Алексей(раздельно). Анна Брониславовна.
Прихожанка. Повидать, значит… Она ведь у тебя совсем старуха поди.
Алексей(раздраженно). Да.
Прихожанка. И часто вы видитесь?
Алексей(раздраженно). Да.
Прихожанка. Это молодец. А моих вот не дождешься. (С гордостью.) Они за границей ведь у меня живут, в Европе. А сюда ты чего пришел?
Алексей. Меня крестили здесь. Я уже взрослый был. Лет двадцать назад. Не знаете, здесь еще отец был с такой рыжей бородой…
Продавщица. Михаил? Отец Михаил? Краснощекий такой?
Алексей. Да! Да! Он здесь?
Продавщица. Да ты чего! Он уж лет пять как в тюрьме.
Алексей. Как? Ему разве можно?
Продавщица(хохочет). В тюрьму-то? В тюрьму-то можно. Туда всем можно. А вот людей убивать нельзя.
Алексей. Он убил кого-то?
Прихожанка. Да сожительницу свою. Бедная женщина.
Алексей. Так у него еще и сожительница?
Прихожанка. Да. Он не со зла. Она просто крикливая и злобливая, прости Господи, была… Нельзя про покойников… А он видно выпимши…
Алексей. Что?
Прихожанка. Да нет! Ты не думай! Он не злоупотреблял. Тут, видать, случай какой был, праздник…
Продавщица. Да день рождения у него был!
Прихожанка. Тем более, грех не выпить. А так он был добрый и скромный. Щеки-то у него от этой самой скромности и краснелись. А тебе он куда?
Алексей. Он крестил меня. И с Соней нас, с женой, венчал.
Прихожанка. Ты затем поди и покрестился, чтоб повенчаться?
Алексей. Да.
Прихожанка. Ну, это не грех. Так все и делают. А жена где?
Алексей. Развелись.
Прихожанка. А это грех страшный. Развелись венчанные…
Алексей. Ну, я ж не убил ее.
Прихожанка. Тьфу-тьфу-тьфу… Плюй, плюй, окаянный. Да не дай…
Алексей. Бог?
Прихожанка. Ну.
Алексей. А кто теперь тут главный?
Продавщица. Отец Федор.
Прихожанка. Ой и славный какой. Он прогрессивный у нас, молодой. Тебе благословление на дальнюю дорогу к матери?
Алексей(ухмыляется). Можно и так сказать. Куда не иду, а всё к матери.
Прихожанка. Красиво как сказал!
Двери распахиваются. Поспешно входит юный и подвижный отец Федор. Близоруко щурится, зажимает под мышкой небольшой кожаный портфель, чтобы освободить руки, на ходу протирает краем рясы очки.
Продавщица. Батюшка, тут на благословление на дальнюю дорогу к матери.
Отец Федор(бодрым, чистым голосом). Да, пройдемте поскорее.
Алексей(в ужасе). Нет, не надо мне на дорогу к матери! Мне на исповедь или на прича… щение… Или что там у вас еще в ассортименте?
Отец Федор(удивленно останавливается). Что с вами?
Алексей. Ну… я не знаю.
Продавщица(подсказывает). Груз с души.
Алексей(заводится). Да, мне груз с души нужно снять! Облегчиться мне нужно… Не то говорю?? Надо слова какие-то специальные?! И лет мне много уже, но слов я до сих пор не знаю. И мне стыдно сейчас должно быть, но мне не стыдно! Вы же по этим делам специалист, я – по другим. Мне не должно быть стыдно. Кто по шлакоблокам, кто по душам. Чего вы тогда на меня так уставились? Мне не стыдно!
Прихожанка. Ой, дурной…
Отец Федор(весело). Как вас зовут?
Алексей. Какая разница? Что здесь всех так имена волнуют. А если меня не по святцам звать, вы меня обслуживать не будете?
Отец Федор. Служить мы будем все и всегда, ибо мы все – слуги Божьи. Меня зовут Федор.
Алексей. А меня Алексей Иваныч.
Отец Федор. Алексей Иваныч, я вижу, что вам худо. Но я очень тороплюсь, на освящение. Очень тороплюсь. Вы можете прийти завтра?
Прихожанка. Из города он, специально сюда ехал.
Отец Федор. Я как раз туда, давайте я вас и довезу, и выслушаю.
Явление 11
Машина, иконки, четки висят на стекле.
За рулем отец Федор в уже переодетой вязаной шапочке, рядом Алексей.
Алексей. Давайте сразу договоримся… по-простому.
Отец Федор(смеется). Ради Бога.
Алексей. Я тут решил делать добро… (Делает паузу, но отец Федор никак не реагирует.) У меня не получается. Куда ни приду, нигде не нужен.
Отец Федор. Быть не может! Куда ж вы ходите?
Алексей. В дом престарелых ходил, в детдом, милостыню хотел дать…
Отец Федор(смеется). И что же, не берут?
Алексей. Вы прекратите смеяться, батюшка?
Отец Федор. Извините. Вы в такие места ходите, добро делать… Прямо нацеленно… Вы, наверное, сели заранее и список составили, куда податься со своей благодатью?
Алексей. Нет.
Отец Федор. Да не сужу я вас, просто уточняю. Был список?
Алексей. Да.
Отец Федор. Со списком только после большого зла добро делают…
Алексей молчит. Они едут несколько минут молча. Отец Федор громко и навязчиво начинает насвистывать.
Алексей. Прекратите.
Отец Федор. И вы. Зачем ехать в такую даль, чтобы потом не сознаться в проступке? Говорите, Алексей Иваныч. Все грешны.
Алексей. Я убил человека.
Отец Федор сбрасывает скорость, но не останавливается. Оба смотрят на дорогу.
Отец Федор. Как?
Алексей. Девушка выпала из окна, а пока я бегал, она умерла.
Отец Федор. Но вы пытались помочь?
Алексей. Я не успел.
Отец Федор(крестится). Прости Господи. Я уж подумал… На все воля Божья. Придете на исповедь, я отпущу вам.
Алексей. Вы не понимаете… Я не хотел помочь…
Отец Федор. Но вы же пошли за помощью.
Алексей. Но думал… Вернее, не думал, мне было наплевать.
Отец Федор. Во время молитвы сложно удержать мысль на месте, сконцентрироваться. Нет-нет, да отвлечешься на дела мирские. Но Бог прощает это. Главное, что ты молишься, а не что ты думаешь.
Алексей. Носи тело в церковь, а думай, что хочешь.
Отец Федор. А ведь вы не слушали меня. Часто в церковь ходите?
Алексей. Это у вас такой контрольный вопрос, как выстрел… Нет. Мне не нужно, у меня совесть есть. Совесть за мной следит. Она мой Бог.
Отец Федор. Это гордыня у вас – мать всех грехов. Вы считаете, что на самого себя положиться можете, а на все воля Божья. Человек – сам себе не судья и не адвокат. Человек всей правды не видит, ибо ослеплен он грехом.
Алексей. Да что это за правда такая, которой совесть – враг?
Отец Федор. Вы знаете, что Бог сначала создал ангелов, а потом уж людей? Так вот среди ангелов самый высший и благодетельный был Денница. Но возгордился он от своей святости и наказал его Бог, сверг с небес.
Алексей. В ад?
Отец Федор. Нет, ада не было. Людей же еще не было, только ангелы.
Алексей. Ну, конечно. Где люди, там, по-вашему, и ад.
Отец Федор. Денница обиделся, захотел отмщения и превратился в дьявола. И стал людей искушать, перетягивать на свою сторону, чтобы вовек им не достигнуть главной цели человеческого существования – Царствия Божия.
Алексей. То есть смысл жизни вести себя здесь хорошо, чтобы потом попасть в рай?
Отец Федор. Уж если совсем просто, то да.
Алексей. Это ж эгоизм какой-то… А вы еще говорите, у меня гордыня. Так разве ж это грех? Если смысл каждого на земле – организовать себе жизнь наверху поудобнее? Какое ж добро тогда искренно?
Отец Федор. Так, да не так. А почему вы сегодня в церковь пошли?
Алексей. Я же говорю. Мне искупить надо. Я сам себе терапию назначил. Добром. У вас же здесь институт вроде такой официальный, по добру. Вы же знать должны, как это делается. Ведь добро – это по-христиански, это Бог.
Отец Федор. Вот уж нет. Бог – это не добро. Бог – это любовь, а любовь – это что?
Алексей. Это Бог. Я понял.
Отец Федор. Да нет. Что такое любовь?
Алексей. Жажда обладания, батюшка.
Отец Федор. Нет, дорогой Алексей Иваныч. Хоть мне и приятна ваша откровенность. Любовь – это жертвенность. Если вы хотите сделать добро, и чтобы оно принято было, его нужно делать с жертвою. Если вы лично ничем ради этого добра не пожертвовали, ни в чем поперек себя не пошли, то уж не добро это вовсе, а утоление собственной гордыни.
Алексей. А вы только добро делаете?
Отец Федор. Стараюсь. Только у меня списка нет.
Алексей. Да? Удивительно! Я вот шел к вам и так хотел верить, не в Бога, а в ваш институт добра. В Бога можно не выходя из дома верить. Без капиталовложения в сотрудников РПЦ. Я хотел именно в институт, потому что хочется думать, что и на земле есть за что уцепиться, не только на небе. А мне тут про коллегу вашего отца Михаила рассказали… Так знаете, по мне, так лучше б и у него был мой список… Вы бы радовались, что человек к вам тянется, а не укоряли списком…
Отец Федор. Вроде как одолжение лично мне сделали, явились…
Алексей. А почему нет? Вы разве не за каждую душу печься обязаны?
Отец Федор останавливает машину.
Поворачивается к Алексею всем своим могучим телом.
Отец Федор. Раз так вы ко мне пришли, как в больницу за рецептом, то вот, пожалуйста. Читайте молитву супротив гордыни и самомнения тезке вашему преподобному Алексею, человеку Божьему. Долго читайте, про себя. Пока смысл слов до головы не дойдет. Как дойдет, то читайте вслух. И по списку идите дальше. Если самому не поможет, так, глядишь, людям какая от вас благость случайно перепадет. Как все сделаете, жду на исповедь. А сейчас выходите из моей машины!
Алексей. Значит, транспортные перевозки в ваш прейскурант не входят?
Отец Федор. Хватит ерничать! Вылезай!
Алексей. Я тут даже попутку не поймаю. Глушь какая-то.
Отец Федор. А ты пешком иди. Это полезно. Отрезвляет.
Алексей выходит на трассу, машина быстро уезжает.
Он сворачивает с обочины к полю, где снег не по-весеннему крепкий.
Так и идет, пока не пугается, что дорога скроется из виду и он заблудится. Останавливается, выворачивает карманы, вытряхивает весь мусор, мелкие крошки, какие-то обрывки. Растирает руки и лицо снегом. Снимает шапку.
Алексей. Ну что? Давай поговорим?.. Самое время. Я, как дурак, стою тут в одной из Твоих галактик, на видном месте. Молнией кидать удобно… Слова какие-то надо сказать… Небеси… данною Твоей свыше благодатью… Призри… Боза… Прости согрешения наши вольные и невольные… Машина прошла… Показалось… Не посрами упования нашего… Милость…Благодать… Боза… Боза была уже вроде… Во спасение… Так… Воззри на нас милостиво. Да… К Тебе взываю. Как-то так… и Твое святое заступление, ныне и присно и во веки веков. Аминь. Все. Больше не знаю. Не знаю и не верю, что Ты так разговариваешь. Это тут Михаилы да Федоры за тебя придумали… Бог с ними. Ты с ними. Или не с ними… Со всеми… Что ж делать-то? Что? Полжизни прошло, если повезет… Если Ты там разрешишь, а если нет, то и вся может… Куда же Ты ведешь всех… Как Ты разрешил им такими стать… И мне. Мне – это главное. Не могу больше, Господи… Не в кого верить, некому… А сам я не справлюсь. Для чего Ты вину на голову мою кинул с четвертого этажа? Для чего? Чтобы я понял, что бессмысленный и ненужный? Что все будет как есть во веки веков, глупость и путаница? Я и так знал это, Господи. Не надо было девочку расшибать… Не надо…
Если сейчас пойдет снег, то я все делал и понял правильно.
Алексей поднимает голову. Снега нет.
Тьфу… Совсем уже… Так и знал… Поговорил в поле с Богом… Нет ничего. Все неважно, все пустота…
Пауза.
Надеюсь, ты меня сейчас не слушаешь… На всякий случай.
И он идет назад к дороге.
Явление 12
Кладбище. Алексей сидит на оградке, Соня кладет большой букет мимоз к новому блестящему памятнику, сыплет вокруг пшено.
Соня. Ну, с международным женским днем, Анна Брониславовна! Вот цветочки тебе желтенькие, пушистые принесли, как платьишко твое из ангорки. Как оно тебе шло! Брюнеткам желтый лучше всего. Помнишь, Алеша, какие у нее были волосы? До самой старости как воронье крылышко, ни сединки… Как тебе памятник новый, красавица наша?
Она делает шаг вперед, обнимает памятник обеими руками, как человека.
Алеша, что ты молчишь? Посмотри на маму. Я молодую фотографию выбрала. Я ее такой не знала, конечно, а ты, наверное, помнишь. Не молчи.
Алексей. Такая странная привычка обнимать памятники. Покойный же в них не замурован, он же под ногами. Стоишь на человеке, обнимаешь гранит.
Соня. Не о том говоришь.
Алексей. Знаешь, что она мне последнее перед смертью сказала? Жалко, говорит, умру, так и не узнаю, чем "Кармелита" закончилась.
Соня. Ну, что ты хотел от больного человека…
Алексей. Ничего! Я ничего от нее не хотел! Это она все хотела, хотела… Всю жизнь прометалась. Телевизор больше соседского, платья по вешалкам, туфли по полкам. Первый муж, второй, третий лучше второго, хуже первого. Сын заботливый, настоящий, непьющий. Все было, Соня! Все. И сын я был настоящий, заботливый, непьющий. Что ты прицепилась ко мне?! Поговорить мне с ней? Порыдать? Пожалуйста! Мама, я досмотрел за тебя "Кармелиту". Рассказать, чем закончилось? Я не помню! Честное слово! Ты умерла, мне кровь глаза застила. Не водка. Нельзя, нельзя пить. Настоящий, заботливый, не пьющий. До конца и за концом. Только кровь, темные пятна сосудиками в глазах. Общая наша кровь с тобой. А ты последние слова потратила на то, что даже запомнить-то нельзя.
Соня. Я тебя ради Бога прошу – прости. Прости ты ее, старую, больную. Она же полгода перед смертью по утрам плакала, что проснулась, что ночью смерть не забрала и день еще обузой жить надо. Прости.
Алексей садится спиной к памятнику.
Алексей(спокойно). Простить невозможно, даже если сам хочешь, даже если умоляешь об этом себя, Бога… всех. Прости, прости, прости. Прости. Тысячу раз. Я должен дважды уступить. Первый раз пережить обиду, второй раз пережить отсутствие мщения. Любого, ни слова в упрек, ни поступка…
Соня. Щеку вторую подставить – это по-христиански.
Алексей. Подставить – да. Но бить?! Бить по второй щеке… Дело даже не в том, что предавший – предатель… Каждый день ложиться и вставать с мыслью: "Не верь никому, даже матери"… В первую очередь матери… Дело в том, что ей не надо было моего прощения. Ей надо было "Кармелиту" досмотреть. Понимаешь?
Соня садится напротив него на оградку, заглядывает в лицо.
Соня. Алеша, смерть все долги списывает.
Алексей. Потому что долги больше выставить некому?
Соня. Потому что твоя мама уже была на Страшном суде. И там все долги ее посчитаны.
Алексей. А если суда там нет? Ведь здесь нет ничего? Никому не воздается по заслугам. Так с чего ты взяла, что там – есть?
Соня. Дай мне руку.
Алексей. Зачем?
Соня. Я скучаю по тебе.
Алексей встает, не смотрит на нее.
Ты скучаешь по мне?
Алексей. Тебе не понравится ответ.
Соня. Дай мне руку.
Алексей. Смысла нет. Ни в чем.
Соня. Есть. Смысл в том, чтобы помогать друг другу.
Алексей подходит к Соне со спины, крепко берет ее за плечи и говорит в затылок.
Алексей. Я позову на помощь или попрошу хлеба, неважно. Меня не станут слушать. Только если я не закричу: пожар! Вот на пожар сбегутся все! Потому что перед огнем все едины, как перед Богом. Помочь можно только тому, кого считаешь равным себе. Все остальное – искупление грехов. Мне батюшка один сказал, и бомж… И сам я понял. А мы все сделали, чтобы не было равных нам. Чтобы самим решать, кто достоин нашей помощи, а кто – прочь… Нас некому сравнять. Не явится мессия. Мы пропустили свой шанс, и остается только топтать землю, покупать хлеб, завидовать богатым, кормить бездомных собак для очистки совести и ждать пожара. И очень надеяться, что ни мы, ни нас никто не попросит о помощи, не встревожит… Ты слушаешь меня? Пожар! Пожар! Я даже сгореть готов!
Соня закрывает лицо руками.
Соня. Какой ты старый, Алеша. Старый и глупый. Ничего не понял.