Иерусалим!
. . . . . . . . . . .Приказывает царь соорудить
Пророкам пышные гробницы,
Приказывает из своих пределов
Изгнать Ваалов и Астарт.Царские рабы,
Во всем царю покорны,
С таким же рвением, с каким они
Сооружали капища и рощи насаждали,
Теперь все разбивают на куски
И рубят.
Но добру – не пропадать же!
Они в свои дома обломки волокут -
Из них очаг
Получится прекрасный.
А дрова из рощ священных
Их пище придадут особый вкус.…Тысячелетия пройдут,
А всё не смогут
От вкуса этого избавиться они…
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .Клянется царь и детям, и друзьям,
Что он во всем Всевышнему покорен,
И что он раб Его,
И что во всех мирах
Нет сладостнее ничего, чем это рабство.Но горькими-прегорькими слезами
Обожжены незрячие глаза,
И по утрам он их открыть боится,
Чтоб не увидеть снова темноту.Он, засыпая, видит сны,
Но в этих снах
Не видит он садов Иерусалима.
Блуждает в вавилонских подземельях
Его душа -
Но как раздвинулись они!
И как освещены!
Да это целый город!
И в нем – такое множество людей,
Что улицы едва вмещают их.
Но каменные своды их гнетут,
И безысходная печаль у них на лицах.Он к ним бросается и хочет прокричать,
Что каменные своды – не навечно
И что над ними – синева небес,
А их превыше – небеса иные!
…Но ничего не получается -
Они
Его не замечают и не слышат,
И только в нем самом звучат его слова.
И он их повторяет, просыпаясь.
А мрак стоит над ним и уходить не хочет…
II
И вот однажды растворится ночь
И день придет,
Тот самый день, в который
Прорвется свет сквозь толщу облаков,
И сквозь обледенелое стекло
Скрипучего трамвайного вагона
До глаз его дотянется потухших -
И он вокруг посмотрит с удивленьем.На окнах – толстый лед,
И если бы не знать,
Что́ там за ними,
Может показаться,
Что едешь в никуда.
И это лучше,
Чем в школу ненавистную идти.Нет, кажется, сегодня он опять
До школы не дойдет, а будет шляться
По городу, верней – под ним,
В метро.Но что с трамваем делается?! -
Окна
Вдруг осветились необыкновенно
И заиграли сказочным огнем!Он усмехается -
Ну да – "мороз и солнце",
"Чудесный день", "прелестный друг",
"Хрустальный гроб".
Но что за остановка? – И в ответ
Звучит как гром:
– Преображенский вал!Здесь все преображенское вокруг -
Метро и площадь.
Рынок.
Переулки.
Он здесь родился.
Почему же вдруг
Его названье это обожгло?
И что сегодня с небом происходит?
Оно огромнее
И движется куда-то!
Нет, ни за что он в школу не пойдет.
В метро?
Ну уж туда-то он не опоздает!Подземка! -
Так отец его и мать
Метро по старой памяти зовут -
Единственное место в целом мире,
Где он себя не чувствует изгоем,
Нелепостью ходячей меж людей.Родителям внушают психиатры,
Что он в подземном этом царстве ищет
Забвенья,
От реальности уходит.
Если хотите – форма наркомании.Ну это разве что про вас самих!
Не вы ли сами
Всю жизнь
Исходите самообманом,
Друг с другом состязаясь исступленно
В своих олимпиадах бесконечных,
Когда за все про все
Одна награда – смерть.Но если он заявит это вслух,
Его в психушку упекут в два счета.
Не лыком шит!
Предпочитает он
Отмалчиваться, глядя исподлобья.Однако знает он, где распустить язык,
И понаслушаться, и поднабраться
Такого, отчего приличным людям впору
Из кресел вывалиться на паркет.Зато здесь самому себе никто не лжет,
И слово "смерть" у них не под запретом.
Наоборот, оно нередкий гость
В их разговорах.
С толком и со смаком
Они часами могут рассуждать
О разных способах самоубийства,
А понижая голос, и о том -
Как убивать.
Без жалости и риска.
Они любовью к жизни не пылают,
И целый мир в обидчиках у них.Один на днях рассказывал со смехом,
Как мать его базарила по пьянке
И громко жаловалась, матерясь,
Что вот
Она пятнадцать сделала абортов,
А все не те!
И вот теперь кормить
Ей подлеца приходится такого.И все с ней соглашались, что, конечно,
Она дала промашку,
А ему
Весьма не повезло.
Не то что тем пятнадцати!Отцы и братья старшие сидят,
И перспектива – вся как на ладони.
Подвал не даст соврать.
А выше этажом
Еще поют про яблони на Марсе.
. . . . . . . . . . .И он здесь свой среди своих. И это
Почти невероятно.
Точно так же
Не может он понять, зачем и как
В своей родной семье он оказался.Отец при Сталине – и то не сел,
Хоть был всегда начальником.
А мать!
Да ей, наверно, непристойных слов
И слышать никогда не приходилось.И братец – так талантлив и учен!
Того гляди – вторым Эйнштейном станет.
(Он первого Эйнштейна пристрелил бы,
Да очень вовремя тот помер сам).Прекрасная еврейская семья.
И он один – ее несчастье, стыд,
Угрюмый бездарь, черная дыра.И все равно они его жалеют,
Из школы в школу переводят,
Просят -
В который раз!..Швыряет гневный завуч
Перед отцом тетрадку с сочиненьем.
Ошибки в каждом слове!
Почерк жуткий!
А пишет он не много и не мало,
Что очень глупо поступил Онегин,
Не дав себя убить на той дуэли.
А ведь прекрасный был бы вариант
Для Ленского, и Ольги, и Татьяны.
И сам Онегин был бы рад и счастлив,
Поскольку жить охоты не имел.И это в год, когда идет страна
К пятидесятой славной годовщине!
Ну разве же за это -
Вот за это?! -
Боролись мы в семнадцатом году?!Отец, глаза смущенно отводя, -
В который раз! -
Все то же повторяет:
Что много лет назад, когда он был
В весьма ответственной командировке,
Жена – на пятом месяце тогда -
Попала на Лубянку по ошибке.
И хоть ошибка сразу разъяснилась,
И в тот же день она ушла домой,
И перед ней полковник извинился
По меньшей мере двадцать раз,
Но ужас всех застенков,
Лагерей,
Всех пересыльных тюрем
И этапов
На мозг младенца отпечатком лег,
И он таким, какой он есть, родился.
. . . . . . . . . . .И вот на площади Преображенской
Стоит он,
И над ним бушует свет,
Какого он до этого не видел
Ни разу,
Ни во сне, ни наяву.– Простите, мне сегодня не до школы!
Все небо в разноцветных облаках.
И он пойдет туда, куда они
Его ведут.
На рынок – так на рынок.Но через рынок,
В эту рань безлюдный,
Он пролетает, словно на коньках,
И упирается в кладбищенскую стену.Нет, кладбище сегодня ни к чему.
Туда всегда успеется.
А справа -
Распахнуты огромные ворота,
И там, за ними – церковь под крестами .
Он обошел ее кругом, взрыхляя снег.А возле колокольни,
У ограды,
Стояли двое, явно деревенских -
Мужик и баба,
И между собой
О чем-то спорили.
И страшно захотелось
Ему подслушать этот разговор.Мужик в тулупе, в длинных сапогах,
Огромною обросший бородою,
Напористо и с жаром говорил:
– Сей город есть духовный Вавилон,
Вертеп убийц, лжецов и чародеев.Мильоны душ прошли через него,
Которые с рожденья и до смерти
Ни разу не помыслили о Том,
Кто им дарует жизнь, и хлеб, и воздух.Но близок час – разверзнется земля
И толща водная безбожников покроет.
Господь не пощадил Иерусалим -
Уйдут ли от расплаты дети мрака?А женщина в ответ на те слова
Смеется, как от радости нежданной.
– Да разве ты не видишь?
Мы – на дне,
И толща водная нас покрывает,
И даже от прозревшего скрывает
Превечный свет и небеса небес.Но если смелости тебе достанет
И если ты все силы соберешь -
Иерусалим Небесный,
Божий Град,
Над этим грешным городом увидишь.– Выходит, голову вот так задрав,
Его ты можешь видеть отовсюду? -
И в голосе его звучит насмешка.Она слегка колеблется
И все же
Негромко отвечает:
– Есть места,
Где небо – ближе.
И одно из них – здесь рядом:
Это площадь Трех Вокзалов.
За час до наступленья темноты……Но он ее не в силах больше слушать -
Бежать туда, бежать! Скорей в метро!
. . . . . . . . . . .