Третьяковка и другие московские повести - Елена Степанян 6 стр.


Потому-то молодая боярыня Феодосья
В золотом возке ездить не хотела,
Яхонтами себя не украшала -
Одевала она простую одежду,
Обувала грубые лапти,
Тайно покидала белокаменные палаты,
В темные слободы уходила.

Кормила голодных,
Нагих одевала,
Из глубокой ямы
Вызволяла пленных,
От кнута и огненной пытки
Несчастных откупала,
Посылала выкуп за тех,
Кто в неволю попал на чужбине.

А когда спасенный
В ноги ей бросался,
Поднимала его, говорила строго:
– Господу единому воздай славу.
Он дает нам в долг -
Мы ему возвращаем.

А когда ей встречался
Дворянский сын обнищавший,
Посылала ему Морозова лисью шубу,
Сапоги из красного сафьяна.
Дворянина нельзя дарить,
Как простого смерда, -
Сердце чистое недаром слышит,
Как отец и дед его
В небесах плачут,
Что дошел их сын до нищеты и позора.
. . . . . . . . . . .

С юных лет осталась Феодосья вдовою.
Она не роптала,
Судьбу не корила.
Говорила тем, кто приходил ее утешить:
– Кто мне дал однажды любимого мужа,
Тот, по воскресении, вернет мне его снова.
Сердце робкое страшится
И малой разлуки,

Сердце чистое
Алмаза крепче,
А у Господа -
И тысяча лет как один день.

II

О ту пору задумал царь Алексей Михайлович
Весь народ християнский
Обратить в рабство.
Приковать к земле железной цепью,
Приравнять нашу горькую долю
К доле скотов бессловесных.

Вот сошлись на совет князья да бояре -
Никого не нашлось за народ заступиться.
По душе им государево решенье,
И недаром:
Християнский пот для них – то жемчуг,
Кровь народная – червонное злато.
Больше всех царевы родичи довольны,
Первый среди них -
Борис Иванович Морозов.

Как домой воротился боярин Морозов,
Выходила Феодосья Прокопьевна ему навстречу,
Выходила – говорила без боязни:
– Государь-отец-старший братец!
Высоко в небе светит солнце.
Но превыше солнца
Правда Божия сияет.
Не посмеет солнце
Лишить землю света -
Не посмеет от Божьей правды отступиться.
А царей-князей
Над людьми Господь ставит,
Чтоб творили им правду и суд,
А не пот с них лизали кровавый!

Прогневили Морозова слова Феодосьи.
Не стерпел он,
Сказал ближним своим людям:
– Загордилась невестка!
И впрямь
Возомнила себя всех умнее!
Ну вольно тебе!
Любишь молиться Богу -
Заточу тебя в монастырь далекий,
Будешь класть поклоны и днем и ночью.

Так сказавши,
Затворил он дверь и лег на постели,
Только видит -
Вошла к нему гостья,
Та, что сквозь любые двери проходит,
От которой замком не замкнешься.
Вошла смерть сама со серпом своим острым,
Отделила душу от боярского тела,
И отправился он на суд
К Господнему престолу.
. . . . . . . . . . .

А уж царские стражи по всей земле рыщут,
Зорко смотрят,
Чтобы рабства никто не избегнул.
Ловят беглых,
Непокорных казнят жестоко,
В рудники ссылают на Лену -
Ледяную реку.

Больно землю долбить во мраке,
На коленях стоя, -
Во сто крат больнее
Вспоминать о детушках родимых,
Как их продали на чужую сторонку
За бочонок вина да за конскую сбрую.

Господи, Господи!
Не ты ли нас создал!
Не Христова ли кровь
Нас от вечного ада искупила!
Посмотри же,
Как здесь они ругаются над нами!
Сатана в аду такого не измыслит -
От сосцов материнских
Отрывают младенцев,
Вместо них суют
Щенков собачьих.
– Корми, сучья кровь,
Сучат господских!
С человечья молока
Они станут еще злее,
Коли вздумаете бежать -
Разорвут вас на части.
. . . . . . . . . . .

Как услышал царь Алексей Михайлович,
Что народ со всей земли
Вопит к Богу,
Призадумался он
И на страшное отважился дело -
Искривить решил святую веру,
Заслонить от нас, грешных,
Небо Господне,
Чтоб молитвы наши туда не доходили,
Чтоб заступники наши
От Русской земли отвернулись.

Призывает к себе царь советчика злого,
Патриарха-антихриста,
Лукавого Никона-собаку.
Говорит ему бессовестный Никон:
– Повели, государь, чтобы впредь
Во всей земле Русской
Не посмел бы никто помолиться Богу,
Прежде чем поклонится
Царю и патриарху.
Чтоб никто не смел
Искать иной правды,
Кроме той,
Что патриарх и царь возвещают.
Ты велишь -
А уж стражи твои досмотрят зорко,
Чтоб никто твоего повеленья не нарушил.

Господи!
Как же быть нам?
И что делать?
Страшен гнев Твой,
Да говорят же,
Что Бог – высо́ко.
Царь – далёко,
Да палачи его все ближе!
Топорами стучат,
Рубят срубы, чтоб жечь нас живыми.

Смилуйся над нами!
Укажи, на кого опереться!
Тьма кромешная нас объяла,
Без огня путеводного -
Погибаем!

Говорит Господь -
Кто зажжет светильник,
На высоком месте
Поставить его должен.
Оттого и Москва святая
На холмах стоит на высоких.

Высоко стоял Морозовский дом,
Был он всей Москве виден.
Распахнула Феодосья Прокопьевна его двери,
Потянулись туда Божьи люди -
Те, что истину Божию
Превыше души своей возлюбили,
Что и малую крупицу правды
Не уступят сатане вовеки.

Стал Морозовский дом
Словно крепость,
Словно пламя к небу,
Возносилась оттуда молитва.
А вокруг народ московский
Исполнялся силы
И стоял за правду -
Не хотел царю покориться.

Как узнал про это царь Алексей Михайлович -
Испугался.
Глубокой ночью
Ворвались к Морозовой его стражи,
Заковали боярыню тяжелой цепью,
С милым сыном проститься не дали,
Повлекли в монастырь, в подземелье.

Говорили царю приспешники злые:
– Повели, государь,
Ее сжечь поскорее,
Чтобы впредь другим
Неповадно было.

Только царь недаром
Душу дьяволу продал -
Научил его дьявол
Хитрости змеиной.
Отвечал им царь:
– Ой вы, верные слуги!
Человека сжечь -
Нехитрое дело.
Прежде надо, чтоб от правды
Боярыня отреклася,
Чтобы подлый люд
Надежды на Бога лишился.

Приходили к ней в подземелье
Царские вельможи,
Приходили – увещали ее и стыдили:
– Не годится тебе, боярыне знатной,
Черный хлеб глодать
В кандалах и в кровавой коросте.
А повинна в той беде
Твоя гордыня,
А гордыня – это грех величайший.

Феодосья Прокопьевна им отвечала:
– Неужели бояре Христа знатнее?
Он – мой истинный царь -
Не гнушался такой пищей,
Он терновым венцом венчался
И был за меня распят.
Не предам я его любви
И под самой жестокой пыткой.

Так она говорила в сыром подземелье,
А слова ее
По всей Москве разносились.
Пробирались к ней в темницу
Верные люди,
И она их наставляла
И укрепляла в вере,
А тюремные стражи
Между собой шептались:
– Как мы их сегодня не увидим,
Так пусть на Страшном суде
Не увидятся грехи наши.

Догадался об этом царь Алексей Михайлович -
Приказал везти боярыню на Ямское подворье,
Чтоб пытали ее там
Палачи непростые -
Князь Одоевский и князь Воротынский.

Заломили ей белы руки,
Связали,
Высоко подвесили на дыбу.
Стали бить кнутами нещадно,
Так что кожа клочьями повисла.
А потом ее водой отливали
И пытали вновь,
Каленым железом.

Удивилась Морозова их лютой злобе
И, пришед в себя, князей спросила:
– Отчего я вам так ненавистна,
Князь Одоевский и князь Воротынский?
Я ль не ласково в моем доме вас встречала,
Дорогих гостей,
Кумовей своих крестовых?

Потемнев лицом, князья отвечали:
– Праведный для грешных -
Что огнь адский.
Вся неправда, что в сердце у нас гнездится,
Чуть завидя тебя, на дыбы вставала
И терзала наши бедные души
Еще злей,
Чем тебя мы сегодня терзаем.

Доложили царю Алексею Михайловичу:
– Не сдается боярыня Феодосья.
Только молит Христа:
"Не покинь меня, мой Боже!
Я и в смерти от Тебя не отрекуся!"

Усмехнулся царь,
Повелел до времени ее не мучить.
Сам отправил соглядатаев тайных
Поглядеть за морозовским домом,
Разузнать,
Как живет ее сын любезный,
Молодой боярин Иван Глебович.

Шел Ивану Глебовичу восемнадцатый годочек.
Был он разумом светел,
Учен
И к людям ласков.
А лицом и статью был так прекрасен,
Что народ московский
Дивился, на него глядя:
Чисто ангел Божий
Боярское принял обличье.

Только с ночи той,
Как в цепях увезли Феодосью,
Перестал ее сын выходить за ворота.
От тоски и ночей бессонных
Занедужил Иван Глебович -
В тот же час об этом
Стало царю известно.
Посылал к нему царь
Лекарей самых лучших,
Самых лучших лекарей немецких.
Наливали они в чарку лекарства,
А в лекарство подмешали
Смертельного яду.
Только выпил Иванушка того зелья,
И закрылись навсегда его ясные очи.
. . . . . . . . . . .

– Видишь ты теперь, что Господь тебя покинул, -
Говорили Морозовой ее супостаты.
– Он от мук тебя не избавил,
Он лишил тебя сына.
Нету пользы в твоем упорстве.
Покорись лучше царской воле
И покайся в преступной гордыне.

Зарыдала Феодосья Прокопьевна, завопила:
– Ах вы, Каиново семя,
Я ль не вижу,
Чему вас наущает дьявол!
Мало вам, что вы извели мне сына,
Всю-то Русскую землю
Погубить вы хотите!
Знайте -
Ежели не вытерплю этой муки -
В Судный день Богородица Святая
От народа сего отвернется,
Не замолвит за него перед Господом словечка!

Матушка-Заступница!
Не отринь нас, грешных!
Донеси до Господа
Мольбы наши!
Ах, одна,
Одна осталась нам молитва
На года,
На века скорбей грядущих:
Дай нам, Господи,
Твоего терпенья -
Бесконечного терпенья Христова, -
И тогда никакая сила
Нас с Тобой разлучить не сможет.

Мы Москву святую покинем,
Белокаменные оставим храмы
И уйдем тропами глухими
Ради правды Божьей скитаться.
И в скитах,
В урочищах темных
Сбережем наше сердце живое -
В нем пребудет живой наша правда,
И на Страшном суде просияет.
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .

Не затем ли Ты, Господи Боже,
Широко нашу землю раскинул,
Оградил ее лесом дремучим,
Оковал ее морем студеным?
. . . . . . . . . . .

Понял царь Алексей Михайлович,
Что не он
Над нашим сердцем властен,
И решил отомстить лютой местью
Тем, кто Господа сильней других любит.

Повелел он боярыню Феодосью
Отвезти в глухой далекий Боровск,
Вырыть там преглубокую яму,
Чтобы в ней
Без еды-без света
Долгой смертью она умирала.

Как услышала Морозова приговор жестокий -
Кликнула она свою верную подругу,
Честную вдову Марию Данилову,
И сказала:
– Отыщи, Мария Герасимовна,
Ты в Москве князей Урусовых терем,
И скажи сестре моей меньшей,
Молодой княгине Евдокии, -
Повелел мне царь умереть лютой смертью
Ради правды Божьей
В святой земле Русской.

Светлая княгиня Евдокия помолилась Богу,
Богу помолилась – святое Евангелье раскрыла.
И прочла она слова Господни:
"Если семя пшеничное, падши в землю,
Не умрет – то пребудет одиноко,
А умрет – то принесет плод великий".

И сказала княгиня Евдокия:
– Дорог муж,
И дороги малые дети.
И жизнь дорога.
А правда Божия – всего дороже.

Она мужу-князю в пояс поклонилась,
Малых детушек своих поцеловала.
Взявшись за руки, пошли они с Марией
И пред царскими судьями предстали.

И сказали они судьям царским:
– Умереть хотим с Морозовой вместе
Ради правды Божьей в святой земле Русской.
Чтобы правда на Руси не погибла -
Воскресла, -
Лютой смертью ныне
Без страха умираем.

Отвезли их всех троих в Боровск,
Опустили в страшную яму.
И Морозова до конца сестер ободряла,
Проводила их в путь
И сама умерла последней.

С той поры народ християнский
Стал горькой вдове подобен -
Нет у нас государя,
Пасут нас лютые волки.
Господи Боже!
Смилуйся над нами!
У тебя ведь -
И тысяча лет как один день!

II. Малые поэмы и стихотворения

Саша Таганский

Саша Таганский считал, что ниже
Упасть нельзя,
Что это всё
И есть ад.
Я и сама теперь так вижу,
Да и многие так говорят.

А еще он учил,
Что до конца загубить свою душу
Здесь невозможно,
Разве что
Заработать на обратный билет.
А поскольку все умирают
Рано или поздно,
То, стало быть,
Никаких вечных мук
Нет.

И что тот сораспялся Христу,
Кто идет добровольно
Не на крестную смерть,
А на крестный жизненный путь,
И хотя умирать в муках
Страшно и больно,
Но еще трудней идти
И с пути не свернуть.

И немало тех,
Что обещали вначале
Гореть не сгорая
И освещать царство тьмы,
Но не исполнили того,
О чем так мечтали,
Побежденные страхом
Тюрьмы и сумы.

И за примерами ходить далеко не надо,
Но будь благословен
И малый свет,
И может согреть
Средь этого хладного ада
И спичка одна,
Как сказал когда-то Поэт .

"Шесть персонажей в поисках автора"

Шесть персонажей смотрят вокруг обалдело.
Шесть персонажей ищут тебя, Пиранделло.
Ищут – не могут найти. Отзовись же!
Что ж ты покинул своих персонажей, Луиджи?

Шесть персонажей,
Двенадцать и двадцать четыре,
Шесть миллиардов,
Заброшенных в призрачном мире,
Ищут того, кто судьбу их придумал,
Душу и тело,
И не находят и плачут.
И горше всех ты, Пиранделло!..

Ночь

Ночь,
Когда матери плачут,
Вспоминая детей,
На войне убитых,
Не вынесших пытки,
Сгинувших бесследно
В адских лагерях на краю света.

Ночь,
Когда матери плачут,
Вспоминая детей,
Убитых во чреве,
Тех детей,
Которых по отцовской воле
И по материнскому желанью
Растерзали кровавые резиновые перчатки.

Ночь,
Когда матери плачут В богадельнях
На жестких холодных кроватях,
Плачут, вспоминая,
Были ли у них дети? -
И не могут вспомнить,
И забыть не в силах!..

Эта ночь, о Господи Боже,
Повернула к рассвету,
Пошла на убыль…
…………………………………………………

Господи! Помоги проснуться!..
Душит сон в недоброй колыбели,
Забери меня отсюда!..

Не со мной, не со мной все это было.
Я чиста, как в день, когда меня Ты создал.

Почему же он все снится и длится,
Не кончается этот сон безутешный?

Вместо жития

Памяти Т. С. Иваниловой

С лица она не казалась
На ангела похожей -
Простое русское лицо,
От старости все в морщинах.
И в травах она знала
Не слишком много толку,
Зверобою заварит горсть -
Вот и вся наука.

Но как она их любила,
Как шептала:
Боже мой, Боже!
Сколько же их, сколько!.. -
И цветов, и трав,
И этих листьев бесконечных
В небогатых полях и лесах подмосковных.

В разных краях довелось ей скитаться
Вслед за мужем,
Потом – вслед за сыновьями.
Велика земля, где говорят по-русски,
А Господь Бог – един повсюду.

У Него речей и слов -
Что этих трав и листьев!
И она старалась повсюду
Различить, угадать Его голос.
Но когда ее бедный кораблик
Прибило к Москве огромной,
Стал он слышней и слышней -
И вот зазвучал неумолчно.

И она уходила в Москву,
И громадные улицы
Сами
Приводили ее в те места,
Где люди молятся Богу,

Стоя молятся,
Сидя,
Опустившись на колени,
На разных наречиях, в разные дни,
В одеждах разных.
Одни распахнули настежь
Большие дубовые двери,
Другие в подвалах таятся,
При звуке шагов трепещут.

И все знать не знают чужих,
И своим не очень-то верят -
Но она входила как воздух,
И все ее принимали.
И каждый считал своею,
А почему – сказать не сумел бы.
Разве только душа его знала об этом,
Да язык был давно не в ладах с душою.

Ах как рано зимой в Москве темнеет!
Ах как рано зажигают
Фонари и окна!
Эта долгая темень
Для сердца слаще меда,
Потому что под нею
Затаился свет несказанный.
В заскорузлой земле,
Под серым снегом,
Спят в беспамятстве
Золотые цветы и травы.
Божий голос, задохнувшийся в каждом сердце,
Оживает навстречу тому, кто умеет слышать.

В двух шагах от Москвы
Над оврагом стоял ее домик.
Было видно со станции всю ночь,
Как светит окошко.
И он все ветшал,
И тело ее вконец обветшало,
И она рассталась с ними без сожаленья.

Много лет прошло с тех пор,
Но когда в Москве и под Москвою
Поднимаются травы -
Я знаю, она рядом.
А еще,
Когда приходит на сердце песня,
Что она мне пела однажды,
Проходя через поле на закате.

Эта песня о том,
Как Христос повстречал самарянку,
Принял от нее глоток воды студеной,
Отворил ей колодец с живой водою.

Ответ В. Д. Бонч-Бруевичу

на его вопрос к русским сектантам:

"В чем отличие вашей веры

от учения господствующей церкви,

а также от прочих направлений и сект?"

Мы не из тех,
Кто, Библию читая,
Снимает с полки тяжкий фолиант,
Узорные застежки размыкает
И в тишине,
С размеренным благоговеньем,
Путь долгий от стиха к стиху превозмогает.

Нет, мы не из тех,
Кто воду пьет коленопреклоненно,
Руками черпает за горстью горсть,
Чтоб жажду утолить.

Но мы -
Бросаясь ниц и распростершись на земле,
Лакаем Слово
из пылающей реки -

И небо распустилось, как знамена
Над храбрыми из храбрых Гедеона.
Веди, о Господи, свои полки!

Воспоминание

Если выдернуть нить,
Чтобы памяти бусы
смешались,
И на самое дно
Погрузить, зажмурившись, руку,
Раньше прочих
Я эту жемчужину,
бурую, дымную,
выну -
Этот день, что стремился к закату,
И меня увлекал за собою.

Как петляла машина в крутых переулках!
Поднималась все выше,
А город внизу оставался.
Но когда оказались мы снова
на местности плоской,
Я заметила сразу,
Что небо – другое, и ближе.

Назад Дальше