Чарлз Буковский
№ 6
Я поставил на лошадь под номером 6
дождик
в руке – бумажный стаканчик кофе
не разбежишься
ветер сдувает воробьев
с крыши над верхней трибуной
жокеи молчаливо выстраиваются
перед заездом
моросящий дождь
стирает все различия
лошади мирно стоят бок о бок
перед нервной схваткой
нащупываю в пачке сигарету
обхожусь одним кофе
потом лошади проезжают
перед трибунами
увозя своих маленьких наездников -
траурно торжественно радостно
словно это раскрылись цветы
Остановка движения
Любить тебя при свете солнца, утреннего солнца
в гостиничном номере
над проулком,
где бродяги подбирают пустые бутылки,
любить тебя при свете солнца в номере,
где ковер на полу красней нашей крови,
любить тебя, когда остальные торгуют
кадиллаками и заголовками новостей,
любить тебя в номере с фотографией Парижа
и открытой пачкой сигарет,
любить тебя, когда остальные бедолаги работают.
Тогда и сейчас -
расстоянье, наверное, в несколько лет,
но я думаю только об одном -
в жизни уйма дней,
когда она вдруг останавливается, как вкопанная,
и ждет, как поезд на путях.
Я прохожу мимо гостиницы в восемь и в пять,
в проулке кошки, бутылки, пьяницы.
Я смотрю на те самые окна и не знаю,
где ты и что с тобой.
Я иду дальше, и мне хочется спросить -
куда уходит жизнь,
когда останавливается?
Джейн
Джейн – с любовью, которой не хватило
Я тронул юбку,
тронул черный поблескивающий
бисер -
то, что прижималось когда – то
к телу,
и сказал Господу:
Ты – лжец,
все – сказал я – что
так прижималось
или знало мое имя -
оно не может умереть
по заведенному распорядку смертей,
и я взял в руки
ее прекрасную одежду,
эту ушедшую красоту,
и сказал, чтоб меня слышали
все боги,
еврейские боги, христианские боги,
мерцающие осколки, идолы,
пилюльки, хлебы насущные,
глубины, случаи, риски,
заранее все спланировавшие,
наварившие на этих двух расставшихся безумных,
у которых не было ни одного шанса,
комариные планы, комариные шансы,
и я склонился над этим,
склонился над этим всем,
зная -
у меня в руках ее одежда,
но саму ее
они уже мне не вернут.
Веселая ночь в городе
надравшись, идешь по темным улицам какого – то
города,
ночь, ты заблудился, где твоя конура?
зайди в бар вспомнить кто ты.
закажи виски,
на стойке лужи,
рукав рубашки намокает.
Тут мухлюют – виски разбавленное.
закажи бутылку пива.
Сестричка Смерть в откровенном платье
подходит, садится рядом,
закажи для нее пиво,
от нее пованивает болотом,
прижимается к тебе бедром,
бармен скалит зубы.
Ты напрягаешь его,
он не знает, кто ты -
мент, киллер, псих или идиот.
попроси дать водки,
налей ее через горлышко в бутылку с пивом.
Час ночи в тупом дохлом мире.
Узнай у нее, сколько будет с носа,
пей до дна из бутылки,
на вкус – машинное масло.
Уходи, оставив Сестричку Смерть,
оставив бармена с ухмылкой на лице.
Вспомни вдруг, где твоя конура,
конура с непочатой бутылкой вина
в шкафчике,
конура, где пляшут тараканы.
Хрустальная Звездная Срань,
среди которой любовь померла со смеху.
с английского
Сергей Жадан
авиахим
мне уже вот – вот надо было на вокзал и я собирался
смотрел на утренние субботние балконы
свет столько света
женская стирка на веревках
грустные мотыльки за час до отъезда
я что – то слышал об этом празднике
видел людей что все шли на ипподром
десятая годовщина революции
цеппелины пламенели в небе как красные сердца коммунаров
и молоко на еврейском рынке нагревалось
покорное и тихое как гонимые апостолы
я даже глянул вверх надеясь хоть что – то разглядеть
и маленький резвый самолет уже кружил над трибунами
молодые авиаторы стояли на поле
как потрепанные библии
держа в руках записные книжки с номерами телефонов
перебирая в карманах арахис и презервативы
глядели как самолет вдруг начинает падать
и пилот чтоб не врезаться в зрителей
направляет его на деревья
и я подумал боже блажен твой разлившийся свет
спасены твои дети что курят черный табак
спасены курильщики с пальцами коричневыми
как зрачки больных желтухой
спасены распорки твоих крыльев
все что переполняет нас
размеренность летних рассветов
роса на окне женский голос зовущий с балкона
переломленный как роза хребет авиатора
сладкий голубой воздух его противогаза
Паприка
На зеленые вспышки в овощей,
за двумя подростками, что взялись за руки,
идти по вечернему супермаркету -
девочка выбирает лимоны и сладкий перец,
дает подержать своему парню, и, засмеявшись, кладет обратно.
На часах без десяти десять, они долго ссорились,
она хотела от него уйти, он уговорил ее остаться;
в карманы натолканы зеленые предметы,
золотые ассирийские монеты, таблетки от боли,
сладкая любовь, колдовская паприка.
вынесите наружу, ну, вынесите влажную душу -
каждый умерший плод, его земляничную кровь,
рыба, попавшая под винты старых пароходов в южных штатах,
фаршированная серьгами и шпильками панков,
стонет от кофеина в жабрах, черных болезней,
зеленого света, словно просит
вынесите, ну, вынесите меня отсюда к ближайшей стоянке,
ближайшему автосервису, к ближайшему холодному океану,
словно показывает, выгибаясь влажными душами,
пока винты в небесах над вечерним супермаркетом
кроят набухший соками воздух и кофеин запекается под ногтями
вынесите, ну, давайте, спрячьте в карманах теплые зеленые вспышки,
положите под язык серебро и золотые монеты,
к ближайшему убежищу, ближайшему стадиону,
кровь за кровь, господь нас зовет, шевеля плавниками
Потому что так, как он схватился за нее,
я не смогу никогда ни за кого схватиться,
мне не дает безразлично пройти мимо эта мертвая плоть,
я слишком долго не решался, не в силах двинуться,
чтобы теперь не пойти за ними.
Ты ведь знаешь, что их ждет, правда?
там, где ты сейчас, там, где ты оказалась,
ты можешь все сказать им заранее -
еще два – три года золотого полудетского замирания в июльской
траве, растрачивания монет на отраву, и все -
память заполняет в тебе место, где была нежность.
Потому что так, как она боится за него,
я не смогу никогда ни за кого бояться,
потому что с такой легкостью, с какой она кладет ему в руки
эти теплые лимоны, я не смогу никогда никому ничего отдать;
пойду и дальше за ними
в долгих изнурительных сумерках супермаркета,
наступая на желтую траву,
держа в руках мертвую рыбу,
отогревая ее сердце
своим дыханием,
отогревая свое дыхание
ее сердцем.
Мормоны
Мормоны выстроили
церковь рядом с театром, разбили
пару клумб, многие теперь договариваются
встретиться именно там;
веселые, улыбчивые мормоны в строгих
костюмах, бледные после кровавых сумасшедших
уик-эндов.
В новых церквях явно что – то делают с кислородом -
их прихожане собираются поутру, вынимают
все эти шаманские штуки, окровавленные пружины,
хромированные крюки, на которые
вешают жертвенные радиоприемники,
и пишут кровью на стенах -
того, кто дошел до этого места, уже не остановит наш голос,
того, кто прочел эти надписи, уже не спасет ни одно учение,
идя по кровавому следу своей любви, помни
о ядовитых змеях, что лежат на дне пакетов с биомолоком.
Когда я стану мормоном,
я буду стоять с друзьями на солнечной стороне улицы,
смеяться и разговаривать о погоде:
я каждое утро вычищаю из – под ногтей кровь,
потому что я каждую ночь раздираю грудь,
стараясь вырвать все лишние сердца,
что каждую ночь вырастают во мне,
как земляные грибы.
Минздрав
В окно больницы были видны яблони.
В это лето они так прогибались под тяжелыми
дождями, что в нижних ветках запутывалась
трава.
По утрам двор был пуст.
Знаете, летом есть несколько таких дней,
нет, не то чтобы самых длинных, скорее – размытых.
Еще пара дней – и все, конечно, проходит,
а потом и, вообще, начинается осень.
Но в те дни, часов в семь
в светлом небе видны были звезды,
что тускнели и гасли.
Женщины напоминали чеченских снайперш -
как у чеченских снайперш у них
были исколотые анестетиками вены
и злые глаза.
А мужчины напоминали просветителей Кирилла и
Мефодия – как и просветители Кирилл и
Мефодий, они были в длинных халатах,
а в руках держали свои истории болезни,
похожие на первые переводные Евангелия.
Утром, когда они выходили в сад и
курили, звезды постепенно исчезали
и шелестела трава.
Блаженно имя господне, – говорил
Кирилл. – Блаженны руки его,
из которых получаем мы хлеб ежедневный.
Сестра-сучара, – переводил Мефодий
кириллицей. – Опять зажилила морфий.
Маляву писать надо, а то все без понта.
И снайперши склонялись к их ногам,
омывая стопы дождевою водой.
Есть непередаваемая стойкость в мужчинах,
что выходят на больничный двор:
всю жизнь работать на свою страну
и, наконец, получить от нее
холодный серый халат -
из рук твоих, родина, смерть хоть горька,
но желанна, как хлеб в войну.
Порой выходили сестры – плакальщицы
и просили самых крепких
вынести очередной труп.
Тогда мужчины шли,
а женщины держали в пальцах
их сигареты,
что тускнели, тускнели
и постепенно
гасли.
с украинского
Родная речь
Андрей Пустогаров
Тарас Бульба – безумец или пророк?
Пару лет назад снова отыскался след Тарасов: на экраны вышел фильм Владимира Бортко "Тарас Бульба". Начали ломаться в полемиках литературные копья, Украйна глухо волновалась. Не припомню таких по накалу дискуссий вокруг фильмов "Преступление и наказание", "Война и мир", "Плохой хороший человек", "Станционный смотритель". А ведь эти фильмы по своему художественному уровню явно превосходят произведение Бортко. Значит, дело не в художественных достоинствах или недостатках фильма, а в тексте Гоголя. Почему же этот, полуторавековой давности текст способен вызвать такие эмоции?
На поверхности лежит объяснение острыми современными отношениями России и Украины. Однако представим, что Бульба воевал со шведами в Карелии или с англичанами в Туркестане. Сильно бы изменилось отношение русского читателя к герою? Возможно, злободневность проблемы и снизилась бы, но суть осталась бы той же. Так в чем эта проблема?
Может, дело в том, что Гоголь создал русский эпос – целостную картину народной жизни, на которую до сих пор остро реагируют недоброжелатели России, а сами русские узнают в героях черты своего национального характера?
Мысль, что "Тарас Бульба" – это эпос, не нова. Вот, например, Белинский: "Тарас Бульба", эта дивная эпопея, написанная кистью смелою и широкою, этот резкий очерк героической жизни младен-ствующего народа, эта огромная картина в тесных рамках, достойная Гомера" Ну чего вам еще?
В книге "Родная речь" Петр Вайль и Александр Генис (идя вслед за В.Я.Брюсовым и др.) остроумно сопоставили батальные фрагменты "ТарасаБульбы" и "Иллиады". Процитируем: "Нагнулся, чтобы снять с него дорогие доспехи. И не услышал Бородатый, как налетел на него красноносый хорунжий" – "С рамен совлекал победитель доспехи…
Вдруг на Филида нагрянул Долопс Ламедит, илионский славный копейщик".
"Как плавающий в небе ястреб, давши много кругов сильными крылами, вдруг бьет оттуда стрелой… так Тарасов сын, Остап…" – "Как орел быстропарный на добычу падает, быстро уносит и слабую жизнь исторгает – таку тебя, Менелай…".
"Вышиб два сахарных зуба палаш, рассек надвое язык" – "Зубы вышибла острая медь и язык посредине рассекла".
Есть в запорожской повести свой список ахейских кораблей, тот самый, который Мандельштам "прочел до середины": "Один за другим валили курени: Уманский, Поповический, Каневский, Стебликивский, Незамайковский, Гургузив, Тытаревский, Тымошевский".
Есть и одноименные, как Аяксы, богатыри: "Пысаренко, потом другой Пысаренко, потом еще Пысаренко".
Есть и вариант прощания Гектора с Андромахой: "Чтоб я стал гречкосеем, домоводом глядеть за овцами да за свиньями да бабиться с женой? Да пропади она: я козак, не хочу!" Конец цитаты.
Так, значит, эпос? Ни в коем случае. Как известно, герой древнегреческого эпоса и рад бы избежать своей судьбы, да не может. Рок управляет героем. Ахилл в "Иллиаде" обречен изначально. Еще более нагляден случай Эдипа – герой хочет уйти от предопределенных ему испытаний, но тем вернее исполняет предначертание судьбы. Геракла судьба настигает в результате насланного богами приступа безумия. Есть ли что-то похожее на это в "Тарасе Бульбе"? Как говорится, с точностью до наоборот.
Полковник Бульба ищет, чем бы ему занять себя и своих сыновей. При этом пользу "отчизне и христианству" он видит лишь в стычках с "басурманами": "и Бог, и Святое Писание велит бить басурман". Просто по факту, что они басурмане. Поскольку кошевой не соглашается нарушить договор с султаном, Бульба подпаивает козаков и организует перевыборы кошевого, приводя к власти своего человека. "А на другой день Тарас Бульба уже совещался с новым кошевым, как поднять запорожцев на какое-нибудь дело" (выделено мной). Дело это "счастливым" образом подоспело. С вестью о притеснениях православной веры на Гетманщине прибывают тамошние козаки. Допустим, что это, действительно, совпадение. Хотя никто не утруждает себя проверкой их информации. Можно уже начинать борьбу за "православное дело": "Перевешать всю жидову!… В Днепр их, панове, всех потопить поганцев!" Далее запорожцы вторгаются на польский юго-запад. Никаких действий, связанных с защитой православной веры и православных они не совершают – "избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранные кожи с ног по колени у выпущенных на свободу". Заметим, нигде не сказано, что поляки до этого похода убивали мирное украинское население. Нигде также не сказано, что потом в отместку за убийства мирных поляков они стали убивать мирных украинцев.
Что же получает Тарас Бульба в результате? Он становится сыноубийцей, второй его сын погибает на плахе (тут поляков можно понять). Сам Бульба получает расстройство психики: "Ничего не жалейте!" повторял только Тарас… "Это вам, вражьи ляхи, поминки по Остапе!" приговаривал только Тарас". (Описания совершенных зверств на сей раз опустим). Эпизод с люлькой – явное проявление этого психического расстройства – стремления к своей и чужой смерти. В итоге Бульба погибает на костре.
Заметим, Гоголь подчеркивает: Бульба был человек образованный, знал Горация. Не мог не знать он и евангельское "А я говорю вам: возлюбите врагов своих".
Это был его личный выбор, его личное безумие.
Так что какой же это эпос? Эпос – это течение народной жизни, несущее в своих водах героя. Бульба же, строя интриги, пытается увлечь казаков за собой и тонет в устроенном им самим водовороте. Неужели можно отыскать в этом интернациональном романтическом персонаже черты именно русского характера?
Нельзя не вспомнить, что Гоголя сравнивали не только с Гомером, но и с Шекспиром. И действительно, мы видим типично шекспировскую коллизию – герой принимает самостоятельное решение и потом расплачивается за него. За кровавые убийства и измену платит гибелью Макбет. За сумасбродно-благородное решение платит своей жизнью и жизнью своей дочери король Лир.
Наиболее явно эта тема воздаяния читается в первой ("краткой") редакции "Тараса Бульбы", напечатанной в сборнике "Миргород" в 1835 году.
Кроме Шекспира, были у "Тараса Бульбы" и другие, не столь отдаленные во времени, литературные источники. Это "козакофильство" польских романтиков.
В русской историографии конца 18-го – первой половины 19 веков преобладал взгляд на казаков как на бродяг и разбойников. Что неудивительно в свете участия украинских казаков в походе поляков на Москву в Смутное время, а также казацких восстаний Разина и Пугачева. Несколько особняком стоит, правда, Карамзин, написавший в своей "Истории…": "сие имя (казаки) означало тогда вольницу, наездников, удальцов, но не разбойников, как некоторые утверждают, ссылаясь на лексикон турецкий: оно без сомнения не бранное, когда витязи мужественные, умирая за вольность, отечество и веру добровольно так назывались". Но в целом отношение в России к казакам было скептическое. Вот и в вышедшей в 1834 году "Истории Пугачева" Пушкина казаки описаны очень прозаично – как с проблемами интегрирующаяся в Российскую империю ее окраина.
В то же время, часть поляков, мечтавших о восстановлении независимого польского государства, объясняли былую силу Польши союзом с Украиной. В укор полякам, потерявшим Польшу, как они считали, из-за своих мелочных интересов, превозносили они отважных украинских рыцарей, сражавшихся за общее польско-украинское дело. Питали "козакофилию" и надежды на то, что союз с украинцами, направленный против Российской империи, поможет Польше возродить независимость.
Конечно, поляки не могли игнорировать непростую и, прямо скажем, кровавую историю своих отношений с украинцами. Поэтому украинский казак в польской романтической литературе предстает, как правило, неуправляемым бунтарем. Хотя и храбрым воином, защитником отечества и союзником в определенный момент истории.