Элегия тени - Фернандо Пессоа 4 стр.


О сон! Ужели он изранит, -
Как волны, тая на лету?
Прихлынет – и тотчас отпрянет,
Разверзнув жизни пустоту…

Отдушина

Когда настанет миг смятенный,
Душа подобна пустырю
И вижу стены – только стены,
Куда вокруг ни посмотрю, -

И вдруг в окошко каземата,
Где сам в себе я заточен,
Лучом рассвета иль заката
Заглядывает небосклон -

Тогда я жив, тогда я вправе
Владеть и мыслью, и судьбой,
И в мире из подложных явей
Я всех бесплотней, всех лукавей,
И значит, стал самим собой.

"В распахнутой безвольной сини…"

В распахнутой безвольной сини
Истаивают облака.
Чем прежде был – не буду ныне;
Но не о том – моя тоска.

Когда я плачу, то от плачей
Душа родится из души -
Чтоб незаслуженной придачей
В небесной зыбиться тиши.

И это родственно печали,
И я печалюсь от родства;
Тому, что сумерки наткали,
Дарую щедрые слова.

Однако то, чем песня пета,
Тот горестный полувопрос,
Витает не вблизи, а где-то,
Превыше туч, превыше слез:

Такою наделенный волей,
Со мной сроднившийся настоль,
Что рядится в личину боли
Души всамделишняя боль.

"Я предавался сумеречной дреме…"

Я предавался сумеречной дреме;
И, пробудясь, я сравниваю с ней
Весь этот мир, который не знакомей,
Но призрачней и, кажется, грустней.

Я вижу свет в обманчивом изломе,
Где вещества соткались из теней,
И я мечтаю, словно бы о доме,
О той дремоте сумрачной моей.

Сей мир – и не безмолвен, и не громок,
Сиянья с мраком пасмурная смесь:
Все не комок, а – только полукомок.

И все, что нужно, я найду не здесь,
Где каждой вещи смутный окоемок
Не виден – только слышен из потемок.

"В мои безрадостные дни…"

В мои безрадостные дни
Мне вдруг становятся сродни
Чужие люди в их мороке,
Что точно так же одиноки,
Но одиноки – искони.

А в одиночестве моем -
Освободительный проем,
И мне мила моя свобода:
Шагаю двойственным путем,
Где нет преград и нет исхода.

На всем – двусмыслия печать,
И стежка выстелится вгладь,
Без бугорков и без проточек,
Когда, как выпавший платочек,
Самих себя не замечать.

"Я сам – глубокая пучина…"

Я сам – глубокая пучина,
Где тусклый путеводный свет -
Прозрение, что есть причина
Тому, чему причины нет.

Я так же разумом несмелым
Из небыли врастаю в быль,
Как ветру делается телом
От ветра взбившаяся пыль.

"Когда же перестану…"

Когда же перестану
Быть сам своей тюрьмой -
Уйду себе порану
Дорожкою прямой?

Когда же, словно цепи,
Себя я надорву?
Когда же – не во склепе?
Когда же – наяву?

Узилище разрушу -
И за изломом дня
Такую встречу душу,
Как та, что у меня?

Когда же – и когда же?
Ну а пока мы врозь,
Я буду жить на страже
Всего, что не сбылось.

"Я никому не дам отчета…"

Я никому не дам отчета
И не сочту своей виной,
Что видели во мне кого-то
Не совпадавшего со мной.

Из нас в любом – толпа народа.
Себя я грезой создаю,
А прочим – полная свобода
Ошибку пестовать свою.

Друг друга ни одно не метче -
Ни отверженье, ни сродство.
Кто сам с собой не хочет встречи,
Не хочет встретить никого.

"Ветряного перегуда…"

Ветряного перегуда
Бесконечнее тоска.
Я никто и ниоткуда,
Из глухого далека.

И как ветру в мощных кронах
Отзываются листы,
Дрожью знаний потаенных
Глуби сердца проняты.

Лишь бы ветряному шуму
Откликался гулкий лес:
Лишь бы спугивали думу,
Лишь бы вовсе я исчез.

"Продлись, мой сон! Я знаю, что рассвет…"

Продлись, мой сон! Я знаю, что рассвет,
Но я так долго маялся без дремы,
Что мне нужней, чего на свете нет, -
Безбытья прихотливые изломы.

И наяву, о греза, не оставь,
Но будь со мной – и будь все та же,
И украшай пролгавшуюся явь
Всей непреложностью миражей.

Себя утрачу, если обрету;
И, наклонясь над парапетом,
Ищу я в бездне только слепоту
Ко всем закатам и рассветам.

"К отъезду – скверная примета!"

К отъезду – скверная примета!
Не празднуй злых примет.
Ведь все равно ни здесь, ни где-то -
Тебе отрады нет.

Тебе лишь греза будет близкой,
Вживешься в собственную мглу;
Ты будешь скомканной запиской,
Брезгливо брошенной в углу.

Ремней надето-понадето
На эту жиденькую кладь…
И не разлука, а примета
Тебя останется терзать!

"Я не хочу ни истины, ни слова…"

Я не хочу ни истины, ни слова.
Их обретя, не сделаться собой:
В них лишь останок бытия живого,
Да сердца боязливый перебой.

Я не хочу. Так вдумывался в суть я,
Что разгубил и замысел, и суть.
Воды и неба жалкие лоскутья
Мне помогают ужас обмануть.

Я лишний. Я ненадобная спайка
Меж бытием и высшим бытием…
И словно бы незрячий попрошайка,
Я колочусь в давно безлюдный дом…

Подражание

Кто отнял дар первоначальной боли -
И только жизнь оставил мне взамен:
Рассыпал душу грудою уголий,
И вместо песни дал один рефрен?

И кто, меня мечтанью подневоля,
И цвет, и завязь обращает в тлен?
Моя Судьба ли? Попросту никто ли?
Но кто-то, кто навеки сокровен…

Кто дал мне цель, с которой не полажу?
Кто высучил неведомые нити?
Кто наказал распутать эту пряжу?

Дремотного лишая забытья,
Кто подарил сто тысяч пустожитий,
"Где расцветает брошенность моя"?

"И не трудясь, и не ища занятий…"

И не трудясь, и не ища занятий,
Все грезы перевидев на веку,
То забываюсь, то очнусь некстати -
И только множу прежнюю тоску.

И юности подобна перезрелой
Надежда на иные времена:
Она жива, но что ты с ней ни сделай,
Как юность перезрелая, тошна.

Все бездоходны, все они похожи -
Мой каждый час, неделя или год:
Как здоровяк, разлегшийся на ложе,
Улиткою ползущий скороход.

Я чувствую, как, оторопью взята,
В меня глядится собственная суть,
Но сам я замер, и лучи заката
Мне только скуку проливают в грудь.

Пустая жизнь, спрягающая слоги!
Без мысли звук, без моря – корабли;
Без путника – далекие дороги -
Чтоб только грезы цельность обрели!

Взыскуя красоты

I. "Твои стихи, блаженство напоказ…"

Твои стихи, блаженство напоказ,
Тебе слагать, печальному, легко ли?
Я тоже был в эпикурейской школе
И доброй волей ум терял не раз.

Я совершенства жаждал: всякий час
Пускался я на поиски – доколе
Не понял, что любая цель в расколе
С безмерностью, что нам открыта в нас.

С того и плачем, что узнать влекомы
Границу своего же идеала.
Есть берег морю, небу – окоемы,

А нет предела только у тоски
О чем-то без предела и начала,
В которой мы безмерно велики.

II. "Недостижима и не понята…"

Недостижима и не понята
Она, не существующая въяве.
Еще грустнее и еще слащавей,
Когда земная манит красота.

И потому пускай в ее составе
Найдутся только общие места,
Дабы любой поверивший спроста
Узнал, что прикасается к отраве.

Лишь тот, кто чашу выпил понемногу
Или глотком – а лишь бы без остатка, -
Хотя и поздно, узнает дорогу.

Он чувствует, как тяжесть налегла
И как смотреться пагубно и гадко
В прозрачность бесполезного стекла.

III. "Безумье или глупость: только так…"

Безумье или глупость: только так
Хоть каплю блага выманить у рока.
Не думать, не любить, не чаять срока
И не разуверяться что ни шаг.

Любую вещь, открытую для ока,
Приветствует за доброе дурак;
Свой миру соприродный полумрак
Юродец принимает без упрека.

Два зла на свете: правда и порыв.
Узнать их зло на свете путь единый -
И ту, и этот взглядом охватив:

Она ужасна, в нем же – пустота:
Не меньший ужас. Будто две долины
С боков неодолимого хребта.

IV. "Глубокий вздох, умчи меня в края…"

Глубокий вздох, умчи меня в края,
Где ни чужбины, ни родного дома
И все, что есть, вовеки не влекомо
К потусторонней форме бытия;

Где чувствований мутная струя
Сподобится и формы, и объема
И где владыкой утвердится дрема,
Душевной жизни искру притая.

Умчи меня… Но что чужие сферы
И что края, незримые доселе,
Когда не приступ запоздалой веры,

Еще мечта, еще один порыв,
Как все мечты, летящий мимо цели,
Еще сильнее сердце искрушив?

V. "И ум, и веру отодвинув прочь…"

И ум, и веру отодвинув прочь,
Воздержимся от скорби, от укора
И поцелуев – ибо очень скоро
Надвинется отсроченная ночь.

Не ощущай, но жизнь свою упрочь,
Отдав ее на милость благотвора,
Названьем сон; без топи, косогора,
Подобный путь нетрудно превозмочь.

Гряди сюда с кифарами и маком,
Дурные сны развея сонным зельем, -
Гряди, Морфей, опутай души мраком

И в ту опустошенность уведи,
Где чувствуем, что грудь полна весельем,
Что ничего не чувствуем в груди.

VI. "О сон, о морок! Видно, оттого-то…"

О сон, о морок! Видно, оттого-то
Желаем преисполниться пустот,
Что сердце ждет – и понапрасну ждет,
И мало сил для горестного счета.

И что за сна мы жаждуем? – чьего-то:
Чужой мечты и сладостных тенет,
В которых затеряется, уснет
Вся бодрость, отворенная для гнета.

А морока забвенного хотят
Не иначе, как только под наплывом
Бессонных чувств – и гибнут, уступив им,

И остается тот последний ад,
Где в сумраке, тягучем и тоскливом,
Уже не порываются к порывам.

"Я знаю, что есть острова в океане…"

Я знаю, что есть острова в океане,
Незримые зренью и юга южней,
Настолько подобные бархатной ткани,
Что сущее видеть не горестно в ней.

Я знаю, я знаю: зеленые чащи
И белый коралл в лучезарном порту,
Где все обратилось любовью, дарящей
Все то, чем сознанье одарит мечту.

Я знаю, я знаю – и слушаю чутко,
Как ветры, бегущие в гуще листов,
Едва уловимо коснутся рассудка,
И звать их любовью рассудок готов.

Светлы и прекрасны, и с былью не схожи,
И вечно манят, и туда не попасть -
Но явственны сердцу, и глазу, и коже,
Меня самого неотъемная часть…

Я знаю, я знаю – и знаю, что надо
Искать их не там, где их надо искать…
И знаю сиянье, в котором награда,
И к ним уводящую водную гладь.

"То голуба, то словно червлена…"

То голуба, то словно червлена,
Когда вверху зазолотятся зори,
Свирепая и кроткая волна
И нежит глаз, и предвещает горе.
Свидетель незапамятных историй,
Гляжу в себя, как в этот океан,
Где не осталось неоткрытых стран.

Те кормчие с повадкою монашьей -
И те, кого сманили за собой, -
Причастники беспомощности нашей,
Они лежат в пучине голубой.
И лишь тогда, когда взбурлит прибой,
Вновь океаном станет океан -
И прежней славой снова осиян.

Я буду спать… От моря мне нужна
Лишь весточка, что ощущенье живо,
Ее же дарит горняя луна,
Владычица прилива и отлива:
Пускай движенье влаги прихотливо,
Но чую, что бездонный океан
Во глубине все так же первоздан.

Коль ищем душу, то ее отыщем
Лишь там, где прозияла пустота:
В пространстве неприкаянном и нищем
Раскроются широкие врата.
Исчезла явь, но теплится мечта:
В моей мечте, о древний океан,
С тобою я пребуду сослиян.

Вы, капитаны канувших судов,
Давились крысоединой в походе,
А это значит – услыхали зов
Неведомых, неслышимых мелодий.
Другой, не существующий в природе,
Изглубока манил вас океан,
Что слуху дан, а зрению – не дан.

Кто вдохновил? На свете этом кто же
Проник в непроницаемый секрет,
Что очага домашнего дороже,
Дороже славословий и побед
Иное что, чего почти что нет:
Исчезнуть – и расслышать океан,
Дарящий исцеление от ран?

И если море стало бытием,
А вы для моря – внимчивое ухо,
Тогда в существовании моем
Для моего еще не внятный слуха
Услышьте бой таинственного духа -
И так, как открывали океан,
Приотомкните вещности чулан!

В мой прежний дух иного духа влейте,
Даруйте сон о сказочной стране,
Дабы внимать заокеанской флейте
Сподобился я с вами наравне -
И гласом искупительным во мне
Пускай о тайне древних лузитан
По-португальски шепчет океан.

Из книги "Возвестие"

Щиты

Давая, боги продают.
Ценой несчастья честь обрящем.
Увы – имеющим уют
И преходящим!

В достатке содержите дом,
Кому достатка их достанет!
Жизнь коротка, дана взаем;
Душе – конца нет.

Ведь сам Господь Христа обрек
Страстям безвинным:
Чтоб стал Природе поперек
И звался – Сыном.

Дон Динис

Ему сирены сладко пели.
Деревья сеяла рука;
Еще невидимые ели
Вели рассказ о каравелле,
Еще невидимой пока.

Как реки в море штормовое,
Их песнопенья потекли,
А их невидимая хвоя
Шумела голосом прибоя
И вожделеющей земли.

Дон Жуан Первый

Где человек сойдется с часом,
Там дышит Бог, вершатся были;
А прочее зовется мясом,
Добычей гнили.

Ты сам не знал, что ты, как зодчий,
Страну возвел подобьем храма
И вразумил в границе отчей
Стоять упрямо.

Твое же имя, как лампада,
В сердцах горит, не догорая,
И светит нам сквозь пламя ада
И тени рая.

Дон Дуарте

Мои деянья создали меня.
Мой королевский сан меня учил им
В заботе духа и в заботе дня.

Тоску борол я, сколько стало сил.
Я долг вершил, наперекор светилам.
И не напрасно, ибо долг вершил.

Дон Фернандо, инфант португальский

Благословил на подвиг бранный
Меня Господь.
Я должен, Господом избранный,
Позор, и горести, и раны
Перебороть.

Господь со мной: в мече, подъятом
К святой войне;
В моем порыве бесноватом
Не Он ли громовым раскатом
Воззвал ко мне?

Покуда сердце рвется к бою
И меч блестит,
Я не робею пред судьбою,
И что ни встречу пред собою,
Душа – вместит.

Дон Себастьян

Безумец я: земной удел
Не уместил моей гордыни.
И не свершив, чего хотел,
На берегу морской пустыни
Земной удел отрину ныне.

И буду ждать, покуда вы
Мое безумье переймете -
Дабы не сделаться мертвы,
Не перенять обычай скотий,
Присущий призракам из плоти.

Горизонт

О море, ты, кем предвосхищены мы!
Обманчив горизонт неразглядимый:
Уйми ненастье, дымку разомгли,
И вот, едва покончено с испугом,
Ты стелешь Даль и полнозвездным Югом
Ты причащаешь наши корабли.

И берега, что были тонкой нитью,
Обрадуются нашему подплытью,
Густые рощи сменят пустоту.
Потом видны коралловые пляжи,
Цветы и птицы; на берег сойдя же -
Владычествуй в негаданом порту.

На то и сон, чтоб дымку проницали
Дерзания, пустившиеся вплавь,
И, за покровом непроглядной дали
Взыскуя пляжа, птицы, родника ли,
В своих объятьях стискивали Явь.

Надпись на камне

Порыв бессмертен – только люди тленны.
Я, Дього Кан, отважный мореход,
Здесь вырубил посланье для Вселенной,
Чтоб снова двинуться вперед.

Я говорю ветрам и небосводу:
Дерзанье длится, бренна только плоть.
Я подвиг начал, Господу в угоду,
Да завершит его Господь!

Над морем я вознес необоримо
Наш гордый герб, владыку всех морей:
Где виден берег – там владенья Рима,
А где не виден – родины моей.

И я Распятье из гранита высек -
Затем что с верой в Божью доброту
Всю жизнь ищу ту пристань в горних высях,
Которую не обрету!

Страшная птица

У края земли собирается мрак,
А птица над мачтами чертит зигзаг.
Своими крылами три раза махнула,
Махнула крылами – и молвила так:
"О что за отважный и дерзкий моряк
Взыскует земли и взыскует залива,
Где только ветра завывают сурово?"
И ей рулевой отвечает пугливо:
"Команда Жуана Второго".

"Зачем, о безумец, ведешь корабли
Все дальше и дальше от вашей земли?" -
Пернатая кличет, крылами играя
У самого края, у края земли. -
"Зачем очутились вы в этой дали,
Где царствую я безраздельным владыкой
Над пустошью дикой без дома и крова?"
И кормчий лепечет в боязни великой:
"По воле Жуана Второго".

И трижды руками плеснул рулевой,
И трижды потряс ими над головой,
И крестится трижды, и молвит пернатой:
"Здесь каждый из воинов еле живой,
Но это не я, а завет вековой
Ведет корабли через бурю и вой
К пустыне без дома и крова;
И душами властвует голос не твой,
Но воля Жуана Второго!"

Запад

Две наших длани – Промысел и Сила -
Повязку с глаз нам сбрасывают прочь,
Дабы одна наш факел возносила,
Другая – размыкала ночь.

Отыщем благо иль утратим благо,
На Запад вырываясь из тоски -
Но Разум – духом, плотью же – Отвага
У размыкающей руки.

Кто б ни велел и что бы ни велело,
Чтоб этот факел ныне был воздет,
Но Бог – душой, а телом – наше тело
У той руки, в которой – свет.

Назад Дальше